Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Иван и Микола вплотную прижимались друг к другу, чихая от пыли и пороховых газов. Прошло минут пятнадцать, обстрел прекратился.

Дудников поднял голову, осмотрелся осовелыми глазами. Пелена пыли стояла на дне оврага, как туман. В эту минуту послышался треск сучьев, кусты раздвинулись, и из них высунулся немец. Дудников остолбенел от неожиданности. В одно мгновение он успел заметить, что немец был без каски и автомат, подвешенный за шею, подплясывал в его руках.

Оттого ли, что внимание автоматчика было поглощено какой-то другой опасностью (судя по всему, он хотел укрыться от орудийного огня), он не заметил двух притаившихся на дне оврага людей. Но вот глаза его остановились на Иване и Миколе, расширились, и в них отразился ужас.

Немец раскрыл рот, словно собираясь что-то крикнуть, вскинул автомат, но дать очередь не успел: Дудников из последних сил прыгнул на немца и рванул оружие с такой силой, что тот, глухо вскрикнув, повалился на колени. Иван мгновенно оседлал врага. Немец был силен и ловок. Извиваясь, как уж, под руками Дудникова, он все время норовил уставить дуло автомата в его грудь.

— Помогай же, Микола! — крикнул Дудников.

Микола, сопя, навалился всем туловищем на ноги немца, стараясь как-нибудь сорвать с него автомат. Сделать это удалось ему не сразу. Автоматчик, прекратив сопротивление, торопливо залепетал:

— Битте плен, партизан, битте плен!

— Плен. Давай плен, — запыхавшись, проговорил Дудников. — Микола, помогай!

Немец безумными глазами глядел на двух бородатых «партизан» и все еще не мог понять, как это он дал маху в схватке с ними.

— Понимаешь, Микола, он считает нас за партизан! — кивнул головой на немца Дудников.

Микола сидел на ногах пленника, не спуская с него глаз.

Только теперь они могли разглядеть своего противника. Это был коренастый темноволосый крепыш с толстым вздернутым носом. Рукава его серо-голубого кителя были засучены, словно немец собирался драться на кулачках. Разинув рот, он дышал, как птица в зной, прерывисто и часто, и было видно, как на белой шее пульсировала влажная от пота ямка.

— Вишь, как умаялся, по чужой земле шагаючи, — сказал Дудников.

Пулеметы и автоматы тем временем уже трещали со всех сторон, пули с коротким свистом втыкались в глинистый склон оврага. Листья кустов осыпались, будто сорванные ураганом.

Пулеметный шквал приближался. В жаркую стукотню врывались глухие, шлепающие удары рвущихся где-то неподалеку мин и ручных гранат.

Микола и Иван прислушивались к звукам боя. Немец тоже слушал, белки глаз его беспокойно вращались. Очевидно, он силился представить по звукам все, что происходило за пределами оврага. Глаза его изредка загорались надеждой.

Но вот очень далекий и неясный крик множества человеческих глоток донесся откуда-то справа. Он постепенно усиливался, как шум приближающейся бури. Его уже не могли заглушить сыплющие сверху очередями пулеметы.

— Урра! Ур-ра-а-а! — могуче наплывало теперь уже со всех сторон.

Немец тоскливо замычал, задергал ногами.

— Наши, Микола! Наши! — кричал Дудников, изредка наклоняясь к немцу и уговаривая его: — Лежи, лежи… Теперь шебаршить нечего… Лежи смирно.

Стрельба прекратилась. Тишина свалилась на овраг, словно его захлопнули гигантской крышкой. И в этой тишине послышались отдельные разгоряченные голоса. Дудников и Микола явственно различили родную русскую речь.

— Овраг прочесать надо! Овраг! Осторожнее, Зыкин! — донесся сверху сиплый, озлобленный бас.

Автоматная очередь стегнула по верхушкам кустов. Дудников и Микола уткнулись головами в землю.

— От-то, сукины дети, срежут напоследок, — сказал Дудников.

Какая-то трудная и торопливая работа совершалась с обеих сторон за склонами оврага. Слышался какой-то скрип, натужливо кряхтели люди, втаскивая на высокий берег что-то тяжелое, очевидно пушки, яростно покрикивали друг на друга.

Но вот закачались, зашелестели наверху кусты, посыпались мелкие камни и комья глины. Раздвинулись ветви, и трое советских бойцов, выставив вперед автоматы, скатились на дно оврага.

Двое изможденных бородатых людей бросились им навстречу, протягивая руки.

— Братцы!.. Свои мы, братцы! Свои!

Микола смеялся и плакал и, казалось, совсем свихнулся от радости. Но бойцы обошлись с Иваном и Миколой на первых порах не очень любезно: мало ли в какие одежды мог перерядиться хитрый враг. Они подозрительно обыскали их.

