Преступный человек (сборник) - Чезаре Ломброзо

По-моему, Анри и Вальян самые типичные косвенные самоубийцы; быть может, и Лега, жалевший об отмене смертной казни в Италии, и Казерио, говоривший еще до преступления, что «обезглавливание не причиняет боли». Анри протестовал против попыток его защитника и матери смягчить его вину ссылкой на душевное расстройство отца-преступника; он говорил присяжным: «Ремесло адвоката – защищать; что же касается меня лично, то я хочу умереть».

Глава 7. Преступники по страсти. Казерио

В политических преступлениях немалую роль играет классовый и социальный фанатизм. Эта сильная страсть иногда может сопровождаться преступностью, иногда же может существовать в чистом виде, без всяких преступных наклонностей. В своей книге «Политическая преступность и революция» я указал, что, наоборот, политические преступники по страсти часто отличаются своей честностью, в противоположность преступникам прирожденным.

Во-первых, признаки преступного типа у них совершенно отсутствуют; наоборот, они обладают прекрасной, я сказал бы, антикриминальной наружностью, имея широкий лоб, прекрасную бороду, кроткий и ясный взгляд.

Из 30 русских революционеров следующие 18 обладают прекраснейшей наружностью: Перовская, Сыдовина, Гильфман, Бакунин, Желябов, Лавров, Стефанович, Засулич, Михайлов, Осинский, Антипов, Иванова, Вилашенов, Чернышевский, Фигнер, Зунделевич, Пресняков. Их лица представляют полный контраст с физиономией Фиески с его грубыми чертами и головной водянкой, с микроцефалом Шевалье, Маратом и мужеподобной Луизой Мишель.

Среди наших итальянских революционеров, портреты которых собраны в Милане в Музее воссоединения Италии, имеются прекраснейшие лица: Дандоло, Нома, Порро, Скьяффино, Фабрици, Пепе, Паоли, Фабретти, Пизасане и т. д.

Среди французских революционеров красотой отличались Демулен, Барре, Бризо, Карно. Карл Занд был поразительно красив.

Возраст и пол

Среди преступников по страсти встречаются и женщины, редко принимающие участие в обычных преступлениях. Чаще всего это девушки от 18 до 25 лет.

Режи отмечает тот факт, что почти все цареубийцы очень молоды: Соловьев, Ла Сала, Шатель, Стопе – 18 лет, Занд – 25, Ла Рено – 20, Баррьер и Бос – 27, Алибо – 26, Корде – 25, Менье – 23, Монкузи – 22, Отеро – 19.

Демаре пишет: «Я убежден, что энтузиазм и самоотвержение – болезни первой молодости; неаполитанская полиция имела дело с юношами от 18 до 20 лет».

Соучастники

Обыкновенные преступники всегда имеют соучастников, преступники же по страсти действуют в одиночку. Близорукая полиция старалась отыскать соучастников Занда, Пассананте, Вергера, Олива-и-Манкузо, Нобилинга, Равальяка, Корде и, разумеется, никого не нашла.

Атавизм

Часто политический фанатизм или мистицизм бывают наследственными. Отцы Корде, Орсини, Паделевского были фанатиками революции; отец Боса назывался Юнием Брутом, а отец Гито и отец Нобилинга были крайними пиетистами{33}; мать Стопса не говорила иначе, как цитатами из Библии.

Сравните у Плутарха: «Брут происходил от того Брута, который уничтожил Тарквиниев, и от Сервилии, из семьи которой родился убийца тирана, Сервилий Агала».

Душевные качества

Преступник по страсти обычно отличается образцовой честностью. Занд жил и умер, как святой, и место его казни народ назвал «луг, откуда Занд вознесся на небо».

Степняк пишет о Лизогубе, что, будучи миллионером, он жил как нищий, пополняя своими деньгами товарищескую кассу. Друзья силой принудили его изменить образ жизни, боясь, что он заболеет от лишений. Таким же был итальянец Кафьеро.

Шарлотта Корде (25 лет) обладала нежнейшей душой, миловидной наружностью, была образцом честной женщины. Свою молодость она провела, занимаясь историей и философией, вдохновляясь Плутархом, Монтескье и Руссо. Страстные речи беглецов-жирондистов и, быть может, тайная любовь к одному из них заставили ее страстно отдаться их делу. Присутствуя в Конвенте во время смертного приговора жирондистам, она решила отомстить за них. Когда ее спросили, как она, нежная, неопытная женщина, могла убить Марата, она ответила: «Гнев (так называла она свою страсть) переполнил мое сердце и указал путь к сердцу Марата».

Д’Айала из 60 политических мучеников описывает характер 37; из них 29 обладали благороднейшей душей, были великодушны, отважны, но слишком любили риск и опасность.

