Янычары - Василий Сергеев

Потом, когда ошеломленные придворные обрели дар речи, они возмущенно загудели. Слышны были слова: «...никто не имеет права...», «...брать на себя такую ответственность, вы подумайте!..», «...жестокость...», «...откуда он вообще взялся?..», «...чужеземец, может, того только и добивается...». Наотрез отказался от такого «с позволения сказать лечения» и присутствовавший здесь же император.

Но это было днем. А вечером, на тайном совете, где, кстати, никто не усомнился в авторитете целителя, посланного самим ал-Газали, было решено: жизнь императора – вещь бесценная и здесь все средства хороши. Как вы думаете, удалось ли убедить в этом императора? Разумеется! Не прошло и трех дней, как даже в самые отдаленные уголки страны пришел указ: через неделю должное число младенцев должно быть доставлено в Константинополь.

Матери плакали кровавыми слезами, когда воины, отшвыривая их, вырывали обреченных детей у них из рук. Но что они могли сделать!

Дальше историю рассказывают по-разному. Сами суфии говорят, что император, измученный угрызениями совести, отказался от убийства невинных созданий и принял ислам. И стоило ему сделать это, как он немедленно стал здоров! Все выводы в этой «развивающей» истории суфиев построены на этом факте.

Но я не буду делать предписанных выводов. Потому что это неправда. Не отказался император от убийства, не вернул детей матерям. Ни византийские, ни франкские императоры никогда не были мусульманами и всегда предпочитали пить чужую кровь – для укрепления своего здоровья. И десятки других франкских владетелей тоже наполняли ванны кровью детей – чтобы обрести здоровье, свежесть, вечную юность...

«А арабы? – подумал Абдаллах. – Разве не воины Мервана , захватив Тбилиси, наполняли кровью тех, кто бился с ними, бассейны и плавали в них?..»

«А мы сами? – вдруг с ужасом подумал он. – Разве не тюркский Цогтай-хан лечился чаем-бульоном, заваренным на тельцах трехлетних детей? Или это просто страшная сказка?» Но перед ним словно бы мелькнули кварталы какого-то византийского города, сегодня еще полного живых, теплых, дышащих людей, которые завтра станут бездыханными, а из их тел будет течь алая кровь. Ведь каждый взятый город на три дня будет отдаваться «на поток и разграбление»...

Эта мысль опустошила его душу, и вместо какой-то очередной звонкой фразы (вроде «Аллах простер перед вами эти земли! Вы видите, чего стоили и стоят их властители! Так идите и берите их, а в них – то, что вы хотите взять!») он себе под нос пробормотал нечто невнятное и смолк.

Повисла недоуменная тишина. Ее прервал один из янычаров. Он сказал:

– Похожая история приключилась и в нашем аиле – но у нее более радостный конец! Ажи ибн Дахак, мой хозяин, жил в Конье и однажды прислал управителю в село поручение срочно доставить ему полторы сотни джаванбират . Управитель, в недоумении прочитав послание, собрал, столько мог, старух в селении, добавил недостающее до числа более молодыми женщинами и, не слушая возражений, отправил их под конвоем гулямов к ибн Дахаку. Тот, узнав, что требуемое доставлено, приказал: «Отдайте их повару и велите ему забить и зажарить с соусом и миндальными зернышками половину, а других придержать до завтра». Повар в недоумении явился за повторным распоряжением, но ибн Дахак был неумолим: убить и зажарить, какие могут быть вопросы! Повар заявил, что он никогда этим не занимался, и потребовал, чтобы, коль уж это неизбежно, зарубил женщин профессиональный палач. Теперь пришел черед изумляться ибн Дахаку: при чем тут женщины, когда речь идет о курах? Он потребовал записку... и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: «Ну конечно же, здесь должно стоять «джавамрик» , а не «джаванбират»!

От хохота всхрапнули кони.

– Пусть эти женщины получат по несколько акче и убираются в деревню; да пусть управитель скорее пришлет вместо них кур! – сквозь слезы хохота договаривал рассказчик...

Зикр

Вспоминайте Аллаха частым упоминанием и прославляйте его утром и вечером!

...Абдаллах кивнул барабанщику, и барабан тихо зарокотал, а потом мягко охнул. И снова. И еще... Абдаллах медленно, неуверенными шагами, словно лунатик, вышел к костру, на середину круга, стал медленно раскачиваться, переступая с ноги на ногу, и вдруг измененным голосом, чеканя слоги, выкрикнул:

– Ал-Малик (Царь)!

– Ал-Малик! – дружно ответила сотня. Янычары вскакивали, торопливо пробирались к костру, строились в круг, кладя руки на плечи друг другу.

– Ал-Каххар (Господствующий)! – выдохнул Абдаллах в ритме барабанного боя, продолжая двигаться по кругу.

– Ал-Каххар! – эхом отозвалась сотня. Каждый из воинов уже нашел свое место в строю, каждый из них, как свою душу, знал те семь из девяноста девяти «прекрасных имен Аллаха», которые дулжно было выпевать в зикре, и их последовательность; само их звучание, казалось, вливало в воинов новые силы.

