Николай II - Марк Ферро

Столица была полностью охвачена революцией, и не было ясности, что стало с правительством. Один из свидетелей рассказывает, что, когда в ночь на 27 февраля, в разгар стрельбы, в Мариинском дворце, где находилось правительство, вновь вспыхнул погасший свет, военного министра Беляева обнаружили под столом. Таков был охвативший всех страх, и особенно тех, кто создал Совет или образовал Временное правительство. Всем помнился прецедент 1848 года, когда австрийский император позволил революционерам стать хозяевами положения в Вене, а затем подавил восстание. В Петрограде страх объединил всех «классовых врагов» — страх перед постоянно собирающимися толпами, перед людьми, державшими палец на спусковом крючке, но, так же как и они, дрожавшими в страхе перед репрессиями, которые могли оказаться беспощадными. Циркулировали самые различные слухи: генерала Алексеева назначили председателем Совета министров, царь выехал в столицу, чтобы подавить восстание, великий князь Николай Николаевич снова стал генералиссимусом и комендантом Петропавловской крепости. Все интересовались тем, как откликнутся на события на фронте и что попытается сделать царь.

«Мы кончены», — шепчет Гриневич, представитель профессиональных союзов и член Совета, на ухо Суханову, другому члену Совета.

«Теперь нас ждет виселица…» — думает Пешехонов, один из депутатов Совета, поднимаясь по ступеням Таврического дворца.

Что касается Николая II, то он, приехав в Могилёв в четверг, 23 февраля, — в тот день, когда выступили работницы, — не знал о том, что произошло в Петербурге. Он ответил на письмо, которое Александра передала ему в момент его отъезда: «Ты пишешь о том, чтобы быть твердым повелителем, это совершенно верно. Будь уверена, я не забываю, но вовсе не нужно ежеминутно огрызаться на людей направо и налево. Спокойного резкого замечания или ответа очень часто совершенно достаточно, чтобы указать тому или другому его место».

«Мой мозг отдыхает здесь — ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания… Сердце страдает от разлуки. Я ненавижу эту разлуку, особенно в такое время! Я буду недолго в отсутствии…»

24 февраля, на второй день событий, он по-прежнему не знает ничего о демонстрациях и узнает о них лишь из письма жены от 24 февраля, где она извещает его о выступлении Керенского в Думе: «Я надеюсь, что Кедринского[24] из Думы повесят за его ужасную речь — это необходимо (военный закон, военное время), и это будет примером».

Но вот Ставка и царь официально извещены о беспорядках в Петрограде. Генерал Хабалов направил Алексееву подробное сообщение о первых днях мятежа, а министр внутренних дел Протопопов дал телеграмму дворцовому коменданту Воейкову, который обычно ездил вместе с царем и находился с ним в одном вагоне, о том, что события носят хаотический характер и что «принимаются решительные меры для подавления беспорядков». Генеральный штаб и царь реагировали на сообщения аналогичным образом: первый отдал распоряжение командующему Северным фронтом сделать все возможное для ускорения прибытия надежных войск — «от этого зависит наше будущее». Николай II направил телеграфом Хабалову приказ «завтра же прекратить в столице беспорядки».

Эта телеграмма, которая так поразила генерала Хабалова, не вызвала особой обеспокоенности у царя. «Государь казался взволнованным, но сегодня у него радостный вид», — отмечал генерал Лукомский. В дневнике Николая за 25 и 26 февраля ничего не говорится о событиях, и Николай пишет жене: «Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову!» Его гораздо больше беспокоит здоровье детей, заболевших гриппом, и он пишет, что вернется в Царское Село через два дня.

В Петрограде воскресенье прошло совершенно неожиданным образом: в полдень все еще было спокойно. Ставка и царь получили успокаивающие сообщения. Однако около 11 часов царица поделилась своим беспокойством с императором. К вечеру открыли стрельбу по демонстрантам. Родзянко, не знавший ничего о приказе царя Хабалову, в полном смятении направил императору первую телеграмму, на которую Николай II ответил в шутливом тоне, сказав Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему даже отвечать не буду».

Воскресенье, 26 февраля, по донесениям генерала Дубенского, «протекало спокойно». Царь продолжал чтение «Записок о галльской войне» Юлия Цезаря и во второй половине дня, как всегда, пил чай.

На другой день, утром, 27 февраля, он получил от Беляева и Хабалова утешительные новости. Сообщив царю о ночных мятежах, и тот и другой просили подкреплений, однако «беспощадные меры», о которых упоминал военный министр, ничуть не обеспокоили Николая II.

Итак, к вечеру 27 февраля, на пятый день событий, когда одновременно были организованы Комитет Думы и Петроградский Совет, позиция Николая II была ясна. За день до этого он не хотел даже слышать советы генералов Рузского и Брусилова, рекомендовавших ему сформировать правительство во главе с Родзянко. 27 февраля он наделяет генерала Иванова диктаторскими полномочиями и объявляет о своем отъезде в Царское Село. Николай принял, таким образом, решение о подавлении мятежа. Он заверил своего брата Михаила, что не задержится с возвращением в Царское Село, что заменит кабинет министров только в том случае, если сочтет это необходимым по возвращении в Петроград, что генерал Иванов возьмет на себя подавление беспорядков и что надежные войска должны вскоре прибыть.

Ничего из вышесказанного не произошло. Генерал Иванов не сумел добраться до столицы; штаб, полагавший, что в Петрограде Дума держит все в своих руках, прекратил поставлять ему довольствие. Что касается царя, который не смог добраться до Царского Села, поскольку железнодорожники перерезали ему путь, так же как и Иванову, то он вернулся в Псков, где и узнал, что армия и правительство требуют от него отречения от престола.

1. Безрассудное предприятие «диктатора»

Вся столица уже находилась в руках восставших, когда царь вел беседу с генералом Ивановым, который рассказывал ему, как в 1906 году в Харбине он подавил мятеж. В другой раз, в Кронштадте, когда между моряками происходила драка, он схватил двух из них за шиворот и приказал встать на колени. Моряки повиновались, драка была прекращена, к восхищению пораженных зрителей.

Генерал Иванов рассчитывал вернуться в Петроград без пролития крови. «Ну, конечно же», — сказал ему царь и отправился спать в три часа ночи. В эту ночь с 27 на 28 февраля он, по утверждению свидетелей, был «любезен, мягок и молчалив».