— Зыкин, забирай их и веди в штаб. Там разберутся, — распорядился высокий боец в Пропотевшей до черноты гимнастерке и огромных, покрытых желтой пылью ботинках.

Такой прием озадачил Дудникова, но он тут же смирился:

— Ладно. Веди в штаб. Проверяй. Только не вместе с фашистом. Не потерплю я такой обиды… Сам же его в плен брал и вместе с ним буду, как пленный?

Иван и Микола стояли в только что отбитой у противника и занятой командиром батальона землянке на правом берегу Днепра и по очереди отвечали на вопросы очень недоверчивого и сурового капитана. Тут же горбился со связанными на спине руками пленный немец, он опасливо поглядывал то на русского командира, то на своих противников в недавней схватке. В том, что это были партизаны, он не сомневался и теперь и был даже рад, что они обошлись с ним так деликатно.

— Уведите эту фашистскую мразь! — кивнув на немца, приказал командир батальона двум бойцам и блеснул злыми черными глазами.

Когда пленного вывели, командир батальона внимательно просмотрел полуистлевшие от пота, сохраненные Иваном и Миколой красноармейские книжки.

— В каком месте и с какой частью попали в плен? — ощупывая Ивана и Миколу испытующим острым взглядом сердито спросил он.

— Мы никогда не сдавались в плен, — с достоинством ответил Дудников. — Мы первые воевали двадцать второго июня, товарищ капитан… И оборонялись до последнего патрона… Пограничники в плен не сдаются…

Капитан сдвинул брови.

— Ну, а дальше? Как вы дошли до фронта?

— А так… прошли мы, можно сказать, у самого черта промеж рогами… Пятьдесят дней шли, товарищ комбат… Потому мы без своей части — ноль без палочки.

— А немца каким манером подцепили?

— Он сам на нас напоролся… Ну, мы его и стреножили…

Загорелое, обросшее давно небритой колючей бородкой лицо капитана подобрело.

— Откуда родом? — уже мягче спросил он Дудникова.

— С Дону… с низовьев, — бойко ответил Дудников и назвал хутор.

— А ты? — обратился капитан к Миколе.

— А я с Черниговщины. Из-под Коропа…

— Гм… из-под Коропа. Знаю такой город. Ковали у вас там хорошие.

Дудников стал рассказывать, как они ползли ночью по лощине, как наткнулись на вражескую батарею и свалились в овраг.

— Так оно и было, — подтвердил Микола.

Запел зуммер полевого телефона.

Капитан взял трубку, стал отдавать приказания. Было слышно, как где-то далеко снова загорался бой. Пулеметные вихри, казалось, проносились над крышей землянки.

— Ну, орлы, за настойчивость, за то, что красноармейскую честь сберегли, спасибо, — кладя телефонную трубку, сказал капитан. — Я так думаю, комиссар, — обернулся он к сидевшему за столиком смуглолицему, тоже очень суровому на вид военному, — нам следует настоять, чтобы их оставили у нас. Как вы думаете?

— Да, конечно, — кивнул комиссар. — Такой удивительный народ. И какая находчивость… Но в полк посылать их все равно нужно.

— Разрешите, товарищ комбат, — смело вмешался Дудников. — Конечное дело, нам бы лучше в свою часть. Ну, а ежели мы ее вскорости не найдем? Сами посудите, сколько от нее в тот день осталось… Дозвольте уже нам бросить у вас якорь…

— Слышишь, комиссар? — подмигнул капитан. — Оказывается, мы уже пришлись по нраву друг другу.

Микола стоял молча, хмуро поглядывая на капитана.

— Ну, а ты как, черниговский? Согласен с товарищем? — с чуть приметной усмешкой уставился на него комбат.

— Так точно, — ответил Микола. — Нам с Иваном не можно разлучаться. Можно казать, шо до кинця войны…

— О, неужели до конца? — скупо улыбнулся капитан.

И тут обнаружилось, что командир батальона совсем не был так суров, каким показался вначале Дудникову. Был он низкоросл, подвижен и гибок. Его худое, очень темное цыганское лицо с черными усиками морщилось от доброй улыбки, усталые пронзительные глаза, как притушенные огоньки, настороженно светились из-под густых бровей.

— Значит, решено, Прохорыч, — обратился капитан к комиссару. — Мы их направим в штаб полка и попросим, чтобы их у нас оставили.

Комиссар поднял на пограничников потеплевшие глаза:

— На каком участке была ваша застава?

— На участке Думны, товарищ комиссар, — живо ответил Дудников и, думая, что комиссар все еще не верит ему, стал доказывать: — Я бы вам это место с завязанными глазами нашел. Это у самого фольварка номер три, правее леса и шоссейной дороги…