Ухищрения и вожделения - Филлис Джеймс

И вдруг, вглядываясь вверх, в коричневые, запятнанные смолой ячейки сети, Рикардс вспомнил. Он уже был здесь раньше. Как-то в выходной день, во время поездки по побережью, он заехал сюда вместе с Сузи — выпить чего-нибудь. Это было в первую зиму после их женитьбы. Пробыли они в баре недолго: Сузи жаловалась, что здесь слишком многолюдно и накурено. Он вспомнил даже, на какой из скамей они сидели: вон она, у стены, слева от двери. Он выпил пинту горького, а Сузи — полусухой херес. Тогда, зимой, в камине пылали, потрескивая, поленья, и языки пламени бросали на стены колеблющиеся отсветы; бар полнился веселыми голосами норфолкцев и казался ностальгически интересным и очень уютным. Сейчас же, в тусклом свете осеннего предвечерья, бесчисленные, беспорядочно развешанные экспонаты, в большинстве своем вряд ли подлинные и вряд ли имеющие хоть какую-то ценность, по мнению Рикардса, унижали и это старинное здание с его долгой историей, и победы адмирала. Неожиданно Рикардс почувствовал, как подступает удушье, — начинался приступ клаустрофобии. Он с трудом поборол желание распахнуть дверь и впустить в помещение свежий воздух, а вместе с ним — XX век.

Как потом заметил Олифант, допрашивать Джорджа Джаго — сплошное удовольствие. Здороваясь, он не смотрел на вас, словно вы слесарь-сантехник сомнительной квалификации, общаться с которым необходимо, но не очень приятно, и который отнимает у вас драгоценное время. Он вовсе не стремился превратить свои слова в тайные знаки, служившие не для выражения, а для сокрытия мыслей, не пытался с их помощью продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. На беседу с полицейскими он не смотрел как на схватку умов, в которой он во что бы то ни стало должен одержать верх, не реагировал на самые простые вопросы со смешанным чувством страха и вынужденного терпения, словно перед ним были сотрудники тайной полиции какого-то тоталитарного режима. Словом, заключил Олифант, этот опрос был просто приятной неожиданностью.

Джаго очень весело сообщил им, что позвонил Блэйни и мисс Мэар в воскресенье, в 7.30 или чуть позже, чтобы сообщить им, что Свистун умер. Откуда он узнал? А один из полицейских, участвовавших в расследовании, позвонил, чтобы сказать жене, что дочка может теперь спокойно пойти на вечеринку без провожатых, а его жена позвонила своему брату, Гарри Апджону, у которого недалеко от Кромера паб «Корона и якорь», а Гарри, с которым он давно дружит, позвонил ему. Он дословно помнит, что сказал Терезе Блэйни: «Скажи отцу, что Свистуна нашли. Мертвым. Самоубийство. Покончил с собой в Истхейвене. Больше нечего бояться».

Блэйни он позвонил, потому что знал: тот любит выпить кружечку пива вечерком, но не хочет выходить по вечерам из дому, детей одних боится оставлять, пока Свистун на свободе ходит. Блэйни так в тот вечер и не пришел, только какое это может иметь значение? А для мисс Мэар он оставил сообщение на автоответчике, примерно в тех же выражениях. Миссис Деннисон он не звонил, так как думал, что она повезла мистера и миссис Копли в Норидж.

— Но потом вы ей все-таки позвонили? — спросил Рикардс.

Тут с объяснениями вмешалась миссис Джаго:

— Это он после того, как я ему напомнила, позвонил. Я ходила на вечернюю службу в полседьмого, а после поехала с Сэди Спаркс к ней домой, помочь с подготовкой осенней благотворительной распродажи. Дома ее ждала записка от Чарли, что его срочно вызвали — надо было сделать две поездки: отвезти чету Копли в Норидж, а потом захватить двух человек из Ипсвича. Так что, когда я приехала домой, я сказала Джорджу, что миссис Деннисон не отвозила Копли к поезду и что он должен сразу же ей позвонить и сказать про Свистуна. Ну, я хочу сказать, ей же спокойнее было бы одной ночью в пустом доме, если б она знала, что он помер, а не прячется где-нибудь в кустах в пасторском саду. Вот Джордж и позвонил.

— Это уж в девять пятнадцать было, я считаю, или около того, — уточнил Джаго. — Да я все равно ей позвонил бы, ждал, когда вернется, часов так в полдесятого.

— И миссис Деннисон взяла трубку? — спросил Рикардс.

— Нет, в первый раз не взяла. Но я еще раз попытался, минут через тридцать. Тогда уж дозвонился.

— Значит, вы никому из них не сказали, что труп обнаружили в гостинице «Балморал»? — спросил Рикардс.

