Совдетство 2. Пионерская ночь - Юрий Михайлович Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карася спрятали на складе под старыми, прописанными матрасами, приказав ему не высовываться, если хочет жить. Сторожить виновника переполоха оставили нашего Голуба, но он, отвесив Гвоздю, покорному с перепуга, десять горяченьких, вернулся в строй защитников «Дружбы».
На военном совете решили, что громилы скорее всего нападут со стороны леса. Забор там повыше, зато легче незаметно подкрасться и скрыться в случае чего в чаще. От станции хулиганы пойдут навряд ли: во ржи даже ночью человек, как на ладони. Но все равно часть защитников во главе с Захаром Борисовичем (он на фронте был разведчиком) расставили вдоль невысокого щелистого забора, за которым начиналось колхозное поле. В случае чего они должны были фонариками ослепить врага и вызвать подмогу. Бухгалтер вооружился сечкой – ею рубят капусту на кухне.
– Р-р-рубиться – так р-рубиться! – приговаривал он, пробуя пальцем лезвие.
Мы, прильнув к окнам, видели и слышали, как наши готовятся к бою. Много интересного рассказал, вернувшись, Засухин, которого мы отправили на разведку. У Андрюхи ночное недержание, поэтому в «белый домик» его пропустили без вопросов, а он заодно разведал обстановку.
– Ну как там, Зассыхин? – с тревогой спросил Жаринов.
– Жуть! – сообщил тот, стуча зубами – то ли от страха, то ли от холода: июнь был промозглый.
Тая из Китая под охраной Аристова играла на баяне «Вставай, страна огромная!». Виталдон всем пожимал руки, видимо, прощался навсегда. Федор неподвижно стоял, скрестив перед собой две городошные биты. Голуб показательно рубил воздух ребрами ладоней, изображая карате. Анаконда, участковый и дружинник обходили позиции, давая последние указания. Юра-артист, тощий, как Пиноккио, раскрасив лицо черным гримом, бегал вдоль забора, он точил друг о друга огромные мясные тесаки и театральным голосом кричал:
Ножи точу – зарезать местных хочу!Штурм начался внезапно, мы уловили треск кустов снаружи, увидели темные фигуры, оседлавшие забор, услышали свист, хохот и густую матерную брань. Эмма Львовна, согнавшая на всякий случай всех девчонок в нашу палату, приказала им заткнуть уши. Но лично я не услышал ни одного незнакомого слова. Здоровенный хулиган, свесив ноги, потребовал:
– Отдайте вашего беспредельщика на правеж – тогда никого не тронем! По-хорошему просим!
– Прекратить безобразия! – вышагнул вперед участковый. – Ты с кем разговариваешь, Гвоздев?
– Заткнись, мусор!
– Бей легавых! – раздался крик.
Один из местных, спрыгнув на землю, бросился с дрыном наперевес к Тае, видно, хотел отобрать инструмент, но Аристов боксерским ударом положил его наземь. А вот Голуб, не воспользовавшись приемами карате, бросился наутек от бандита, размахивавшего велосипедной цепью, но его быстренько успокоил с помощью биты Федор-амбал. Юра-артист, выстави ножи, кинулся на Гвоздева, но тот, будто тореадор, ловко увернулся, и Юрпалзай воткнулся в клумбу. Худайназаров выстрелил из рогатки и попал точно в глаз местному, дико заоравшему и покатившемуся по земле. Лысый Блондин ловко отоварил кого-то по голове «кривым стартером». Находчивый Голуб, убегая от врагов, залез на флагшток и оттуда дразнился, отвлекая и деморализуя неприятеля. Юра-артист выбрался из клумбы и все-таки вонзил кухонный нож в задницу одному из налетчиков.
– А-а-а-а-а!
– Пора! – шепнул Лемешев.
Козловский отвлек внимание Эмали, которая, как наседка, оберегала испуганных девчонок, я открыл окно, а Пашка прямо с подоконника прыгнул вниз, на вздыбленный обрез доски – и кирпичи усвистали в темень. Однако местных оказалось слишком много. Наступая, они повалили участкового, отобрав у него фуражку и планшет. Сбили с ног дружинника. Обезоружили Артиста. Наши, встав плечом к плечу, окружили, заслонив, Анаконду, продолжавшую руководить обороной с помощью угроз в адрес нападавших:
– Вас всех расстреляют! – кричала она.
Упал на землю Федор, получив сзади удар арматуриной по голове…
В этот самый момент через хозяйственные ворота на территорию, визжа тормозами, влетел темный «воронок», распахнулись задние дверцы, на землю спрыгнули, придерживая фуражки, милиционеры, двое из них – с собаками на длинных поводках. Раздались пронзительные свистки, ругань и крики: «Стой, стрелять буду!» Налетчики попятились… Хлопнул выстрел – поднятый вверх короткий пистолетный ствол – плюнул в ночное небо огнем.
– Атас! – крикнул Гвоздь.
Нападавших как ветром сдуло, они перемахнули через высокий забор, как через штакетник, и скрылись в темной чаще, треща валежником.
Семафорыч, внезапно появившись на поле сражения, отодвинул засов «лесной калитки», и наряд ринулся в темноту, пронзая мрак дальнобойными фонарями. Снова послышался треск сучьев и отдаляющийся собачий лай. Мы высыпали с победными криками из корпусов, на радостях обнимаясь, как 9 Мая возле Большого театра. Всех охватил такой восторг, что Ирма поцеловала меня в щеку.
– Ура! – крикнула Анаконда, еще бледная от пережитого.
– Ур-а-а! – взревели мы.
– А теперь по палатам – спать! – приказала она в рупор, услужливо поданный Виталдоном, в схватке не замеченным.
Участковый нашел свою фуражку, планшет и пошел составлять протокол. Трое налетчиков не смогли убежать, да и на ногах не стояли – их покидали в автобус. Федора и Аристова повезли в Домодедово накладывать швы. Лысый Блондин еле смог сесть за руль, так как в спину ему угодил неизвестно откуда прилетевший кирпич…
Тем дело и кончилось. Нас разогнали по постелям и приказали спать, но мало кто сомкнул глаза. Все ждали, когда наряд вернется, ведя связанных бандитов. Мы выглядывали в окна, но никого так и не увидели. Утром участковый уехал, прихватив Карася. Гвоздь, как потом выяснилось, ушел в бега, пообещав вернуться и отомстить.
Налет на лагерь получил огласку. Лида потом, округлив глаза, рассказывала, что нападение отдельным вопросом обсуждали на бюро райкома. Анаконде вкатили строгий выговор за потерю бдительности и объявили благодарность за грамотную организацию отпора погромщикам, Эмма и Голуб в своей звукопроницаемой коморке долго потом спорили, что главней – взыскание или благодарность, придя к выводу, что они как бы
