Чемпионы - Борис Порфирьев

Он даже не захотел пойти с их заводом на встречу челюскинцев, хотя завод возглавлял колонну. Однако желание увидеть прославленных героев заставило его прийти на вокзал задолго до встречи. Стоял хмурый и прохладный день. Рабочие, отогревая дыханием лиловые руки, забивали в дощатую трибуну последние гвозди. Ветер завихрял у их ног кудрявые стружки. Молоденькая девушка в красном платочке неумело ловила стружки тощей метлой и подгребала их к грудам сухих жёлтых листьев, но ветер тут же безжалостно сводил на нет все её старания, вызывая смех сидящих рядом на стремянках парней. Девушка смеялась и сама, смеялись её подруги, подошедшие с пустыми носилками, смеялись красноармейцы музвзвода.

И вдруг Рюрику передалось их весёлое настроение, захотелось погоняться вместе с девчонками за непокорными стружками, забраться к парням на стремянку, ударить в огромный барабан, прислонённый к трибуне. О, до чего была упоительна эта подготовка к торжеству! И ему нестерпимо захотелось передать на картине прелесть суматохи и ожидания, и он распахнул альбом и коченеющими пальцами начал делать набросок. А площадь становилась всё оживлённее и оживлённее и с каждой минутой менялась, заставляя Рюрика перелистывать неоконченный эскиз и начинать новый. Гремел оркестр, гудки паровозов весело врывались в его звуки, шаркали по камням танцующие лары, раздавалась звонкая песня.

Вся площадь заполнилась народом. Она полыхала флагами и транспарантами, и хмурый денёк, и скромная по–осеннему одежда людей только подчёркивали яркость раскинувшейся перед Рюриком картины. Он пожалел, что не пошёл с братом — хотелось, чтобы кто–то радостно бил тебя по плечу, чтобы твои руки с десятком других подбрасывали в воздух визжащую девчонку, хотелось так горланить песню, чтобы соседняя колонна забыла о своей и начала подтягивать тебе. Рюрик сунул альбом за пазуху и нырнул в толпу в надежде отыскать Мишку. Но толпа заколыхалась, все стали вытягиваться на носки, и на трибуне появились челюскинцы и лётчики. Громовое «Ура!» разнеслось над площадью. Рюрик замер, стиснутый людьми, и закричал тоже во всё горло. Девочка в берете повернула к нему своё лицо, и Рюрик прочитал на нём то же счастье, какое испытывал он. Девочка, уцепившись за его локоть, словно они были давнишними друзьями, то и дело озабоченно и восторженно спрашивала: «А который Ляпидевский? А Водопьянов? А Леваневский? А кто этот, который говорит? Доронин? Каманин?» Рюрик, знавший героев по портретам, радостно объяснял ей. А она, схватив его ладонь, посмотрела недоверчиво и тут же звонко рассмеялась:

— Ой, какой ты смешной! Да это же никакой не радист с «Челюскина»! Это из горкома комсомола!

Рука девочки была холодной, и Рюрику хотелось отогреть её, но он не решился пошевелить даже пальцами. Он замер, прислушиваясь к тому, как восторг, который возник у него ещё в предпраздничной суете, разрастается сейчас от этого прикосновения. А девочка, продолжая стискивать его руку, вытягивалась на цыпочки, прижималась к нему плечиком. И только после того как толпа стала рассеиваться, она недоумённо оглянулась на Рюрика, залилась краской и, выдернув руку, независимо поправила берет.

«Какой я гадкий, — упрекнул себя Рюрик. — Надо было давно освободиться от её ладони. Увлеклась встречей, забыла, что держит меня за руку. А я воспользовался этим… Как нехорошо!» И, до слёз смутившись, он бросил на неё виноватый взгляд и начал торопливо выбираться из толпы.

Колонны распались, люди шагали по дороге вразброд, оживлённо переговариваясь, продолжая напевать песни. Медленно идти было невозможно, — Рюрика толкали, наступали на ноги; компания молоденьких работниц, взявшись за руки, окружила его кольцом и, пританцовывая, увлекла за собой. И он снова поддался общему веселью. Вина перед девочкой не показалась ему сейчас такой страшной, и он даже пожалел, что так поспешно ушёл от неё. Как было бы здорово шагать с ней рядом и разговаривать о челюскинцах; можно было бы свернуть в тихую улочку и показать ей сегодняшние наброски.

Ощущение потери чего–то важного на миг шевельнулось в его душе, но тут же растворилось в том восторге, который безраздельно завладел им несколько часов назад. Ноги сами подались ритму шагающих посередине улицы людей, он подтянулся, ускоряя шаг, и, чётко и отрывисто ударяя каблуками по булыжнику, запел со всеми:

Когда кругом кипит вражьё, отцы берутся за ружьё.

Чтоб отцам помочь в борьбе, крепи, пионер, здоровье своё!

