Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Монастырь на Карповке, где погребен Иоанн Кронштадтский, в советское время был заброшен, то ли склад там был, то ли артель… Даже среди других разоренных храмов и монастырей он выглядел особенно опустелым, бессмысленно огромным. Теперь он снова стал монастырем. И записи Иоанна Кронштадтского мы, зная последующее, читаем теперь иначе, чем читали столетие назад, в его времени: «Господи, спаси народ русский, Церковь православную в России — погибают: всюду разврат, всюду неверие; богохульство, безначалие. Господи, спаси Самодержца и умудри Его! Господи, все в Твоих руках, Ты — Вседержитель!»

Закат Петербурга

Прекрасное Царское. Праздники воздухоплавания. Синематограф и прочие плоды прогресса. Трамвай через время

«Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса, и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас… Музыка играет так весело, так радостно, и кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!..» (А. П. Чехов. «Три сестры»).

На пороге нового столетия люди загадывали: каким он будет, этот век, чем их жизнь, их время отзовется и оправдается в будущем? Газеты и журналы публиковали разноречивые прогнозы: XX век откроет эру всеобщего процветания и прогресса; в XX веке человечеству грозит гибель из-за перенаселенности Земли; скоро наука откроет секреты долголетия и омоложения… Были и фантастические прогнозы: в XX веке люди полетят в космос, человек достигнет Луны! Насчет этого один из петербургских журналистов заметил: «Это вероятно в той же степени, как то, что Россия станет покупать пшеницу у Канады», — то есть совершенно невероятно.

Впрочем, отдаленное будущее волновало петербуржцев меньше, чем ближайшее. Какие перемены ожидают Россию в скором времени? А то, что они на пороге, было несомненным. Петербург, деятельный, многолюдный, вступал в новое столетие, меняясь на глазах, украшаясь и богатея. В нетерпеливом стремлении к переменам в бурной жизни города еще оставались островки покоя, медленно текущего времени — тихие заводи уходящего столетия.

Таким было Царское Село, украшенное замечательными зодчими, прославленное поэтами и художниками. Со временем оно само стало казаться прекрасным творением искусства: не только дворцы и памятники, но и багрец осенних парков, туманы над прудами, летнее разноцветье лугов… Тишина Царского Села привлекала состоятельных людей, не любивших суету большого города; здесь жили отставные сановники и генералы, преуспевающие промышленники и финансисты. С 1904 года Царское Село стало зимней резиденцией императора Николая II.

Но времена пышных дворцовых празднеств ушли в прошлое. Царская семья жила довольно замкнуто. К резиденции, Александровскому дворцу, была проложена особая железнодорожная ветка. Когда император жил в Царском, в Александровский парк не допускали посторонних, а Екатерининский и Баболовский парки были открыты для всех.

Как и в прежние времена, в Царском Селе стояли гвардейские части; на улицах городка было много военных в яркой, щегольской форме: гусары, кирасиры, части императорского конвоя. Жандармы и полицейские, которых тоже хватало, не привлекали внимания и были привычным атрибутом городского пейзажа. Размеренная, тихая жизнь Царского Села казалась петербуржцам скучноватой. «„Город парков и зал“, переживший времена расцвета, оставался театральными подмостками, на которых изредка разыгрывались сцены из прошлого: „тезоименитства“ и „бракосочетания“, с придворными „арапами“, несущими на подушках регалии впереди бесконечного шествия… За ними — цугом белые лошади, запряженные в золотые кареты. А вечером — иллюминации, жемчужные нити фонариков вдоль оживленных улиц, сине-красные на домах вензеля, свист и золотые брызги ракет на синем бархате неба», — вспоминал историк искусства Э. Ф. Голлербах, посвятивший Царскому Селу книгу «Город муз».

Что может быть прозаичнее железной дороги — «чугунки», пригородного вокзала или городского катка? Но в Царском Селе все обретало особый колорит, оттенок «цитаты» — из живописи, литературы… «Откормленные рысаки, короткохвостые, мчат к вокзалу широкие кареты. Ливрейные лакеи распахивают дверцы, вытаскивают едва живых старух, берут им билет. В сиреневых шинелях, волоча палаши и звякая шпорами, гвардейцы улыбаются дамам и дамы гвардейцам… Блеск подведенных глаз под мелкою вуалью, узкая рука в лайке, искры брильянтов под соболями, огонек сигары…» — писал Голлербах. Кажется, эти сановные старухи, гвардейцы, дамы сошли со страниц «Пиковой дамы» или «Анны Карениной».