— А я знал, что ли? Свистуна нашли, и он мертвый — вот и все, что мне Гарри Апджон сказал. Думаю, полиция не распространялась про это — ну, я имею в виду, где его точно обнаружили. Вы же не захотели бы, чтоб куча жадных до крови зевак обступила гостиницу. Да и хозяину это вряд ли было бы по душе.

— Но сегодня утром вы снова всех обзвонили, чтобы сообщить о смерти мисс Робартс. Как вы об этом узнали?

— Увидел, что полицейские машины едут, вот как. Я — на велосипед и к воротам. Ваши ребята оставили их открытыми. Так я их опять закрыл и стал ждать. Когда они возвращались, я им ворота-то открыл, ну и спросил, что случилось.

— У вас просто необыкновенный талант извлекать информацию, — сказал Рикардс. — Из полицейских.

— Ну, я ведь кой-кого из них знаю, а как же иначе? Которые из местных. Они сюда выпить заходят. Правда, водитель первой машины ничего не хотел говорить. И водитель труповозки тоже. Но когда третья машина подошла и я опять открывал и закрывал ворота, я спросил, кто умер, и мне сказали. Ну я хочу сказать, что ж я труповозку не узнаю, если увижу?

— Кто именно вам сообщил? — угрожающим тоном спросил Олифант.

Джордж Джаго посмотрел на него ясным, совершенно невинным взором комедианта:

— Ну как же я мог бы вам сказать? Все полицейские друг на друга похожи, верно? Кто-то из них мне и сообщил.

— Так что вы всех и обзвонили сегодня утром? Почему же утром? Зачем было ждать?

— Ну, ведь тогда было уже за полночь. Конечно, люди любят узнавать новости, но поспать как следует они любят еще больше. Но сегодня уж я сразу Райану Блэйни позвонил.

— Почему именно ему?

— А почему нет? Если узнаешь какую новость, чисто по-человечески хочется передать ее заинтересованной стороне.

— А он-то уж точно заинтересованная сторона. Наверное, ему сразу полегчало, — сказал Олифант.

— Может, да, а может, и нет. Я ведь не с ним говорил. Я с Терезой разговаривал.

— Значит, вы с мистером Блэйни так и не говорили ни вчера, ни сегодня утром? Странновато, а? Вы так не считаете? — спросил Олифант.

— Зависит как посмотреть. Первый раз он в мастерской был. А он не любит, чтоб его к телефону от работы отрывали. Да и смысла никакого не было. Я же Терезе все сказал. А она ему передала.

— А вы откуда знаете, что передала? — спросил Рикардс.

— А она сама мне сказала, сегодня утром. Почему бы вдруг ей не передать?

— Но вы же не можете знать наверняка, что передала?

Неожиданно вступилась миссис Джаго:

— Но и вы не можете знать наверняка, что нет. Да и какое это имеет значение? Сейчас-то он уже знает. И мы все знаем. Знаем про Свистуна, знаем про мисс Робартс. И может, если б вы поймали Свистуна год назад, мисс Робартс была бы сейчас жива.

Олифант поспешно вмешался:

— Что вы этим хотите сказать, миссис Джаго?

— Такое убийство ведь называется «подделка», нет? Во всяком случае, так в деревне говорят, ну конечно, если кто не думает, что это все-таки Свистуна дело, а вы все с расчетом времени ошиблись. Ну а старый Хэмфри, тот, конечно, считает, что тут дух Свистуна поработал.

Рикардс сменил тему:

— Нас интересует портрет мисс Робартс, который недавно написал мистер Блэйни. Кто-нибудь из вас его видел? Сам он о нем говорил что-нибудь?

— Еще бы мы его не видели, — ответила миссис Джаго. — Он ведь тут, у нас в баре, висел. А я так и знала — он точно несчастье накликает. Очень злая картина, я других таких и не видала никогда.

Джаго повернулся к жене и терпеливо, но настойчиво принялся ее разубеждать:

— Не понимаю, как это можно говорить про картину, что она злая, Дорис. Картина не может быть злой. Вещи не бывают сами по себе злыми. Неодушевленный предмет не может быть ни злым, ни добрым. Зло — это то, что делают люди.

— И то, что они думают, Джордж. А картина эта родилась от злых мыслей. Потому я и говорю, что картина эта злая.

Она говорила очень твердо, но в словах ее не было ни следа упрямства или раздражения. Совершенно очевидно, такие споры между супругами велись без озлобления и по строгой справедливости, доставляя им обоим истинное удовольствие. Несколько минут они никого вокруг не замечали, поглощенные спором. Джаго продолжал:

— Согласен, такую картину не очень-то захочешь повесить на стенке у себя в гостиной.

— И даже в баре, если хочешь знать. Жалко, что ты пошел на это, Джордж.

— Ну, допустим. И все же, по мне, так она никому не внушила ничего нового: что раньше думали, то и потом. И ты не можешь сказать, что картина злая, Дорис. Картина не злая.