Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов

К тому же и он опасался за судьбу жены и единственной дочери Наташи, которой было пятнадцать лет, – стало быть, она подпадала под сталинский за-кон от 7 апреля 1935 года, предусматривающий смертную казнь для несовер-шеннолетних. Я знал эту девочку с пятилетнего возраста, и для меня не было секретом, что родители в ней души не чаяли. Наташа была во многом копией отца: она унаследовала не только его живой ум и поразительную память, но даже черты лица и сильную близорукость.

Крестинский был арестован в конце мая. После того как крупнейшие дея-тели партии оклеветали себя на двух предыдущих процессах, ему уже не при-ходилось опасаться, что его ложные признания могут дискредитировать боль-шевистскую партию. Всё, что было ему дорого, Сталин и его подручные по-вергли в грязь, растоптали и пропитали кровью его ближайших друзей. У Кре-стинского не было уверенности, что удастся спасти жену, но жизнь дочери, безусловно, будет спасена, если он согласится заплатить за неё цену, назна-ченную Сталиным.

Когда-то Крестинский был юристом, и он лучше других понимал, чего ему ждать от энкаведистского следствия и сталинского суда. Ещё до ареста он ска-зал себе, что сопротивление бесполезно и что ему придется договориться по-хорошему с руководством НКВД, как только он окажется в их власти. В июне он уже подписал своё первое "признание".

Но на самом суде произошёл эпизод, не оставшийся незамеченным теми, кто внимательно следил за ходом процесса.

Когда в первый же день суда председательствующий спросил Крестинско-го, признаёт ли он свою вину, тот твёрдо ответил:

– Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участни-ком "право-троцкистского блока", о существовании которого я не знал. Я не совершил также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности я не признаю себя виновным в связях с германской развед-кой.

Это был первый (и последний) случай на протяжении всех трёх московских процессов, когда подсудимый рискнул на суде прямо заявить о своей невинов-ности по всем пунктам предъявленного обвинения.

Заявление Крестинского породило массу толков. Люди, следившие за хо-дом процесса, с острым интересом ожидали, удастся ли Крестинскому довести свой поединок с судом до победного конца.

На следующий день, 3 марта 1938 года, Крестинского снова ввели в зал су-да вместе со всеми обвиняемыми. В течение утреннего заседания он не сказал ни слова, и прокурор не задал ему ни единого вопроса. На вечернем заседании он поднялся и обратился к судьям с такой речью:

– Вчера под влиянием минутного острого чувства ложного стыда, вызван-ного обстановкой скамьи подсудимых и тяжёлым впечатлением от оглашения обвинительного акта, усугублённым моим болезненным состоянием, я не в со-стоянии был сказать правду, не в состоянии был сказать, что я виновен. И вме-сто того, чтобы сказать "да, я виновен", я почти машинально ответил: "нет, не виновен".

За границей, у тех, кто по газетам следил за процессом, естественно, возник вопрос: что сделали с Крестинским в ночь со второго на третье марта? Любо-му непредубеждённому человеку невольно приходили на ум страшные орудия пытки.

Между тем энкаведистам не требовались какие-то новые средства принуж-дения, чтобы заставить Крестинского внезапно изменить свою позицию. Эта попытка отречься от собственных показаний была не более чем актом всё того же фальшивого спектакля, который разворачивался на суде по сталинским указаниям. Сталин знал о подозрениях, вызванных на Западе тем, что на пер-вых двух процессах все обвиняемые в один голос признавали свою вину и вместо того, чтобы подыскивать смягчающие обстоятельства, каждый из них старался взять на себя львиную долю преступлений, в которых их обвиняли.

Он понял, что зарубежные критики нащупали слабое место в его процес-сах, где подсудимые так старательно следовали предназначенной роли, что даже переигрывали. Теперь он решил показать, что не все обвиняемые ведут себя, точно автоматы. Выбор пал на Крестинского. Он уже на следствии в НКВД показал себя одним из наиболее уступчивых, а во-вторых, как бывший юрист, он скорее мог уловить поощрительные намёки прокурора и отреагиро-вать на них, включившись в игру в наиболее подходящий момент.

2

Хотя Троцкий находился за тысячи километров от зала суда, все знали, что именно он, как и на предыдущих процессах, был здесь главным подсудимым. Именно ради него вновь пришла в действие гигантская машина сталинских фальсификаций, и каждый из подсудимых отчётливо чувствовал, как пульси-руют здесь сталинская ненависть и сталинская жажда мщения, нацеленные на далёкого Троцкого. Накал этой ненависти был сравним разве что с завистью, какую Сталин годами испытывал к блестящим способностям и революцион-ным заслугам этого человека.

