Князь Олег - Галина Петреченко

Альма с Карханом верхом на своих прекрасных арабских скакунах въехали в Киев и вдохнули тот же беспокойный, но болезненно-чарующий воздух города. «Если бы не эта дерзкая Экийя или силы тьмы, втянувшие их в эту постыдную осаду, они сумели бы… Ничего бы они уже не сумели!.. Это неугомонный русич сумел все! И город защитить неприступными валами, и Экийю взять во вторые жены!.. Пусть этот тюфяк Альма молчит, сраженный благородством поступка русича, но я…» — Кархан тщетно вглядывался в проплывающие мимо него бревенчатые и каменные стены и закричал вдруг на весь город:

— Где этот ваш князь? Мне нужно отблагодарить его за все!

Альма вздрогнул. Метнул острый взгляд на племянника и не смог дотянуться до его руки, быстро скользнувшей в плетеный короб и выпустившей оттуда хозяйку полуденных стран — маленькую черную змею. Но не успел Кархан самодовольно посмеяться над своей удалью, как эта же змейка ловким ответным броском была заброшена на его же седло со словами, спокойно сказанными дозорным:

— Не корми меня тем, чего я не ем!

Альма онемел. Округлившимися от ужаса глазами наблюдал он, как маленькая черная змейка, мгновенно свернувшись в опасный клубок, метнулась на плечо Кархана и вонзилась в его шею.

Кархан закричал, резко запрокинул голову на спину, а затем, сжавшись в комок, неуклюже поник на крупе лошади.

Мадьяры, почуяв неладное, сначала замолчали, но быстро придя в себя, заговорили все враз, и так громко, что, казалось, хотели привлечь внимание к своей беде сразу всех мадьяр, живущих во всех четырех сторонах света.

Альма выслушал возбужденные обрывки фраз своих воинов и хмуро ответил:

— Уберите стрелы! Воевать не будем! Кархан сам отправил себя к праотцам! Снимите с его головы шапку, и увидите причину его смерти: коварного замысла Кархана боги не приняли и решили наказать его за зломыслие! Снимите тело Кархана с лошади и уложите в его вежу.

Мадьяры, выслушав волю своего предводителя, быстро выполнили приказ, молча уселись в свои кибитки и продолжили свой путь к Западным воротам Киева.

Олаф и его ратники, стоявшие плотной стеной, до боли в руках сжимали оружие. Вот мимо них медленно протащилась кибитка племянника мадьярского воеводы с телом Кархана, и киевляне склонили головы перед Альмой, восседавшим на арабском скакуне: во все времена и у всех народов одинаково высоко ценилось чувство справедливости, чувство, присущее только богам…

Глава 5. Гости из Византии

…Сколько лет минуло с той поры, как киевские жрецы окропили свой стольный город ледяной ключевою водою, открыли ворота настежь со всех четырех сторон и вымели вон злой дух мадьяр, что хотели взять измором этот прекрасный днепровский город, — уже точно и не ведал никто. Но год тот поминали особо, ибо в тот год. киевский князь Новгородец-русич получил новое имя — Олег! Олег-устроитель!

Той осенью долго не было холодов; жрецы говорили, что сие бывает только от обилия людского счастья, а дружинники Новгородца-русича радовались теплу и говорили, что это Радогост благоволил Экийе: дом-то надо до морозов срубить и поставить, а уж о хоромах потом думать будем!

Так и жили после проводов мадьяр: и новый дом для Экийи и Олафа рубили, и иногда на речку Лыбедь бегали рыбки половить да уток пострелять — на Днепре да на Почайне после угров бедновато с добычей стало. Вот однажды возвращались охотники с промысла — плыть с речки Лыбеди прямо до Киева можно, — видят охотники, на пристани киевской суда стоят не новгородские и не кривичские, не любечские и не смоленские, не тверские и не угличские. Высокогрудые, широкие, в два яруса весел!.. Ба! Неужто царьградские?! Приумолкли охотнички, все никак не надивятся на чужестранные суда. И гербы на бортах особые, с невиданными птицами да синими крестами, и паруса не нашего кроя, и весла уж больно длинные…

Дозорные долго держали строгий спрос с гостей, и недоумению их не было бы конца, ежели бы не догадались наконец послать за Бастарном и самим князем Киева.

Из судов выходили богато одетые люди, снисходительно кланялись хозяевам и, льстиво улыбаясь, заговорили на понятном славянском языке:

— Мы прибыли во славный город Киев ко могущественному властелину его, царю Олегу, знаменитому строительством крепостей и охранительных сооружений и своими боевыми походами в окрестные земли!

