Лед Бомбея - Лесли Форбс

– С чем, с чем?

– Если ты не против подобного эвфемизма, я называю энтропийными силами нежелание природы принимать навязываемый ей извне порядок.

– При всем отсутствии у меня классического образования я тем не менее прекрасно представляю, что такое энтропия. Беспорядок, – сказала я. – Второй закон термодинамики: все распадается. Закон, который определяет направление времени, как говорят. Если бы энтропия начала уменьшаться, время пошло бы вспять.

Перед кинотеатром остановился «мерседес» золотистого цвета. Задняя дверца распахнулась, и я села в машину. За руль сел Калеб. Когда я потянулась, чтобы захлопнуть дверцу, заметила, что Ашок наблюдает за мной со ступенек кинотеатра: его худшие подозрения подтвердились.

Я знаю, как зарождается циклон, но как формируется его курс? Словно новоокрещенный христианин, затвердивший Библию, я могла повторить наизусть метеорологическую поэзию Пиддингтона и прочесть в ней любой смысл, который соответствовал уже избранному мною курсу. Совсем не тот безопасный, выгодный путь по краю бури. Стрелка моего компаса указывала в самый ее центр. Курс на прямое столкновение.

9

Тур по городу, первый, второй, третий.

– Я хочу показать вам мой Бомбей, – сказал Калеб.

Город как лента конвейера, ведущая к хаосу. Он гнал машину на слишком большой скорости, и я старалась не замечать аварийные ситуации, которых нам чудом удавалось избежать. Вместо этого я разглядывала профиль Калеба, пытаясь отыскать в этом мясистом контуре хоть какой-то намек на ту классическую четкость линий, которая впечатляла на его юношеских фотографиях.

– Где вы впервые встретились с Проспером? – спросила я.

У Калеба сжались челюсти. Он, несомненно, вынужден что-то прятать от посторонних глаз.

– Я брал его с собой на пешие прогулки по городу, – ответил он. – Я водил его в кафе, где можно было поесть свежих мидий за пару пайсов, в места, где вам готовили еду из горсти сушеных кореньев и неочищенного риса. Вы же, наверное, представляете весь тот суровый реализм его фильмов, по которому критика сходила с ума. А ведь это я ему показал.

«Мерс» въехал на узкую улочку из деревянных домиков, разрушающихся от времени. Здесь повсюду были девушки: девушки, стоящие в дверях; девушки, выглядывающие из верхних окон. Улочка стонала от шума и воплей дешевых видеомагнитофонов, транзисторов и уличных торговцев. Мы ехали очень медленно, оказавшись захваченными потоком покупателей сексуального товара. Я слышала смешение всех языков субконтинента. «Чоли кай пичайяйяй... Чоли кай пичайяйяй... Чоли кай пичайяйяй...» Звуки этой песни неслись отовсюду.

– Фолкленд-роуд, – пояснил Калеб. – Две с половиной мили продажного секса. А это – клетки.

Зарешеченные помещения размером не больше вагонного туалета с раскрашенной девочкой-подростком, словно кроликом в магазине домашних животных. Стандартные деревянные будки для торговли чем угодно, которые можно найти на каждом базаре в Гуджарате.

– Я родился на этой улице.

Он свернул в переулок и припарковал там машину, отсыпав какому-то мальчишке целую горсть рупий за то, чтобы тот присмотрел за машиной.

– Пойдемте. – Калеб схватил меня за руку. Я попыталась высвободиться, но он крепко сжал мое запястье. – Вижу, вас очень интересует сохранение нашего духовного наследия. А я хочу показать вам свое.

На всех стенах были нацарапаны символы движения «Шив Сена». Мимо прошел старик с бронзовой курильницей на конце длинного шеста, который он мимоходом совал в открытые клетки с девушками.

– Чтобы не было вони, – пояснил Калеб.

Я обратила внимание на полного мужчину, стоящего на пороге одной из этих клеток и беседующего с женщиной постарше. За ними стояла совсем юная девчушка. Женщина задрала девочке юбку и указала на еще безволосые гениталии. Мужчина кивнул, дал женщине немного денег, и та задернула занавеску перед дверью, оставив его наедине с девочкой.

– Я не хочу все это видеть, – сказала я.

– Мы любили здесь прогуливаться с вашим свояком. В те времена я здесь всех знал.

У меня покраснела рука в том месте, где Калеб держал ее. К завтрашнему дню на ней появится синяк. Слезы перед отходом ко сну...

Он покачал головой.

– Девушки в этих клетках долго не живут, несмотря на богатую протеином диету из наркотиков и спермы.