А вот картинка прямо с выставки художников «Мира искусства»: «На катке кружатся пары, солнце лижет лед, в „раздевалке“ пахнет дымом, теплом и душистым мехом. Паж катит кресло, склонясь к маленькому розовому уху; над ухом завиток, посеребренный инеем. Слегка звенят коньки, вырезая гравюры на ледяной стали…»

Да, в Царском Селе застоялся воздух уходящей эпохи. На его сияющих снегах нет заводской копоти, нет в его жизни и энергии нового времени. Оно словно не торопится вступать в будущее, вглядываясь в прошлое и вдыхая его воздух. Царскоселы, по мнению петербуржцев, нарочито подчеркивают свою «несовременность»: «Приметы этой редкостной породы людей: повышенная восприимчивость к музыке, поэзии и живописи, тонкий вкус, безупречная правильность тщательно отшлифованной речи, чрезмерная (слегка холодноватая) учтивость в обращении с посторонними людьми…» (К. И. Чуковский. «Из воспоминаний»).

Образ заводи уходящего столетия — Царского Села начала века — связан с образом его поэта — Иннокентия Анненского. Анненского — немолодого и казавшегося старомодным в кругу новой петербургской литературы, одного из лучших русских поэтов столетия. Иннокентий Федорович Анненский был директором Николаевской гимназии в Царском Селе — и образцом царскосела: «В манерах, в светскости обращения (Анненского. — Е. И.) было, пожалуй, что-то от старинного века… Совсем особенный с головы до пят — чуть-чуть сановник в отставке и… вычитанный из переводного романа маркиз», — вспоминал С. К. Маковский в книге «Портреты современников».

Этот красивый, несколько замкнутый человек казался воплощением заслуженного признания и спокойного достоинства. Долгое время лишь близкие друзья знали, что Анненский поэт, а за его обманчивым спокойствием таится трагическое переживание красоты и обреченности жизни, своего одиночества. «Вчера я катался по парку — днем, грубым, еще картонно-синим, но уже обманно-золотым и грязным в самой нарядности своей, в самой красивости — чумазым, осенним днем, осклизлым, захватанным, нагло и бессильно-чарующим. И я смотрел на эти обмякло-розовые редины кустов, и глаза мои, которым инфлуэнца ослабила мускулы, плакали без горя и даже без ветра…» Это строки одного из его писем 1909 года.

В 1904 году Иннокентий Анненский выпустил первую (и единственную при жизни) книгу стихов «Тихие песни» под псевдонимом «Ник. Т-о» («Никто»). Ему было 49 лет; молодые поэты Блок и Брюсов одобрительно отозвались о дебютанте. 30 ноября 1909 года он умер от разрыва сердца на ступенях Царскосельского вокзала в Петербурге. Год спустя вышел сборник стихов «Кипарисовый ларец», а с ним пришли запоздалые признание и слава. Многие молодые поэты, среди них и царскоселы Ахматова и Гумилев, считали его своим учителем. Имя Анненского стало легендой, а Царское Село — местом паломничества для поклонников его поэзии. «С кончиной Анненского Царское Село осиротело… с „душой города“ что-то случилось, она затосковала о том, кто был, по слову Гумилева, „последним из царскосельских лебедей“. Одинокая муза бродит в пустых аллеях, где вечером „так страшно и красиво“, поет и плачет…» — писал Э. Ф. Голлербах.

В Царском Селе звучали стихи Ломоносова, Державина, Пушкина, Жуковского, Тютчева… И Анненского, с пронзительной любовью воспевшего сумеречную, увядающую красоту Царского Села:

Меж золоченых бань и обелисков славыЕсть дева белая, а вкруг густые травы.Не тешит тирс ее, она не бьет в тимпан,И беломраморный ее не любит Пан,Одни туманы к ней холодные ласкались,И раны черные от влажных губ остались.Но дева красотой по-прежнему горда,И трав вокруг нее не косят никогда.Не знаю почему — богини изваяньеНад сердцем сладкое имеет обаянье…Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,И ноги сжатые, и грубый узел кос.Особенно, когда холодный дождик сеет,И нагота ее беспомощно белеет…О, дайте вечность мне, —и вечность я отдамЗа равнодушие к обидам и годам.

За окном поезда, идущего из Царского Села в Петербург, проплывает название станции: платформа Воздухоплавательная. В поле за нею эллинг; в нем хранятся летательные аппараты, принадлежащие военному ведомству, воздушные шары и дирижабли. Полеты на воздушном шаре для петербуржцев давно не новость. Мы упоминали о полете, совершенном в столице в 1829 году. С тех пор множество смельчаков поднималось в воздух (в их числе и почтенный профессор Д. И. Менделеев). Позже появились дирижабли. В 1885 году в русской армии была сформирована военно-воздушная команда; в сражении при Мукдене в 1905 году участвовал русский воздухоплавательный батальон. В начале столетия петербуржцы стали свидетелями первых в России показательных авиационных полетов. Местом для их проведения избрали Коломяжское скаковое поле за Новой Деревней, вскоре переименованное в Комендантский аэродром.