Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги - Александр Хинштейн

Во всем и всегда Борис Абрамович оставался верен себе: ради собственной выгоды он готов был декларировать любые убеждения, подлаживаясь и мимикрируя под веяния конъюнктуры; доведись – он и к сатанистам легко бы примкнул, не говоря уж о солнцепоклонниках.

Когда в ноябре 1993-го Березовский запросил израильское гражданство, ничего общего с его национальной самоидентификацией это не имело; в интервью журналистам он без тени смущения так прямо и объяснял потом.

«Я находился под очень сильным давлением людей, которые не хотели, чтобы я занимался бизнесом и продолжал здесь жить… Это, так скажем, и криминальные структуры, и политические силы… И тогда я реализовал право любого еврея формализовать свои отношения с Израилем».

Иными словами, земля обетованная была нужна ему исключительно в виде «крыши»; иностранный паспорт давал Березовскому определенную защиту, да и за рубеж выезжать с ним было намного проще; чужое гражданство играло для него столь же утилитарную роль, как и купленная за рубежом недвижимость: в Майнце, Лондоне, Тель-Авиве.

Но едва только надобность в этой «крыше» отпала, Борис Абрамович мгновенно от нее отказался и обратился в православную веру.

Впоследствии он будет утверждать, будто тяга к христианству жила в нем давно, чуть ли не с детства, но это – очередная красивая отговорка.

Когда ему было нужно, он становился русским – так писался и в паспорте, и во всех анкетах. Отсюда и посконно-домотканые имена послед-них его детей: Настя, Арина, Глеб. (После бегства за рубеж, пытаясь вступить в альянс с коммуно-патриотической оппозицией – в борьбе с ненавистным Кремлем Березовский готов был блокироваться с кем угодно, хоть с чертом лысым – в интервью маргинальной газете «Завтра» он даже не постеснялся покаяться «за ошибки предков, если их деяния, их прегрешения, вольные и невольные, приносили несчастья». В переводе на русский это звучит так: люди добрые, простите, что мы Христа распяли.)

Но стоило запахнуть в воздухе жареным, он тут же вспоминал о своем еврействе и принимался взывать к национальным чувствам других олигархов, преимущественно – его единоверцев.

Это шараханье объясняется на самом деле довольно просто. Подобно многим советских евреям, Березовский своего еврейства всегда стеснялся. (Когда в старые времена, на прямой вопрос о национальной принадлежности, человек начинал мяться, все сомнения в его происхождении отпадали разом. Это в те годы родился анекдот: на цирковую арену выходит шпрелхмейстер и зычным голосом объявляет: смертельный номер! человек-еврей!)

Он хотел ощущать себя самым русским, более русопятым, нежели природные русаки, неотъемлемой частью народа, плотью от плоти его. Ему катастрофически недоставало чисто мужской брутальности, физической силы, решимости, удали, бретерства. Когда его одноклассники отправлялись шататься по темным улицам, орать под гитару и задирать девчонок, Борис Абрамович послушно плелся домой к маме. То же самое – но, понятно, в других формах – происходило и в институте, и на работе. Пока другие могли погулять до упада, пропив все до последних штанов, Березовский экономил на пятаках и спекулировал запчастями.

Свои психологические проблемы Березовский пытался объяснить причинами чисто биологическими, хотя все злоключения его таились вовсе не в цвете волос и длине носа: так Майкл Джексон, став после пластических операций белее любого англо-саксона, не перестал от этого быть негром.

Даже превратившись во влиятельную персону, серого кардинала и олигарха, Борис Абрамович продолжал изнемогать под грузом прежних детско-юношеских комплексов. Очень часто излагал он теперь свою концепцию развития страны: Россия, говорил он, станет окончательно демократической, если на президентских выборах здесь сумеет победить еврей (имея в виду, разумеется, себя самого).

При этом ни тени хваленой еврейской взаимовыручки в нем не наблюдалось; он непрерывно воевал с собственными же соплеменниками – Гусинским, Немцовым, Чубайсом, Фридманом, Авеном. За всю свою жизнь Борис Абрамович не потратил ни копейки на синагоги и еврей-скую благотворительность; этим, кстати, отличалось большинство других иудеев-миллионщиков, за исключением разве что Абрамовича и Гусинского. (Невзлин, например, даром что был уже миллиардером, ежемесячно щедрой рукой отсылал в синагогу аж… по 500 долларов. Широта неслыханная!)

