На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

   — Думаешь, живые?

   — Бывал там когда-нибудь ночью?

   — Нет, раз этого можно избежать.

Рифа предупредили, но всё равно это оказался наихудший город из тех, где он бывал. Что было не так с этими людьми? На расстоянии многих миль вдоль дороги с каждого телеграфного столба свисало тело разной степени потрепанности и разложения, по пути ему постоянно попадались достаточно старые иссушенные солнцем скелеты. По здешним обычаям и обыкновениям, как ему объяснил секретарь городского совета, этим повешенным злодеям отказали в каком-либо приличном погребении, и в любом случае было дешевле оставить их грифам-индейкам. Когда у жителей Иесимона приблизительно в 1893 году закончились телеграфные столбы, а деревья здесь росли в слишком скудном количестве, они начали строить здания из кирпича-сырца. Когда сюда приезжали искушенные, повидавшие мир путешественники, они быстро идентифицировали эти грубые постройки  — в Персии их называли «Башнями молчания»: никаких ступеней или лестниц, достаточно крутые, чтобы отбить у скорбящих охоту на них взобраться, неважно, насколько они мускулисты или насколько жаждут почтить своих мертвецов  — живым нет места на вершине. Некоторых осужденных привозили в фургоне к основанию башни и вешали на стреле крана, когда всё было кончено, стрелу поднимали и тело висело на высоте одного фута в ожидании птиц смерти, которые спускались и со свистом садились на насесты, вылепленные для их удобства из красного шлама региона.

Риф проехал под башней, пока над ним кружились огромные крылатые тени, к зловещей колоннаде, которая, судя по количеству тел, не была средством сдерживания посредством устрашения.

 — Нет, совсем наоборот,  — бодро признал преподобный Люб Карнал из Второй лютеранской церкви (синод Миссури),  — мы привлекаем злодеев, сюда едут за сотни миль, не говоря уж о священниках, страшное дело. Вы увидите, что церквей здесь больше, чем салунов, благодаря чему мы уникальны на Территории. Это профессиональный вызов  — завладеть их душами прежде, чем Губернатор доберется до их шей.

 —  Кто?

 — Он любит, чтобы его так называли. Думает, что это его маленький штат внутри штата. Главный бизнес которого, скажем так, обработка душ.

 — У вас есть устав, юридические особенности, что-то, о чем должен знать приезжий?

 — Нет, сэр, никакого устава, пуританского закона или статуса де-юре, всё решается здесь, иначе игра не будет честной. В Иесимоне нет никаких границ, делайте то, что хотите, где хотите, совершайте грехи по своему выбору или даже собственного изобретения. Только, как отмечает Губер, не надейтесь найти убежище в одной из наших церквей, или что-то большее, чем наставления священника. Лучшее, что мы можем для вас сделать — замесить вас и придать форму для печей Загробного Мира.

Хотя Иесимон имел славу города, куда привозили тех, кого не должны были быстро найти, за деньги можно достичь определенного компромисса. Поскольку технически это являлось подкупом, он, конечно, считался грехом, и если вас ловили на этом, почему бы вам было и не встретить должную судьбу.

Ночью с холмов Иесимон с первого взгляда казался сошедшим с религиозной картины ада, которую используют, чтобы пугать детей в воскресной школе. Тесно стоящие друг к другу колонны в разных частях картины, что-то аляповатое и парообразное, как дым, как пыль, но на самом деле  — нет, поднималось, катилось, то и дело скапливаясь в небе в массы, структурой напоминавшие облака. Когда из-за одного из этих клочков показалась луна, ее цвета будоражили, цвета, которые в этом странно черном небе были тем же, чем цвета заката в обычном небе дневной голубизны. Но ни один из приезжих не хочет долго созерцать этот вид  — на самом деле, как было известно, в определенные ночи у более чувствительных людей возникало желание подняться на горный хребет в поисках других обителей, неважно, насколько поздним был час.

В городе царила атмосфера безграничного беззакония, днем и ночью душное тепло, часа не проходило без того, чтобы кто-то не выстрелил в кого-нибудь, или без группового публичного сексуального акта, обычно  — у водопойного корыта, наряду с беспорядочными побоями лошадей, обманом, вооруженными грабежами, срыванием ва-банка в покер без демонстрации рук, мочеиспусканием не только у стены, но еще и на прохожих, песком в сахарницах, скипидаром и серной кислотой в виски, публичными домами для широкого спектра вкусов, включая арнофилию или необычный интерес к овцам, некоторые из овечьих нимф в этих заведениях были действительно привлекательны, даже для тех, кто не разделял всецело эти вкусы, их шерсть была окрашена в модные цвета, включая неизменных фаворитов  — аквамариновый и лавандово-лиловый, на них были предметы женского, не говоря уж о мужском, гардероба (по какой-то причине были популярны шляпы), призванные повысить сексуальную привлекательность животных, «хотя некоторые», как признался Преподобный, «предпочитали тот уровень двуличия, когда молодящегося волка одевали в овечью шкуру, или, иногда, в козлиную  — эти вкусы были присущи небольшой, но постоянной группе паломников, которые ежедневно совершали путешествие через пустыню в этот Лурд разврата. Но давайте больше не будем останавливаться на этом очевидно отвратительном поведении. Пришло время осмотреть окрестности,  — пригласил Преподобный,  — я покажу вам достопримечательности. Вот салун «Скальпированный индеец». Промочим горло?». Это была одна из многих пауз в длившейся весь день череде прегрешений:

 — Вам известен принцип медицины, в соответствии с которым лекарство растет прямо рядом с причиной. Болотная лихорадка и ивовая кора, солнечный ожог в пустыне и кактус алоэ  — та же история в Иесимоне с грехом и искуплением.

Музыка в салунах склонялась к хоровому партесному пению, там было больше язычковых органов, чем пианино, и отложные воротнички посетителей развевались, как банданы.

 — Нам нравится думать, что Иесимон находится под крылом Господа,  — сказал преподобный Люб Карнал.

 —  Но подождите минутку, у Бога нет крыльев...

 — У Бога, каким вы его себе представляете, возможно, нет. но тот, кто присматривает за нами  — разновидность крылатого Бога, видите ли.

На улице появилась толпа невыразительных мужчин, похожих на черных арабов. Это были Уэс Гримсфорд, шериф Иесимона, и его заместители.

 — Заметили что-то особенное?  — шепотом спросил Преподобный.

Риф ничего не заметил, поэтому на него посмотрели почти с жалостью:

 — В этом городе имеет смысл быть блюстителем закона. Взгляните на звезду Уэса.

Риф взглянул украдкой. Это была пятиконечная звезда, никелированная, как обычно у шерифов, но перевернутая.

 — Два поднятых вверх луча  — рога Дьявола, символизируют этого Пожилого Джентльмена и его работу'.

   — А город казался таким набожным,  — сказал Риф.

 — Надеюсь, вы не встретили Губернатора. Никогда не снимает шляпу, и, говорят, у него хвост.

Все они жили в страхе перед Губернатором. Он всё время ходил по Иесимону и мог появиться в любой точке города без предупреждения. Что поражало в нем с первого взгляда  — не природная харизма, поскольку ее у него не было, а, скорее, острое ощущение чего-то неладного в его внешности, чего-то, что существовало еще до появления людей  — скошенный лоб и чисто выбритая верхняя губа, которую он по любой причине или без причины загибал в обезьяньей ухмылке, ее он немедленно подавлял, но опасный оскал оставался надолго, в сочетании с его сверкающим взглядом этого было достаточно, чтобы лишить присутствия духа самых храбрых сорвиголов.

Хотя он верил, что власти, которую Бог позволил ему получить, нужно воплощение в виде самоуверенного фанфарона, его походка не была выработанной или, несмотря на годы практики, убедительной, фактически он недалеко ушел от обезьяньего шкандыбания. Причина, по которой он назвался Губернатором, а не Президентом или Королем, заключалась в праве помилования. Абсолютная власть над жизнью и смертью, которой владел Губернатор на своей территории, влекла. Он всегда ходил в сопровождении своего «секретаря по помилованиям», раболепного проныры по имени Флэгг, обязанностью которого было ежедневно проверять поголовье установленных преступников и кивать ухоженной маленькой головой на тех, кого без суда и следствия приговорили к смерти, часто приговор приводил в исполнение сам Губернатор, хотя, будучи общеизвестно плохим стрелком, он предпочитал, чтобы рядом в этот момент никого не было. «Милосердие» заключалось в отсрочке казни на день-два, поскольку количество грифов-индеек и места в башнях было ограничено.