– Я вам не верю, – сказала я. – Это всего лишь еще один миф, еще один плод поэтического воображения коммерческого киношника. Меня одаривают ими каждый день с тех пор, как я приехала в Индию. Давным-давно в Индии жили-были...

При этом я думала, что совсем не готова к подобным впечатлениям. Страшно хотелось заткнуть уши, как я это делала, когда мать рассказывала мне о том, что выделывал ее папаша.

Калеб резко свернул на боковую улицу и втащил меня через открытую дверь внутрь какого-то строения и затем протащил по четырем пролетам узкой вонючей лестницы. Наверху сидела толстая женщина и жевала паан. Несколько месяцев назад она, видимо, покрасила волосы хной в цвет кирпичной пыли, но посередине уже проглядывала широкая полоска седины. Некоторое время они с Калебом торговались о чем-то на непонятном мне языке.

– Вы беседуете на хинди?

Я задала вопрос лишь для того, чтобы напомнить им о своем существовании (а может быть, также и самой себе).

– На маратхи, – ответил он и толкнул меня дальше по коридору, в конце которого открыл дверь бирюзового цвета.

Женщина маячила где-то на горизонте сзади. Он стянул с меня топ и расстегнул бюстгальтер. Затем снял с меня джинсы и швырнул к двери, расстегнул молнию на своих джинсах, сжал мое горло с такой силой, что я едва могла дышать, и резким движением вошел в меня. Единственным ощущением, которое дошло до моего сознания в то мгновение, была боль от дверной ручки, давившей в спину.

Вот так живут мертвые.

Когда он кончил, я сделала несколько шагов по комнате, стараясь запомнить вещи, которые меня окружали. Точки на окружности компаса, карту Калеба: матрац на полу, выцветший постер с изображением Шивы на стене, стул рядом с окном, выходившим на внутренний неосвещенный двор. В углу двора девочка лет десяти или одиннадцати присела помочиться. За ней наблюдал мужчина и при этом потирал себе промежность.

– Здесь пахнет рыбой, – сказала я.

Калеб улыбнулся.

– Нет. Это запах женщин, которые не могут позволить себе регулярно мыться. Или которым на это просто насрать. – Он начал терять контроль над своим поведением и языком. – Подожди здесь.

Он прошел по коридору, и я услыхала, как он заспорил о чем-то с пожилой женщиной. Кожа вдруг показалась мне неприятно липкой. Ты принимающая сторона, подумала я. Значит, принимай. Я включила магнитофон в сумке – Звуковые эффекты. Фолкленд-роуд, – пытаясь отодвинуть от себя этого человека хоть на какое-то расстояние, пусть даже на расстояние микрофона. Прочертить демаркационную линию между тем, кем я была, и тем, во что меня стремится превратить окружающий пейзаж.

Калеб вернулся с парой самокруток с марихуаной. Закурил одну из них и предложил мне. Я отрицательно покачала головой, но в душе была благодарна за пряный аромат наркотика. Калеб сделал затяжку.

– Родина, милая родина. В этом доме прошло мое детство. Просперу нравилось подкалывать меня замечаниями о том, что мне никогда не удастся выветрить из своей души, из памяти этот омерзительный застарелый рыбный запах нечистоплотных женщин или запах матери. Ведь она родилась в рыбацкой деревне Коли на самом краю Колабы.

– Кто научил вас английскому?

– О, у меня было множество учителей. Когда началась моя дружба с Проспером, он настаивал, чтобы любую свободную минуту я посвящал просмотру старых голливудских фильмов. И вот так я сидел в темноте и повторял за Синатрой: «Покажите мне чувствительного парня, и я скажу вам, вот – настоящий козел». Или за Гленом Фордом в «Гильде»: «Статистика говорит, что в мире больше всего женщин, численностью они уступают разве что насекомым». Но больше всего мне нравился Хичкок: «Некоторым людям лучше быть мертвыми. Как, например, вашей жене и моему отцу». «Незнакомцы в поезде». Проспер порекомендовал мне посмотреть этот фильм. Называл его «новаторской вещью». «Новаторский» – то самое слово, которое выдает в вас оторванное от жизни, совершенно книжное образование.

– Значит, таким образом вы и получили свое образование, из фильмов?

Я стояла рядом с матрацем. Калеб взял меня за плечи и силой опустил на пол.

– Мой папаша развлекался тем, что учил меня и мать. Он уехал от нас, вернулся в Англию, когда мне было десять лет. После этого мама пошла в те клетки, которые ты здесь видела. Меня же самого лишила девственности одна из проституток, жившая там внизу, когда мне было всего двенадцать лет. – Он еще раз сделал затяжку и положил сигарету на край стула. – Показать тебе, что она сделала?