Лево руля! Право руля! Волны режет нос корабля.

Эй, рулевой, вперёд смотри! Раз! Два! Три!

Чувство приобщения к чему–то большому и героическому не покидало его и дома. Едва успев раздеться, он раскрыл альбом и начал показывать маме свои наброски, на ходу дополняя их вспомнившимися деталями. Приятели, пришедшие позже, с интересом слушали его рассказ и, перебивая друг друга и тыча пальцем в рисунки, объясняли, где стояла их колонна и куда им удалось пробраться во время митинга. Они увлечённо обсуждали задуманную картину, никак не соглашаясь с его замыслом. Рюрик разволновался, доказывая, что митинг, который они хотят видеть на его картине, завтра будет увековечен на множестве газетных фотографий, и что гораздо заманчивее передать прелесть подготовки к торжеству в фигурах парней, сидящих на стремянках, в фигурах плотников и девушек с носилками.

— Да каждый поймёт, что эта за встреча, — сердясь, говорил он. — На фронтоне вокзала будут висеть портреты лётчиков — героев. В конце концов, я, может, обойдусь даже без портретов — достаточно повесить плакат с изображением затёртого льдами «Челюскина».

Его удивило, что и преподавательница рисования, когда он показал ей эскиз картины, сказала ему то же, что говорил Мишка. Чтобы доказать ей, что это не составляет для него труда, Рюрик нарисовал для стенгазеты митинг. И хотя эта газета получила на городском школьном конкурсе первый приз и была вывешена во Дворце пионеров, Рюрик продолжал работать над своей картиной. Мишка с Ванюшкой, зная его упрямство, больше не перечили ему. Но он не ходил с ними ни на каток, ни в кино, однако не отказывался от денег, которые они давали ему с получки. Мама тоже давала ему деньги и, видя, что он их копит, мечтала о зимнем пальто, которого у него не было.

Но когда он, вместо того, чтобы купить пальто, отдал все деньги столяру, соорудившему ему мольберт и подрамники, огорчению мамы не было предела. Однако её упрёки не вызывали в Рюрике ничего, кроме раздражения. Подумаешь, пальто, когда в мире творится такое! Газеты ежедневно сообщали о фашистских зверствах. Все вокруг говорили, что придётся воевать с Японией или Германией. В Ленинграде был убит Киров. Рюрик задумал картину о Кирове, но мамины упрёки мешали работать, и потому он несказанно обрадовался, когда Ванюшка накануне Нового года выложил перед Ниной Георгиевной несколько золотых империалов, гордо заявив: «Рюрику на шубу». Она всплеснула руками:

— Ты с ума сошёл! Откуда это?

Ванюшка, рассматривая обмотку на хоккейной клюшке, небрежно объяснил, что они с матерью нашли клад.

— Ну и Дуся, — удивилась Нина Георгиевна. — Добилась–таки своего.

Ванюшка пожал плечами и также небрежно ответил:

— Да нет, это я нашёл. Это, вообще–то, не клад, а так, небольшая часть Макаровых денег. Утром мне карандаш понадобился. Поискал — нету нигде. Макар раньше прятал огрызки химических карандашей в божнице. Открыл стеклянную рамку у иконы, и мне под ноги — бух! — свечи выпали. Знаете, такие большие, перевитые золотой ленточкой? Свадебные ещё ихние свечи. Смотрю: одна тяжёлая, как железная. Ба — да это не свеча, а тряпочка, перевитая золотом — всё чин–чинарём. Развернул — стопка николаевских десяток!

— И ты их забрал себе? — испуганно покачала головой Нина Георгиевна и укоризненно посмотрела на него.

— Нет, зачем же? Отдал матери. Она поделилась со мной. — Он усмехнулся и добавил со вздохом: — Она ведь у меня не жадная…

Нина Георгиевна осторожно подвинула золотые червонцы Ванюшке:

— Тогда и потрать их на себя.

— Да боже мой! Я себе оставил. Тут всё подсчитано. Мы с Мишкой сегодня уже в «Торгсине» побывали. Я себе купил валенки, — он вытянул ногу и демонстративно покрутил новеньким чёрным валенком. — ещё и на плимсоли нам с Мишкой осталось — удобная штука для тренировок.

Рюрик с надеждой посмотрел на маму: «Только бы не отказывалась. Как она не понимает, что нельзя обижать Ванюшку — он же для нас как родной».

Когда мама решилась принять Ванюшкину жертву, Рюрик сделал вид, что очень доволен покупкой, хотя его радовала не покупка, а перемена в мамином настроении. Сейчас он снова мог работать над «Встречей челюскинцев». А с отменой карточной системы в их доме окончательно водворился мир и спокойствие. Мама почти перестала вздыхать; её тревожила мысль о Мишке, которому предстояло идти в армию, но до осени ещё было далеко, и она, казалось, совсем успокоилась.