«Сам я себя идентифицирую скорее космополитично, – интересничал Березовский перед журналистами. – Мне не удалось выработать стойкого инстинкта национальной принадлежности». Из одного интервью в другое кочевало придуманное им самоопределение: «Я – русский еврей».

На самом деле Борис Абрамович не был и ни евреем, и ни русским. Он – типичный продукт советской системы, представитель общности, окрещенной в эпоху развитого социализма «советским народом».

«Кто ты на самом деле по генетике – это твой личный вопрос, – так излагал он свою концепцию национального самоопределения. – Я еврей, я считаю, что я еврей. Я считаю, что я татарин – я татарин. Я считаю, что я русский – я русский».

Возможно, Березовскому было и невдомек, что он почти дословно повторяет один популярный некогда детский стишок:

Попадая в любую среду, Березовский моментально пытался стать в ней своим, менял окраску, подобно хамелеону; умение разговаривать с людьми на понятном им языке отличало его еще с юности.

(Верхом его космополитской пластичности стало заявление, сделанное в разгар думских выборов 1999 года: баллотируясь в депутаты от Карачаево-Черкессии, Березовский во всеуслышание объявил, что по-строит здесь новую мечеть: «Это мой христианский долг!»

Не знаю уж – смеяться после этого или плакать…)

В России он матерился и ходил в церковь; в Израиле – писал записочки у стены плача; на Кавказе – постоянно взывал к Всевышнему; в Британии – демонстративно исповедует теперь строгий английский стиль и первый тост непременно поднимает за Ее Величество Королеву.

Вот и внезапно вспыхнувшая его дружба с чеченскими сепаратистами (а попросту говоря, бандитами и террористами) объяснялась именно этими коммивояжерскими талантами нашего героя.

Неудивительно, что лидеры Ичкерии оказались едва ли не единственными, кто публично возрадовался назначению Бориса Абрамовича. (Бандит и убийца Салман Радуев, например, прямо заявлял журналистам, что очень доволен таким решением, ибо Березовский – человек «благородный».)

В составленной уже после его увольнения характеристике, подписанной секретарем Совбеза Рыбкиным (хотя я почти уверен, что истинным автором документа был сам Березовский), лирично сообщается:

«Во всех переговорах Б. А. Березовского отличали желание выслушать и понять собеседника – вчерашнего боевика с его надломленной порой психикой. Ровный, спокойный, доброжелательный тон, личное обаяние и дипломатичность приводили к искомым результатам. Тезис, провозглашенный Б. А. Березовским на переговорах: „Не лгать друг другу, говорить правду, договариваться там, где можно договориться уже сейчас“, личное бесстрашие и мужество вызывали доверие и уважение собеседников».

В базе «Атолла» я обнаружил один живописный весьма разговор между Березовским и его тогдашним партнером, банкиром Смоленским, который как нельзя лучше объясняет истоки этих упомянутых Рыбкиным «искомых результатов».

Смоленский: Говорят, что ты в Чечне вроде бы.

Березовский: Нет, я уже прилетел.

Смоленский: Договорился с душманами?

Березовский: Конечно, Саш, а как ты думаешь! Пидорасы еб. ые, которые с ними до этого не могли договориться.

Смоленский: А они на другом языке разговаривают.

Березовский: Абсолютно! Я просто восторгаюсь.

Борис Абрамович Березовский действительно стал первым россий-ским государственным деятелем, заговорившим с боевиками на одном языке, чего не только не стеснялся, а напротив даже – всемерно гордился. Хотя особого повода для самолюбования я лично не вижу здесь ни грамма.

Чиновник высочайшего ранга, братающийся с террористами и изъясняющийся «по понятиям": уже одно это должно, по моему разумению, вызывать к нему отторжение, какими бы высокими материями такое поведение ни объяснялось.

«Начиная с 1996 года, – свидетельствует глава „Атолла“ Сергей Соколов, – чеченцы просто не вылезали от Березовского. В доме приемов „ЛогоВАЗа“ я постоянно встречал Арби Бараева, Закаева, Басаева. Удугов вечно ходил в папахе. Многие приезжали с оружием. Помню, какой-то колоритный боевик расхаживал по клубу в камуфляже и со „Стечкиным“ наперевес».