Поле Куликово - Владимир Возовиков

Через полчаса Копыто, скакавший первым, настиг приотставшего врага, ловким ударом вышиб из седла. Тот вскочил на ноги, продолжая сопротивляться, но Копыто в помощниках не нуждался. Тупик пронесся мимо за другими противниками, забыв, что в этом уже нет нужды. Иван что-то остерегающе крикнул, но Васька не слышал ничего, кроме ветрового свиста и грохота копыт. Конь его все увереннее настигал вражеских всадников, оставалось с десяток лошадиных корпусов до них, когда оба вдруг осадили коней и оборотились. Тупик ударил ближнего, копье прошло сквозь противника со всей его защитой, второй извернулся, напал сбоку, Васька отразил мечом его сильный удар, грудью своего могучего жеребца сшиб с ног приземистую лошадь, враг покатился в траву - то-то будет Полянину двойной "язык"! - и Васька готовился прыгнуть с седла, как вдруг конь его осел, со стоном повалился на бок. Еще не соскочив на землю, Тупик увидел стрелу, пробившую голову жеребца под самым ухом. Он даже вскрикнул, словно стрела поразила его самого. Враги накинулись сразу со всех сторон. Он бил мечом, локтями, головой, пока была возможность, и в этой ожесточенной драке успел заметить, как с десяток конных помчалось навстречу его товарищам. Сбитого с ног, изрядно помятого, Ваську грубо спеленали волосяными веревками, бросили поперек седла, прикрутили и помчались в степь. Он не видел, чем закончилась схватка его сакмагонов с ордынским отрядом, одно лишь понял: надеяться на помощь больше нечего.

Всю ночь, не останавливаясь, враги погоняли лошадей. К утру вдали засветились сторожевые костры Орды.

VIII

В ту ночь умиротворившейся было душе Мамая не пришлось забыться надолго: хан Ахмат явился, прорвавшись сквозь пестро-зеленые кольца охранной завесы. Костлявый и длиннорукий, он подполз к ложу, оскалил тонкие клыки и вдруг вскочил на грудь спящего, стал маленьким лохматым ивлисом с длинным собачьим лицом, какие подкрадываются ночами к заснувшим в степи путникам и пьют их кровь. "Спишь, мой верный темник, насытился зрелищами убийств, упился кровью рабов, хорошо тебе, сытому и умиротворенному! Я же не сплю, голоден я, словно волк в зимнюю ночь, слышишь - то не ветер степной, то воет бесприютная душа моя, бродя у костров твоей неподкупной стражи. Иссохшее тело мое здесь, душа - там, нет ей покоя, нет сна в холодном могильном склепе, и будет гнать ее голод по ночной степи, пока жив ты, мой верный темник, пока не умрешь и не встретятся наши души в черной степи, чтобы одна навсегда, на веки вечные пожрала другую… Пока жив ты, голоден я. Дай мне хоть каплю той крови, от которой раздувается каждый убийца, дай - тебе ведь полезно, иначе ты лопнешь однажды, опившись кровавым вином. Дай мне шею твою, дай, не дерись и не зови свою Улу - она не чует духов. Дай, мой верный темник, - не то укушу твою дочь зубами твоей охранной змеи!.."

Тянется, близится к горлу жадная вурдалачья морда, страшная тяжесть давит на грудь, уж холодок острых клыков касается шеи; Мамай с хриплым криком отрывается от постели, но кричит пронзительно, в смертном ужасе не он - кричит кто-то другой, катаясь по ковру у его ложа. Мамай рванул меч из ножен в изголовье, отскочил к стенке шатра, стражники ворвались внутрь с пылающим факелом, замерли, не смея сделать шага. Задрав копьевидную голову под самый потолок шатра, грозно раскачивалось над ложем Мамая зеленоватое чудовище, тонкий шипящий свист ледяными иголками впивался в души телохранителей. А на ковре, шагах в четырех от постели, корчился маленький человек с синюшным лицом. Казалось, в него вошла какая-то дьявольская сила, она выгибала его тело, буграми вздувала и скручивала в узлы его мускулы, выворачивала кости, голова отгибалась назад, откинутая рука била по ковру, словно пыталась достать валяющийся поодаль узкий персидский кинжал. Мамай вдруг шагнул к нему, отбросил кинжал ногой, наступил на грудь.

- Кто ты? - заорал, наклонясь и с наслаждением мести замечая на низком лбу карлика две свернувшиеся капельки крови. - Кто послал тебя? Говори!..

Нукеров колотила лихорадка. Оба, как вернейшие псы, ходили вокруг шатра, боясь даже моргнуть, а в шатре все же оказался этот карлик, подосланный убийца, нарвавшийся-таки на последнего, самого бдительного стража.

- Кто послал тебя? Кто? Говори, я спасу тебя, у меня есть средство, только у меня. Слышишь!..

Бьющееся тело карлика притихло, синева на лице сменялась бледностью, сквозь хриплый стон прорвались слова:

- Больно мне… Дай… Как больно!.. Тохтамыш…

Карлик вдруг вытянулся под ногой Мамая, оскалился и затих. Хотя имя было произнесено, это мало устроило Мамая. Тохтамыш далеко, а его лазутчики могли быть рядом. Убийцу лучше бы спасти и все выведать, но Мамай слишком долго медлил со спасением.

- Повелитель! - воскликнул нукер. - Клянемся тебе…

- Молчите! - оборвал Мамай, зная, что стражники начнут оправдываться, однако нукер не остановился:

- Я видел этого человека, повелитель. Он - новый шут хана Темучина, говорят, он из секты черных колдунов и умеет отводить глаза. Хан купил его за большие деньги.

- Что ты еще знаешь?

- Это все, повелитель, все, что я знаю.

- Вы сохраните свои собачьи головы, если станете молчать. Уберите эту падаль… Ула, прочь, Ула…

Повинуясь жесту Мамая, змея пригнулась, скользнула с постели, ушла в свое жилище.

- Не бойтесь, берите его.

Мамай вдруг выпрямился. Снаружи донесся злой рев, вскрикнула женщина, лязгнули мечи. Вот оно!.. Враги не только подослали убийцу, они ворвались в лагерь и напали на стражу.

- Мы умрем за тебя, повелитель! - вскричали воины, обнажая мечи.

Он выскочил вслед за ними навстречу топоту множества людей, поднятых криками и звоном стали.

Вся жизнь воина Хасана была подвигом дерзости, но за внешним вызовом его всегда скрывались расчет и великолепное знание своих возможностей. Припадая в ночной юрте к ногам царевны, Хасан впервые потерял голову, как способен потерять ее двадцатипятилетний отчаянный человек, оказавшийся перед чем-то, до смерти желанным и недосягаемым. Он охранял Наилю со дня ее приезда, и впервые познанная им сила влечения уничтожила в его сознании стену, которая отделяет дочь владыки Орды от простого начальника воинского десятка. Может быть, это случилось еще и потому, что Хасан был не просто сыном мелкого мурзы и пленной русской княжны, он был владетельным русским князем.

Сам Хасан это помнил всегда, хотя в глазах окружающих ему удавалось оставаться отчаянным десятником нукеров, у которого за душой лишь борзый конь, воинское снаряжение да даренная Мамаем сабля. И как бы ни восхищалась им царевна на празднике сильных, как бы восхищение ее ни поднимало Хасана в собственных глазах, Мамай, в сущности, был прав: пока она еще любовалась им, как любуются красивым конем и охотничьим соколом. Даже маленькая ревность ее к подруге была еще ревностью хозяйки, у которой хотят отнять дорогую забаву. Правда, речи Хасана что-то задели в ее душе, особенно резкие слова о том, что искусство воина Хасана было не самым жестоким на поле ристалищ - то был намек на избиение рабов, потрясшее и Наилю, в нем таился вызов самому повелителю, - однако шестнадцатилетняя девушка даже при самом остром уме и царском воспитании не может быть слишком проницательной… Возможно, где-то в ином месте, в полном уединении, она позволила бы ему излить сердце у ног, однако, проснувшись среди ночи и увидев возле постели воина, она вскрикнула. Хасан, приведенный в чувство ее слабым криком, спешил удалиться, но рабыня решила, что госпожа разгневалась, и, спасая свою голову, забыла о подаренной жемчужине, громко закричала. Этот крик и услышал Темир-бек, обходивший со стражей посты вблизи юрты царевны. Знак высшей власти давал ему право быть там, где пожелает. Взревев, как раненый бык, темник ворвался в юрту, у входа столкнулся с Хасаном, сгреб его железными лапами и вытолкнул наружу. Рабыня еще что-то кричала, всполошились служанки в соседних юртах, целый мир рушился для Хасана, однако даже в такую минуту этот гордый воин остался верным себе.

- Осторожно, Темир! - крикнул сдавленным голосом. - Ты еще не хан, чтобы хватать руками воинов сменной гвардии.

- Взять его! - прорычал темник, выкинув руку со зловеще сверкнувшим знаком Полной Луны.

Нукеры Темир-бека кинулись к десятнику и отпрянули перед полукружьем дамасской стали, сверкнувшей в свете факелов.

- Взять! - еще яростнее заорал Темир-бек.

Нукеры послушно бросились на Хасана, хищно лязгнули мечи, брызнули искры, заметались человеческие тени, кто-то с рассеченным лицом рухнул ничком без звука, кто-то, тонко завыв, покатился в темноту с перерубленной рукой, остальные отскочили. У кого-то нашелся аркан, тонкая петля метнулась из темноты, хлестнула по плечам Хасана и в тот же миг распалась от короткого взмаха клинка. Нукеры хорошо знали, с кем имеют дело, они нападали теперь лишь для виду, тогда сам Темир-бек бросился на врага. Поединок, не состоявшийся на поле кровавого празднества, начался в полночь у юрты Мамаевой дочери. Воины, чуть отступив, подняли факелы выше, в трепетном свете горящей смолы лица их казались масками, и хотя двое их товарищей только что были ранены Хасаном, по этим лицам невозможно было судить, кому они желают смерти. Ведь тот, кто защищает свою жизнь и честь даже от верховной власти, достоин уважения и славы.