Часть 3. Поздняя классическая поэзия - Коллектив авторов

громкие речи и смех...

...Пустые надежды! Для нас ничего не осталось, —

Лишь лунные блики — они холодны, словно снег.

Роса на ступенях... А там, где безветренно, влажно,

Под утро грибками покрылась поверхность земли...

Источник: "Сон в красном тереме" в 3-х томах, Т2, 1995

"...В год Покоя Великого, после минувших невзгод..."

В год Покоя Великого, после минувших невзгод,

В теплый месяц, когда источают коричник и лотос густой аромат,

В день, когда безысходное горе вернулось в сознанье людей

Юй ничтожный, в красный Двор Наслаждений войдя,

Сто бутонов сорвал, мир овеявших благоуханьем,

Шелк принес под названьем "Акулья как лед чешуя"

И воды зачерпнул у Беседки душистых ручьев...

В чашу чаю налил, смешав его с чистой, с листьев клена опавшей, росой...

...И хотя в этих действах значенья особого нет,

Он вложил в них глубокое чувство, сокровенную думу свою:

Пусть его приношенья дойдут до чертогов дворца в небесах,

Чтобы Белый Владыка деве, любящей лотосы, их передал...

Вот оно, поминанье его: "...В тишине и безмолвии я подсчитал:

С той поры как прекрасная дева оказалась во власти мирской суеты,

Десять лет миновало и шесть,

И уж канули в вечность догадки, откуда явилась она,

Род ее и фамилия тоже забыты, и вспомнить их трудно сейчас.

Только мне, Баоюю, пять лет обитать довелось

Да еще восемь месяцев и целый час,

Там, где мы умывались, приводили в порядок себя,

Пили, ели... Смеясь, предавались веселью и играм...

Кто подумать бы мог, что взлетит высоко птица злобная чжэнь,

Что в коварных сетях в час недобрый окажется гордый орел?

Что зловоньем своим будет хвастаться чертополох,

А душистый цветок, орхидею, вырвут вон из земли?

А цветы — это нежность и хрупкость сама.

И легко ль устоять им при буйных ветрах?

И не тягостно ль ивовой ветке,

Если ливень безжалостно бьет?

Ядовитые твари подвергли наветам ее,

Оттого и обрушился неизлечимый недуг:

Словно выцвели губы вишневые,

Лик, как персик румяный когда-то,

Стал унылым, болезненным,— словно в недуге увял...

Между тем из-за ширм, из-за пологов все лилась и лилась клевета,

Через окна и двери к ней тянулись терновник, репей, ядовитые травы...

Да! Когда отовсюду лишь ненависть, лишь неприязнь, —

Разве можно от них избавленье найти?

Все на свете имеет предел: ты закончила жизнь на земле,

Чтобы стыд, униженья стряхнуть с непорочной души!

Затаенные в сердце, беспредельными были печаль,

Безутешная горечь и бремя жестоких обид...

Всем известно, что в женских покоях

Целомудренных, незаурядных

Ненавидят, и участь их с участью сходна Цзя И,

Что был сослан в Чанша, потому что в сужденьях был прям!

Воля, честность порой наказуется несправедливо,

Потому и отчаянье девы было глубже, чем боль и досада почтенного Гуня,

Самовольно священную землю решившего взять...

...Так пришлось ей одной много мук претерпеть!

А теперь кто проникнется жалостью к той, что ушла навсегда?

В небе, как облака над обителью вечных святых, растворилась она,

И куда же теперь я направлюсь, чтоб найти хоть единственный, ею оставленный след?

Я не в силах узнать, как добраться до Острова нагромождений пещер,

Чтоб волшебное там отыскать благовонье, жизнь дающее вновь.

Нет возможности Море Восточное мне пересечь и Пэнлая достичь,

Чтоб добыть эликсир, возвращающий жизнь...

Твои угольно-черные брови потерялись в тумане высот,

Все ж вчера взял я кисть и представил воочию их, создавая портрет.

Твои кольца на пальцах словно белый нефрит и как лед холодны,

И не знаю, найдется ли тот, кто б застывшие пальцы согрел?

На жаровне в сосуде все еще остается благовонный отвар,

А одежд моих полы все еще не просохли от пролитых слез...

Нет луаня, и зеркало с шумом разбито,

Не решаюсь шкатулку открыть Шэюэ —

Там расческа без зубьев, и в небо "дракон" улетел...

И поняв, что потеряны зубья расчески Таньюнь,

Я опять безутешно скорблю...

Твой "жемчужный цветок", обрамленный нефритом и золотом.

Выброшен был после смерти в густую траву,

Долго-долго лежали в грязи "изумрудные перья",

Но кто-то нашел их потом, подобрал и унес...

...Все ушли из чертогов Чжицяо.

В ночь, когда повстречались Пастух и Ткачиха, —

В ночь седьмую седьмой же луны,

Не придется тебе снова в ушко иглы нить вставлять!..

Нить оборвана, селезень с уткой расстались навек,

Разве может кто-либо их новою нитью связать?

...А потом так случилось, что в пору осеннюю —

В пору Золота и полновластья Байди —

Я на ложе своем одиноком дремал, видя сны,

В опустевшем жилище никто не тревожил меня...

Там, за лестницей, где возвышался утун,

Проплывала луна, но была так бледна и тускла!

И почувствовал я, как уходит из мира души аромат,

Как бледнеет и тает тень былой красоты!

Словно слышал: под шелковым грустным шатром,

Там, где лотос прекрасный приют свой нашел,

Все слабее, слабее ты дышишь...

Вздох... Еще... И прервалось дыханье твое. Тишина.

Мир я взором окинул: повсюду увядшие травы,

Но ведь их увяданье не может заставить тростник и камыш

Буйный рост прекратить!

И мне кажется,— звукам и скорби объята земля,

Заунывными, как нескончаемый стрекот сверчков,

Ночью выпала капля за каплей роса,

Окропив на ступенях зеленеющий мох.

Стук не слышен вальков — дождь пошел:

Дождь осенний по стенам, смоковницей густо поросшим,

Бьет и флейты напевы из ближних дворов заглушает,

А в ушах все звучит и звучит незабвенное имя твое!

И его повторяет, тебя призывая, взлетев на карниз, попугай.

В дни, когда твоя жизнь догорала, стала сохнуть айва, что растет у перил,

Вспоминаю, как в прошлом мы в прятки играли — ты за ширмой скрывалась,