Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин

– Господи помилуй! – поскуливала старуха.

Подойник вывалился у неё из рук, дребезгливо хрястнул об пол и покатился в сторону околевшей Бурёнки.

– Ой, чё делать? Чё делать? – причитала старуха. – Ведь старый-то обухом башку перешибёт за корову. Он разбираться не станет, что не я кормилицу нашу погубила. Он сначала башку проломит! Могет, потом и разберётся, а мне, горемычной, с больной башкой помирать. Нет уж!

И словно вожжа под хвост попала, да не Бурёнке, а самой старухе. Сняла она вожжу эту, у двери на крюке висящую, закинула за стропильную перекладину, махом петлю сварганила на конце. Поставила подойник донышком вверх, забралась на него, всунула в петлю голову, отпихнула ненужный уже подойник, а пока удавка затягивалась вокруг шеи, успела всё-таки подумать:

– Охти-мне! А то ли я делаю?!.

Но ответить старухе уже никто не мог, да и некому было. Судьба такой.

Меж тем старик, на завалинке вдоволь накурившись махорочки, решил поглядеть-таки на задоившуюся старуху. Он прошёл за ограду в хлев, по пути машинально пнув попавшегося под прохоря кота. Тот отлетел с душераздирающим воплем, а старик, в очередной раз смачно сплюнув, переступил порог коровьего анбара, да так и застыл на месте.

Скоро сказка сказывается, ещё скорее дело делается. Стоял старик, стоял, смотрел старик, смотрел на околевшую корову да на достопамятную супругу, наложившую невесть зачем на себя руки.

– Чё ж ты, старая, без топора рубишь? – протянул он к ней ладонью вверх правую руку. – Ты ж меня, стерва, сама под топор загоняешь! – кулак левой руки с недюжинной для старика силой ударил правую ладонь. – Чё ж ты, мракобесина, удумала? Кто ж теперь Бурёнку доить… тьфу ты, – сплюнул он в сторону сдохшей коровы. – Кто ж теперича самогоном потчевать будет?.. А портянки стирать?.. Да я тебе, дура старая, да я тебе, – голос дедка сорвался, превратился в собачье поскуливание. – Да я тебе…

Он долго, может быть, выбирал бы старухе мстительное наказание, если бы не заметил на крюке, вбитом в сруб, второй моток вожжей.

– Уж ты погодь, красавица! Будет тебе, ужо будет!

Дедок схватил вожжи, размотал, ловко перекинул через ту же перекладину, всунул голову в смастерённую им же петлю. Но с первого разу вздёрнуться не удалось: ноги до земли доставали свободно, а руки непроизвольно рвали душивший старика ремень. Тогда дед, заметив в стороне откатившийся подойник, сделал всё так же, как его старая. Сам он ни о чём уже не задумывался. Хотелось только догнать бабку, хоть на том свете, но накостылять ей по шее за такой вот центрофугический пердомонокль.

Долго ли коротко ли, а отправился старый догонять корову и супружницу свою на пути в Царствие Небесное. Всё бы хорошо, да совсем забыли старики, что оставили они сыновей здесь сиротствовать. Вскоре старший проснулся, и ну бабку кликать, мать свою. Мол, неча старой бездельничать, пора сынку опохмеловку в постелю ташшыть. Да где там! Ни старухи, ни стаканчика. Встал мальчонка, да видать не с той ноги, потому как сразу отправился в хлев. А ступив туда!.. В общем, на пол не рухнул, только башкой встряхнул, яко пёс лохматый. Вырос он уже давно, испугался, однако. Выскочил из хлева анбарного, и помчался, куды глаза глядят. А далеко они у него после вчерашнего вовсе не глядели. Добежал парень до озера, рухнул на колени, напился прямо возле берега, вытер губы тыльной стороной ладони и мозгами пораскинул:

– Выходит, корова сдохла! Околела, то есть. Выходит, старики гикнулись! Представились, значит. Что жа выходит? Выходит в Колыму за убивство загонют! Никто ж не поверит, что сами они, гадюки! Никто, как пить дать!.. Пить… а опохмелиться всё-жаки не грех.

И только парень вдругорядь к воде наклонился, а ему оттудова рука с бутылкой, даже с четвертью в кулаке зажатой. Парень поначалу отворотил морду-то, так ведь кто ж от выпивки дармовой отказывается? Да ещё с устатку. Схватил он пузырь, откупорил и приложился к горлышку, да так, что вылакал всё, не отрываясь. Последнюю капельку на ладонь из бутылки вытряхнул, и затылок себе смочил. Глядь! Возле него, будто Алёнушка на камушке русалка пристроилась. Настоящая!

– Ты, – говорит, – старшенький в семье-то будешь?

– Ага.

– А чё летел к озеру, как скипидаром смазанный? Случилось чё?

– Дык, – икнул парень. – Дык, старики-то вздёрнулись! И корова.

– Тоже повесилась?

– Не-а. Сама окочурилась. Чё делать, ума не дам?!

– Ай, не надо мне ума твоего, – хохочет русалка. – Лучше я тебя богатеем сделаю. Хошь аль нет?

– На халяву? – выпучил парень глаза. – Ну, ты, блин, даёшь! Я, типа, утопнуть думал, а ты, блин, в богатые зовёшь. Какой же дурак от денежков-то откажется?

– Будешь, будешь богатым. Ноне же будешь. Только…

– Чё? – насторожился парень.

– Да так, пустяки, – бледные щёки русалки покрылись рыбным румянцем, хвостом она взбаламутила за ночь набежавший ил и, чего никак нельзя было ожидать от водяной нечисти, смущённо потупилась.

– Говори, говори, – приосанился перед бабьей смущённостью кавалер. – Я, блин, типа, всё могу. Тем более опохмелившись.

– Вот это меня и тревожит, – пролепетала русалка и поддала хвостом пустую бутылку. – Я… я мужика хочу поиметь, – снова потупила она глазки. – Я ведь тоже всё могу, и богатым ты будешь. Только…

Русалка не успела досказать, а парень уже на четвереньках полз к ней. Встать на ноги у него не хватило сил: то ли после вчерашнего, то ли после опохмелочной четверти. Во всяком случае, стащить русалку с камня у него ума и дюжести в аккурат хватило, но и только. Как ни билась возле него баба-рыба, как ни изгалялась – всё бестолку. От этакой «игры любовной» русалка пришла в бешенство. Над ней, над озёрной королевой какой-то алканафт издевается! Она отпустила незадачливому любовничку мокрую хвостовую оплеуху пониже спины, отчего тот взлетел на воздух и с шумом рухнул в озеро, пустив по глади множество брызг и пузырей. Разбежались волны, утихомирилось озеро, но утоп старшенький, не смог вынырнуть.

А тут пришло время проснуться второму, среднему братцу.

Этот, не стал, как братуха дожидаться заутреннего лафитника, а сам спустился с сеновала, и поначалу заглянул в погреб, где в тёплом углу дремала холодная бутыль с мутными самогонными внутренностями. Плеснув пойла в ковшик и благополучно его осушив, средненький тоже попёрся в хлев. Вероятно, дорога у всех одна была, то есть не дорога, а судьба такой. Когда парень узрел вздёрнувшихся родителей и почившую Бурёнку, откушанный самогон тут же запросился назад. Метнулся парень из анбарной хлевятины, и тоже к озеру. Подбежал к воде, также бухнулся на коленки, лакнул водички свежей, что б нутрянной огонь погасить. И вдруг голос нежный девичий услышал: