Самый лучший пионер - Павел Смолин

взялся, лучше бы ногами блин на Лубянку пришел и сдался, все не так уныло.

* * *

— Ты, Сережка, главное, ни в коем случае не злись и не спорь — только хуже будет, — давала мне инструкции сидящая рядом и настолько нервничающая Александра Николаевна, что за руль ее машины пришлось сажать Анатолия Павловича — он, пока кандидатскую пишет, преподает студентам, но конкретно сегодня занятий у него нет, зато есть оформленная каким-то запредельным усилием бюрократического аппарата «генеральная доверенность на юридическое сопровождение Сережи Ткачева» — так я эту бумажку называю.

— Я после своего первого худсовета всю ночь рыдала, — доверительным тоном продолжила композитор. — И не удивляйся — там дураков нет, но многие любят задавать, скажем так, «рабоче-крестьянские» вопросы.

— Это ваш термин или их? — заинтересовался я.

— Их! — фыркнула Пахмутова.

— Удивительный снобизм, — вздохнул Анатолий Павлович.

— Согласен с вами, дядь Толь, — поддакнул я. — Натурально самый образованный в мире народ тупым считают!

— Только там такое не вздумай ляпнуть! — на всякий случай одернула меня Александра Николаевна, достала из сумочки платочек, смочила слюной и вытерла невидимую (потому что с утра умывался особенно тщательно) соринку с моей щеки под смущенно-удивленным взглядом дяди Толи в зеркале заднего вида.

А что поделать? Своих-то детей у них нету, вот, прорывается иногда что-то такое по отношению к хорошему мальчику Сереже. Я не против — детская гормональная система на любую заботу и внимание довольно урчит.

— Я вообще буду стараться говорить как можно меньше и в основном «спасибо» и «старшим товарищам виднее», — заверил ее я.

— Готовый партработник! — гоготнул Судоплатов-младший.

— Еще один юморист! — неодобрительно покачала головой Александра Николаевна и спросила меня. — Блокнот взял?

— Это записывать? Взял, конечно, буду сидеть, конспектировать полезные тезисы.

— Пользоваться ими необязательно, — добавила она.

— Хорошо, когда кто-то может поделиться опытом, — улыбнулся я.

— А меня телеграммами из Калининграда забросали с вопросами про котлеты! — с легкими нотками истерики хихикнула она. — Это ты постарался?

— Я! С ветеранами встречался, песни пел, про то какие вы с Николаем Николаевичем хорошие рассказывал.

Грызет совесть — как-то чисто машинально песню у них с Добронравовым про «И вновь продолжается бой» подрезал. Но это ничего — я Николаю Николаевичу ближе к Новому году подскажу как гимн СССР переделать, будет им компенсация, а ему — «членство» вне очереди. Жалко такую ценность отдавать, жаба душит страшно, но без Александры Николаевны я бы фиг знает сколько времени пороги обивал без толку.

— Ты не переживай, — заверила Пахмутова. — Я когда нервничаю всегда смеюсь и говорю много.

— Да ну, вы же не первый день в нашем опасном деле, — отмахнулся я, изрядно насмешив композитора.

Новый папа высадил нас у МинКульта и остался ждать в машине. Здесь мне до этого бывать не доводилось, поэтому первые пару минут с любопытством осматривал окружающие интерьеры, пока мы шли за встретившей нас полуседой, «замаскированной» в мышку дамой, но вскоре потерял интерес — казенщина везде одинаковая.

Поднявшись на лифте, дошли до большого, светлого (никакой направленной в лицо лампы) кабинета с составленными полукругом столами. Во главе — сама Фурцева. Ой, ножки мои, ну не тряситесь!

— Здравствуйте, уважаемые товарищи! — с широкой улыбкой отвесил собравшимся пионерский салют.

— Здравствуй-здравствуй, — раздалось в ответ недружное, но вполне благожелательное.

— Здравствуйте! — поздоровалась и протокольно-улыбающаяся Александра Николаевна.

Ей министр культуры ответила персонально:

— Здравствуйте, Александра Николаевна. Присаживайтесь, давайте начнем.

Мы уселись, и конторская крыса мужского пола (просто как типаж, ничего личного) поправила очки и огласила гигапретензию:

— Скажи, Сережа, а почему у тебя во всех песнях любовь несчастная?

Александра Николаевна начала набирать воздух в грудь, но напоролась на суровый взгляд Фурцевой и выдохнула. Ничего, я и сам могу:

— Моя мама до тринадцати лет растила меня в одиночестве. Наша соседка по коммуналке — тётя Надя — так же одна воспитывает маленькую дочку. У моей соседки через двор и одноклассницы Тани — отец-алкоголик. Буйный — маму ее избивает. У друга Вовы — тоже отец-алкоголик, этот не буянит, но счастливой любовью в их семье и не пахнет. Простите, Анатолий Ильич, — прочитал я имя с таблички перед мужиком — спасибо за такое удобство. — Но бытие определяет сознание, и из десятка моих знакомых семей счастливыми являются всего три.

Доволен, мудак? Смотри как всем сразу неловко стало!

— Может Таниной маме заявление в милицию написать? — предложила относительно молодая черноволосая дама.

— Не пишет. Очень боится без мужа остаться, — вздохнул я.

Фурцева кашлянула в кулак и мягко сказала:

— Это — очень грустно, Сережа. Но ведь есть и хорошие примеры — ты же сам говоришь.

— Есть! — кивнул я. — Спасибо, что указали на проблему, уважаемые старшие товарищи! Обязуюсь написать минимум три веселых песни на эту же тематику!

Да им и в голову не приходит заподозрить меня в лицемерии — я же буквально тринадцатилетний образцовый пионер, который именно так и должен себя вести!

— Похвальная сознательность, Сережа! — закивал и задавший неловкий вопрос функционер. — Но тебе замечательно удается гражданская лирика, и мы бы очень хотели, чтобы ты сочинял больше такого!

— Обязательно, Анатолий Ильич! — пообещал я, достал из кармана школьного пиджака блокнот, и карандашом записал в нем совет уважаемого старшего товарища.

— Тогда, если с этим разобрались, вопросы о ручьях и рябинах можем опустить, — скомандовала Фурцева. — Никодим Вениаминович, прошу вас.

Лысый мужик погладил бороду и спросил:

— Обязательно ли делать «И вновь продолжается бой» настолько громкой, и, я бы даже сказал, «ро́ковой»?

Александра Николаевна снова попыталась подключиться, но в этот раз влез вошедший во вкус я:

— Великая Октябрьская Социалистическая революция высвободила веками скованную прогнившими полуфеодальными оковами Империи энергию народа, благодаря которой первое в мире государство рабочих и крестьян было основано, укреплено, защищено от врагов и благополучно существует по сей день, одним только фактом своего существования заставляя капиталистические элиты визжать и корчиться от бессильной злобы! — по мере монолога мой немножко натренированный публичными мероприятиями звонкий мальчишеский голос набирал громкость, мощь и пафос. — События прошлого, которые привели к настолько величественному результату просто преступно показывать без должного, так сказать «рокота». Это же красиво — под залпы «Авроры», которые и символизирует перкуссия, летит над огромной страной красная тень, чтобы сплотить и указать путь, который неизбежно приведет нас к победе!

Повисла тишина.

— Сережа проводит своему классу политинформацию! — пискнула Александра Николаевна, развеяв ее.

— Даже завидую ребятам! — улыбнулась Фурцева и выдала нам индульгенцию. — Считаю, что дальнейшие дискуссии не имеют смысла.

Функционеры согласно побурчали, и министр поднялась на ноги:

— Пойдемте, провожу вас!

Мы с Пахмутовой подскочили, и я открыл перед дамами дверь, заслужив благожелательный