Дозорные с удивлением переглядывались: вроде все они разумели из слов гостей и в то же время ничего не понимали.

Гости еще раз повторили свое приветственное слово.

Но хозяева только пожимали плечами и даже улыбаться перестали в ответ на угодливые улыбки гостей.

Бастарн, освятив гостей символическим солнценосным окружным жестом и поклонившись им, пояснил Олафу:

— Греки очень зорко наблюдали за твоими делами и дали тебе то имя, кое ты будешь до скончания века иметь не только в сказаниях земли своей, но и во всех хрониках чужеземцев.

Олаф растерянно смотрел то на греков, то на верховного жреца, то на своих дозорных и не знал, что сказать в ответ.

— Давно, в Ладоге, словене нарекли меня Олафом, но здесь, в Киеве, я зовусь Новгородец-русич.

— Те имена уже не по делам твоим, царь Олег! — снова льстиво улыбаясь, по-славянски произнес гость видной наружности и зрелого возраста, переглянувшись со своими людьми. — Мы прибыли напомнить тебе, царь Олег, что созидательность ума твоего и благородство дел твоих привели в восторг моих правителей: василевса[31] Василия Первого Македонянина и патриарха Игнатия, которые и решили за твои дела дать тебе новое имя — Олег, что означает «благородный созидатель», «устроитель лучшего нового».

Олаф смущенно промолчал, а гость продолжил:

— Мои правители, василевс Василий Первый Македонянин и патриарх Игнатий, просили меня, купца и сановника Агриппу Эфесского, совершить с тобой переговоры и напомнить тебе, что Киев, матерь городов русьских, должен еще иметь сестер и братьев не только во славянских землях. Киев должен помнить, что он является христианским братом византийскому Константинополю, — важно заявил гость и выпрямился, показывая всю красу своей одежды из добротной сирийской шерсти.

Олаф выслушал пышнословную речь грека, немного нахмурившись и стараясь понять истинную причину греческого посольства в такое явно не подходящее для него время. И не только время листопадного месяца было неподходящим для приема гостей из столь далекой страны. Олафу просто негде было принять богатых сановников из Константинополя.

Агриппа улыбнулся, внимательно разглядывая киевского правителя, его одежду и мускулистые руки, пахнувшие свежесрубленной древесиной:

— Мы ведаем, ты торопишься до морозов построить себе новый дом, — улыбаясь, проговорил Агриппа и ласково продолжил: — Пусть тебя не смущает наш спешный приезд. Если ты будешь так любезен и позволишь нам остаться в твоем городе до весны, мы обо всем успеем переговорить без злобы друг на друга и без суеты.

Олаф округлил глаза. Он такого явно не ожидал. Как можно напрашиваться в длительные гости к нему, когда он только что избавился от осады мадьяр?! Но говорить об этом нельзя… Учуют чужеземцы слабость духа, а этого не должно им показывать! Олаф широко улыбнулся:

— Это — дело! — с нарочитой радостью проговорил он. — У меня есть в запасе одна большая храмина, почти пустующая, там и поживете до весны!

— Ты имеешь в виду дом Аскольда? — улыбаясь, спросил Агриппа и утвердительно закивал Олафу в ответ на его удивленно вскинутые брови: «Да, да! Мы очень хорошо осведомлены, великолепный Олег!» — говорил весь вид византийского сановника, и Олафу ничего не оставалось делать, как подтвердить:

— Да. Это дом, в котором сейчас живут ваши миссионеры: Айлан, Софроний и Исидор. Пусть и нынешние гости из Византии найдут там место для отдыха, — распорядился Олаф и подал знак дозорным воинам.

— Будет исполнено, князь! — браво ответили дозорные и, чуть помедлив, горделиво повторили: — Да будет тако, князь Олег!

— Да будет тако, князь Олег! — торжественно проговорил и Бастарн, приложив правую руку к груди, а затем, очертив руками солнечный круг перед Олафом и подняв обе ладони к плечам и повернув их к небу, еще трижды повторил: — Да правит отныне Русьской землей князь Олег!

Олаф вслушивался в звуки своего нового имени и пытался понять, по нраву оно ему или льстивые греки хитроумно нарекли его коротким именем, чтобы как можно скорее сокрушить силу его духа.

Нет, правы были наши предки, когда давали не имя человеку, а просто прозвище. С прозвищем люди дольше жили, и чем больше получал человек прозвищ за свою жизнь, тем лучше, а звонкие имена, как правило, приводили людей к быстрой и тяжелой смерти… «Так что же отныне ждет меня?» — хотел спросить Олаф, но, видя, как настороженно наблюдают греки за каждым его жестом, решил все же не показывать им своих сомнений.