Сталин знал, каким сильнодействующим средством является клевета, и по-этому манипулировал ею в тщательно отмеряемых дозах. Сюда относились, во-первых, более или менее стандартные обвинения Троцкого в "недооценке крестьянства" и в "недостаточной уверенности в силах пролетариата". Затем следовали обвинения Троцкого в подготовке террористических актов. Нако-нец, на втором из процессов Сталин обвинил Троцкого в прямом шпионаже в пользу фашистской Германии. Но вот в Москве собрался ещё один суд. Он должен отдать в руки палачей последнюю группу ленинских соратников, и срочно требуется свежая доза инсинуаций против Троцкого. Конечно, после того как Троцкий уже был назван шпионом и агентом германского генераль-ного штаба, трудно было швырнуть ему в лицо ещё более страшные обвине-ния. Тем не менее, при желании они нашлись, и огласить их поручено было Крестинскому. За эту услугу ему обещали сохранить жизнь. И вот, если на предыдущем судебном процессе Троцкий оказался германским агентом начи-ная с 1935 года, то теперь Крестинский получает указание объявить, что и он сам, и, разумеется, Троцкий сделались тайными агентами германского гене-рального штаба ещё в 1921 году!

Однако, продлевая шпионский послужной список Троцкого, Сталин не за-метил, что тем самым он подрывает основную предпосылку, на которой бази-ровался весь его миф о сотрудничестве Троцкого с германским генштабом. Эта предпосылка была изобретена в своё время Сталиным главным образом в расчёте на заграницу и базировалась на утверждении, что Троцкий и прочие лидеры оппозиции погрязли в самых гнусных преступлениях, потому что хо-тели вернуть себе власть, которой лишились.

Между тем в 1921 году Троцкому не могло прийти в голову бороться за вырванную у него из рук власть по той простой причине, что никто её не пы-тался даже оспаривать. Троцкий находился тогда в зените славы и на вершине власти. Он почитался как легендарный герой Октябрьской революции и руко-водитель Красной армии, только что разбившей всех врагов республики на де-сятке фронтов. Зачем же было Троцкому уже тогда становиться шпионом? Чтобы шпионить за самим собой? Или чтобы разложить Красную армию, ко-торую он создал своими руками и вёл от победы к победе? Что касается Кре-стинского, то он сказал на суде всё, что от него требовалось. Сталин, как обычно, не сдержал своего обещания, и Крестинский был расстрелян. Его же-на, по профессии врач, директор детской больницы, была арестована, и мне думается, что её постигла та же участь. О судьбе их дочери мне ничего не из-вестно.

КОЗЛЫ ОТПУЩЕНИЯ

Хотя советская печать изо дня в день выражала от имени безмолвствующе-го народа любовь и благодарность товарищу Сталину, у него самого не было иллюзий относительно подлинного отношения к нему народных масс. Из сек-ретных донесений НКВД он знал, что ни рабочие, ни колхозники не восторга-лись его правлением. Неуклонно следя за растущей волной недовольства, он, подобно кочегару, у которого давление пара в котле слишком поднялось и стрелка манометра перешла уже за красную черту, хватался за рычаг сброса давления. Средство успокоить народ у него было только одно: "перекачать" наиболее непокорные элементы в концентрационные лагеря Сибири и Казах-стана.

Путём безжалостных преследований Сталин насаждал в народе страх перед его мощной государственной машиной, но не мог погасить недовольство, ко-торое являлось ахиллесовой пятой его режима.

Каждый тиран предпринимает попытки отвратить от себя народное недо-вольство и свалить свои грехи на других. Царское правительство старалось на-травить тёмный народ на "инородцев", которые изображались виновниками всех бедствий русского населения. Не случайно звериным антисемитизмом от-личался Гитлер. Сталин годами использовал в качестве громоотвода мифиче-ские "остатки российской буржуазии", возлагая на них ответственность за провалы в экономике и за ту беспросветную нужду, в которую погрузилась при нём страна.

Наглядными проявлениями такой политики были состоявшиеся в 1928 и 1930 годах Шахтинский процесс и "Дело Промпартии". На этих судебных процессах выдающихся инженеров и учёных вынудили рассказывать басни о том, как они подрывали советскую промышленность по указке заводчиков и банкиров, давно бежавших за границу. С этими процессами Сталину так же не повезло, как и с дальнейшими судебными спектаклями. Например, на процессе по делу "Промпартии" один из главных обвиняемых, знаменитый Рамзин, со многими подробностями рассказывал, как он получал вредительские инструк-ции от двух российских капиталистов, живших за границей, – Рябушинского и Вышнеградского. Когда были опубликованы официальные отчёты об этом процессе, выяснилось, что оба капиталиста умерли задолго до того, как они начали инструктировать Рамзина.