– Ал-Фаттах (Победитель)! – и сотня, вся уже льющаяся нескончаемой рекой вокруг костра, ни на миг не утратив ритма, единой грудью выдохнула:

– Ал-Фаттах!

– Ал-Му'изз (Дающий силу)! – воскликнул Абдаллах, и, оказавшись напротив барабанщика, подал ему рукой знак: чаще. Тот осторожно начал учащать ритм, и сотня уже в новом ритме откликнулась:

– Ал-Му'изз!

– Ал-Джалил (Великий)! – Ритм движения цепочки воинов вокруг костра все возрастал; воины уже словно бы оторвались от земли, легко, без всяких усилий летя вокруг костра, как планеты вокруг солнца, – а одним из древнейших смыслов этого кругового танца и было движение планет:

– Ал-Джалил!

– Ал-Мумит (Умерщвляющий)!

Кто-то зацепил выступавшую из костра ветку, и костер ответил фонтаном искр. Двум-трем воинам пылающие огоньки коснулись рук и лиц, но они не почувствовали жжения, они не заметили этого!

– Ал-Мумит!

– Ал-Ба'ис (Воскрешающий)!

Истинный зикр выполняется не только языком, не только всем телом человека, каждое движение которого должно быть отточено в тысячах повторений. Истинный зикр – зикр сердца (зикр ал-калб).

– Ал-Ба'ис!

Двигаясь, как один, дыша, как один, выпевая, как один, имена Аллаха, все сто воинов чувствовали себя поистине единым телом, в груди которого спокойно и отчетливо билось одно великое сердце. Это чувствовали уже все. И это значило, что зикр достиг своей цели: Аллах вселился в сердце каждого и стал единственным мотивом его поступков. Каждый из воинов готов был теперь умереть за Аллаха – и за любого из тех, с кем он совершал этот зикр...

Деревня

Аль-Джаррах ибн Абдаллах, сидя на черном муле... воскликнул: «О люди! Нет прибежища, где вы смогли бы укрыться, кроме как у Аллаха! Я должен оповестить вас о том, что тот, кто из вас будет убит, тот попадет в рай, а кто победит, тому достанутся трофеи и прекрасная слава!»

Нет, их не встречали здесь с распростертыми объятиями. Здесь шла гражданская война , а это – самый беспощадный вид войны, какой только знает человечество. Сулейман-паша, по согласованию с Кантакузином, а иногда и совместно с ним, вел военные действия во Фракии и Македонии, совершал походы в Сербию и Болгарию. Трудно сказать, были б эти походы турок так эффективны, не будь у них заранее подготовлена инфраструктура – те многочисленные караван-сараи, содержатели почти каждого из которых, встретив турок, облегченно вздыхали: «Ну, хвала Аллаху, дождались!»

С армией на эти земли также шел мощный поток бекташи. Эта огромная, широко разветвленная, сильная организация умела работать с людьми, и потому уже с первых завоеваний торлаки и их шейхи стали для войск чуть ли не авангардом – и уж во всяком случае вдохновителем вторжений в новые земли. Они искали земли и покровительства надежных владетелей – и все это дал им Орхан. По сути, завийе и текке были первыми фирмами, а их уставы включали также технико-экономические обоснования необходимости создания монастыря: не механизировав ручные работы, суфии не могли бы получить время на чтение Корана, розмыслы и службы, и удивительно ли, что обитель почти всегда начиналась либо с караван-сарая, либо с водяной или ветряной мельницы. Водяные, более мощные, колеса использовались не только для размола муки, но и для дубления кож, валяния сукна, трепания льна и конопли, и даже шелкопрядения. Настольными книгами у суфиев становились, наряду с Кораном, трактаты Абу-ль-Изза Исмаила аль-Джазари «Книга о познании инженерной механики» и Мухаммеда ибн Али аль-Хорасани «О водяных колесах».

Сотня Абдаллаха ибн Инджиля несла гарнизонную службу в замке Цимпе на полуострове Гелиболу. Сотней она называлась лишь формально, ибо несколько десятков были постоянно прикомандированы к частям, ведущим боевые действия. Здесь было сравнительно тихо, гроза гражданской войны докатывалась сюда лишь отдаленными раскатами. Однако дел у мустахфызов хватало. Необходимо было контролировать переправу через Чанаккале , объемы которой возрастали день ото дня. Абдаллах поглядывал на корабли, шедшие вдоль по проливу, распустив вымпелы со львом, вставшим на дыбы, – вероятно, генуэзские, – и мечтал о тех временах, когда здесь будут стоять его пушки! Загремят залпы, швыряя тяжелые каменные ядра далеко за середину пролива, – так где-то здесь разгневанный ослепленный Полифем швырял обломки скалы в корабль Одиссея... Но наши залпы не будут слепыми, и они будут греметь с обоих берегов – они заставят-таки этих наглых гостей пристать к берегу, показать содержимое своих трюмов, уплатить торговую пошлину...