Вера Засулич, покушавшаяся на жизнь генерала Трепова, была оправдана судом. Всегда недовольная собой, она признавалась впоследствии, что решение суда наполнило ее сердце чувством грусти; если бы приговор был исполнен до конца, она испытала бы удовлетворение, отдав делу все, что могла. Вот что она говорит присяжным: «Чудовищная вещь – поднять руку на человека, я это знаю; но я хотела показать, что нельзя оставить без возмездия столько злодеяний (притеснения политических осужденных), я хотела обратить всеобщее внимание на этот факт, чтобы больше этого не повторялось». В этих словах было столько самой чистой страстности, что они убедили всех.

К указанным выше характерным признакам преступников по страсти надо прибавить еще сильное желание страдать, испытывать ощущение боли. «Страдание – хорошая вещь», – говорит один из героев Достоевского, и, разумеется, тем лучше, чем выше идея. Во всяком случае, потребность в страдании, в неприятных и болезненных ощущениях столь велика в людях этого типа, что они прибегают без какого-либо идейного обоснования к таким средствам, как употребление горьких веществ, только для того, чтобы переносить неприятное ощущение как таковое.

Это совершенно аналогично бичеваниям, практикуемым религиозными фанатиками, ношению власяниц в честь какого-нибудь святого. Этим же свойством объясняется крайняя неосторожность русских революционеров и отважность христианских мучеников.

Одна из осужденных во время «процесса 50-ти» в Петербурге, умирая от мучений и чахотки, обратилась к своим судьям со следующей речью, которую можно назвать импровизированным стихотворением; оно вполне выражает ее жажду жертвы: «Спешите, судьи, и не медлите произнести мой приговор! Тяжело и ужасно мое преступление! Крестьянская одежда из серого холста, босые ноги – вот мое преступление. Я совершила преступление тем, что пошла к нашим братьям, стонущим от нищеты и вечного труда. К чему фразы и речи? Разве я не закоренелая преступница? Разве я не олицетворенное преступление? У меня на плечах ведь еще крестьянская одежда, и ноги мои еще босы, а на руках не прошли мозоли; я измучена физической работой – но это еще не все. Главное обвинение против меня – моя любовь к родине. Но как бы я ни была виновна – вы, судьи, не властны надо мной; никакое наказание не страшно мне, потому что у меня есть вера , которой у вас, судьи, нет, – вера в торжество моей идеи. Вы можете осудить меня на всю жизнь, вы сами видите, что мой недуг сделает для меня кратким всякое наказание. Я умру с сердцем, полным этой великой любви , и даже палачи мои, бросив на землю ключи от моей темницы, станут, рыдая, молиться у моего изголовья».

Говоря о распространении христианства, Ренан приписывает быстрый рост его влияния не только гению Христа и его последователей, ессеев, но и настоящей страсти к жертве у его приверженцев. Эта страсть была так могущественна, что обратила в христианство Юлиана и Тертуллиана лишь одним созерцанием беззаветного мужества жертв. Отсюда понятно, почему гностики, отрицавшие мученичество, были изгнаны из всех христианских сект.

«…B деле бабидов, в Персии, – пишет Ренан, – наблюдали лиц, едва принадлежавших к секте Баби{34}, которые сами предавали себя, только бы их присоединили к осужденным. Человеку так приятно пострадать за что-нибудь, что во многих случаях сама прелесть жертвы достаточна, чтобы обратить в веру. Один из последователей Баби, несший наказание вместе с ним и повешенный на валу Требица рядом с ним, в ожидании смерти беспрестанно повторял: “Учитель, доволен ли ты мной?”

Еще и теперь на улицах и на базаре Тегерана можно наблюдать, что народ, вероятно, никогда уже не забудет следующего зрелища. Когда теперь разговор касается этого случая, можно видеть восхищение, смешанное с ужасом, которое выражает толпа и которое годы еще не успели изгладить.

Когда кто-нибудь из истязаемых падал и когда ударами кнута его заставляли подниматься и кровь обливала его члены, то, если у него оставалась еще хоть капля сил после потери крови, он, танцуя, восклицал: “Воистину мы принадлежим Богу и возвращаемся к нему!” Когда кто-нибудь из детей умирал по дороге, кровожадные палачи бросали его тело к ногам родителей, и те, едва взглянув, в исступлении топтали его ногами. Когда мучимые подходили к месту казни, им снова предлагали жизнь, если только они отрекутся. Одному палачу взбрело на ум сказать отцу двоих детей, что если он не отречется, то его два сына будут зарезаны на его собственной груди. Это были два мальчика, из которых старший 14 лет; они обливались кровью, и раны их были обожжены; они хладнокровно выслушали диалог. Отец, бросаясь на землю, ответил, что он готов, и старший из мальчиков, в страстном порыве заявляя о своих правах старшинства, требовал, чтобы его зарезали первым».