Упражнения в стиле - Раймон Кено

— Неужто мое решение вам неугодно? — спросила, потупившись, Руссула.

— Угодно, моя милая, очень даже угодно. Как говорится, нашему уроду все в угоду. Что ты на это скажешь, Пострадаль? Не правда ли, я привез в нашу провинцию самый что ни на есть изысканный дух двора? Разве не вернулся я из столицы остроумцем до мозга костей? Берегись теперь, сир де Сри: я его закаламбурю так, что с него живо спесь слетит. А где епископ? Привести сюда епископа, я представлю ему алхимика! А мой наследник, да, мой наследник! Где же мой наследник?

И герцог делает вид, будто ищет наследника. Потом хлопает Руссулу по животу:

— Ах, вот он где, мой наследник! Вот он где прячется! Ох, хитрец, нашел себе тепленькое местечко! Ну, Руссула, ты меня осчастливила, и поэтому я тебя сейчас тоже осчастливлю.

— Слушаю вас, благородный супруг.

— Я собираюсь заказать свою статую. И притом конную, черт возьми. Ее воздвигнут у большого вяза перед подъемным мостом. Сьёр Франкавилла уже срисовал с меня портрет, а, надо вам знать, этот сьёр Франкавилла — знаменитый скульптор и даже каким-то боком участвовал в создании статуи Генриха Четвертого, которая теперь стоит на Новом мосту.

— Ах, как жаль, что я ее так и не увидела, — вздыхает Руссула.

— Не бойся, жена, никуда она не денется. На следующие Генеральные Штаты я возьму тебя с собой, и ты на нее полюбуешься. С этим задержки не будет, ибо королева-мать весьма нуждается в деньгах, а стало быть, и в налогах.

— Тысячу раз благодарю вас, благородный супруг, — говорит Руссула, делая реверанс герцогу.

— Но вернемся к моей статуе. Значит, я буду сидеть на коне, — разумеется, на Сфене, с которого сьёр Франкавилла также срисовал весьма похожий портрет. Сфен очень им доволен: когда показали, он даже заржал от радости. Хорошо ржет тот, кто жрет последним.

— Ах, ах! — восхитился Пострадаль.

— И у него тоже будет статуя, — сказал герцог Руссуле, тыча пальцем в Пострадаля. — Маленькая. Пока я там был, заодно срисовали портрет и с него. Не ради него, конечно, — новый указующий жест, — а для того, чтобы не обидеть славного Стефа.

— А я как же? — спрашивает, потупившись, Руссула. — С меня разве статую не сделают?

— Ну разумеется! Я и о вас подумал, жена. В нашей часовне вам воздвигнут великолепную гробницу — еще красивее, чем у моей покойной Элоди. А сверху установят статую, высеченную из камня. Сам же я предпочитаю бронзу.

Руссула склонилась было перед герцогом, но тот остановил ее:

— Не надо меня благодарить, это вполне естественно. А вот, кажется, и астролог пожаловал. Подойди. Как тебя зовут?

— Дюпон, к услугам вашего сиятельства.

— И ты умеешь узнавать судьбу по звездам?

— Да, к услугам вашего сиятельства.

— И по ним ты прочел, что у меня будет наследник?

— Да, к услугам вашего сиятельства.

Герцог повернулся к Руссуле и сказал:

— По-моему, ваш астролог болван.

И он продолжал беседу с Дюпоном:

— Ты наблюдал звезды нынешней ночью?

— Да, к услугам вашего сиятельства.

— И что же они тебе сказали?

— Gloriam Dei, мессир, Gloriam Dei.

— И это все?

— Как, мессир, — вскричал вдруг астролог величественным, чисто ораторским жестом простерев руки вверх, — разве вы не находите, что слава Господня — это уже предостаточно?!

— Для славы Господней я держу у себя епископа, он большой спец в этом вопросе. А ты говори о своем ремесле.

— Я слышу музыку сфер.

— Ну и как она звучала?

— Божественно, мессир, просто божественно!

Герцог с отвращением отвернулся и обратился к Руссуле:

— Да он же дурак набитый!

И, возложив руку на живот своей благородной супруги, вновь заговорил с астрологом:

— Ну-ка скажи, кто оттуда выскочит: девчонка-коза или наследник?

— Наследник, мессир.

— Ты в этом уверен и убежден?

— Светила не лгут.

— Ну, сам-то ты на светило никак не похож. А какому человеку не приходилось лгать?! Мы лжем на каждом шагу, лжем так часто, что ложь стала одним из главных грехов катехизиса. Будь здесь монсеньор Биротон, епископ in partibus Сарселлополисейский, он бы подтвердил мои слова. А тебе сейчас врать выгодно. Ты нашел здесь приют и пропитание и живешь на мои денежки припеваючи. Тебе, верно, показалось, что ты напал на простофилю неотесанного, доверчивого, как баба (жест в сторону Руссулы), а ты стоишь перед лицом благородного сеньора, который только что провел шесть месяцев при дворе, в столичном городе Париже, и брал слово на заседаниях Генеральных Штатов, а уж коли брал, то пусть теперь попробуют отнять! Короче говоря, пошел вон, Дюпон!

Тут Руссула кидается герцогу в ноги и умоляет его в следующих выражениях:

— Благородный супруг, я так гордилась тем, что завела собственного астролога подобно королеве Екатерине. Я ведь пеклась о вашем престиже... о вашем standing[46]...

— Но, дорогая моя, — ответил герцог, начиная слегка раздражаться, — я ведь уже привез алхимика из столичного города Парижа, точнее, из Аркёя. А я не собираюсь кормить целую ораву негромантов. Лично я предпочитаю алхимика: когда он получит философский камень...

— Какое шарлатанство! — вскричал Дюпон.

— Ну, ты плохой товарищ! — возмутился герцог. — Какая подлость — хулить ремесло своего собрата! Ты мне не нравишься!

Тут появился монсеньор Биротон в сопровождении аббата Рифента. Оба удостоились горячих объятий герцога, который немедленно разъяснил епископу ситуацию и попросил совета.

— Гоните обоих, — посоветовал Онезифор.

— Ну вот, вечно ты преувеличиваешь! — воскликнул герцог, — один из них мне нужен.

— Мне тоже, — сказала Руссула.

Капеллан нерешительно почесал в затылке.

— Ну так как же? — спросил герцог. — Кого из двух — астролога? алхимика?

— Все это сильно попахивает костром, — ответил Биротон.

Астролог тут же обратился к нему.

— Я добрый христианин, — заявил он, — разве не был я у вас на исповеди?

Но герцог смотрел на него с растущим отвращением.

— Какой мерзкий подхалим этот человечишка! Нет, он мне решительно не нравится.

— Но ему не откажешь в благочестии, — сказал Онезифор, — и потом, в конце концов, церковь не запрещает смотреть на звезды.

— Я даже нахожу, что это весьма поэтическое занятие, — просюсюкала Руссула.

— И кроме того, — добавил аббат Рифент, — сьёр Дюпон не разделяет еретического учения пресловутого поляка Коперника. Это очко в его пользу.

— Коперник — попам соперник, — рассеянно срифмовал герцог.

— Ах, ах! — восхитился Пострадаль.

— Солнце вращается вокруг земли! — возгласил астролог. — И только безумный или коварный еретик может утверждать обратное.

— Ой, до чего ж он ученый! — просюсюкала Руссула. — У меня непременно родится наследник.

— Они все решили обвести меня вокруг пальца, — мрачно пробормотал герцог.

— Алхимия — темная и сомнительная наука, — продолжал Онезифор, видя, что герцогиня и ее колдун взяли верх. — Огни горнила алхимика сильно смахивают на адское пламя, а жажда золота — вещь весьма предосудительная. Что же до эликсира долголетия, то это напоминает мне слова диавола, обращенные им к нашим прародителям: eritis sicut dei[47], сопровождающие совет съесть пресловутое яблоко, также сулящее им бессмертие...

— Гм! — хмыкнул аббат Рифент.

— ...и все вы знаете, что с ними потом приключилось.

— Аминь! — закричал Дюпон.

— Аминь! — повторили за ним Руссула, Пострадаль и аббат Рифент.

Герцог молчит. Он злобно глядит на астролога, начиная беситься, но пока не выказывая этого. Дюпон же, считая, что дело в шляпе, распускает язык вовсю:

— О силы небесные, что управляете мирскими делами, я вижу, как вы приносите дары свои и благословения драгоценному наследнику, коего предстоит зачать в самом скором времени высокородному и прославленному герцогу д’Ож...

— То есть как! — вскричал высокородный и прославленный герцог д’Ож. — То есть как это предстоит? Эй, жена, вы, значит, совсем не беременны?

— Пока нет, благородный супруг, но вы об этом позаботитесь.

И Руссула, зардевшись как маков цвет, скромно потупилась.

Высокородный и прославленный герцог д’Ож вцепляется Дюпону в глотку и начинает душить его своими мощными руками. Астролог выкатывает глаза прочь из орбит и высовывает бледный язык, пока Жоашен изливает на него злость и презрение к наглецам подобного рода.

Он трясет его все сильней и сильней. Руссула кидается в ноги герцогу, моля о пощаде. Онезифор просит аббата Рифента принести ему все необходимое для последнего причастия жертвы. Виконт де Прикармань твердо держится политики невмешательства.

— Пощадите его, благородный супруг! — вопит герцогиня. — Пощадите его!