Неуемный волокита - Виктория Холт

В город он приехал тайком, закутанный в плащ, в большой шляпе с опущенными, скрывающими лицо полями, но люди знали эту высокую фигуру, и вскоре воздух заполнили восторженные крики: «Vive Quise! Vive le Roi de Paris!»

Всему городу было известно, что король с Гизом враждуют, и Париж твердо знал, на чьей он стороне.

Гиз распорядился возвести на улицах баррикады. Король со своими войсками очутился в кольце баррикад, и власть оказалась в руках Гиза.

Генрих III дрожал в Лувре, ожидая очередного удара, а Гиз небрежно расхаживал по улицам, люди окружали его и громко приветствовали. Кто-то выкрикнул из толпы: «В Реймс!», и все подхватили этот клич.

Но Гиз был не совсем к этому готов. Видимо, его смущал этот призыв, пока жив законный король.

Очевидно, так оно и было, поскольку он внезапно велел снести баррикады, объяснив, что лишь предпринимал оборонительные меры. Этим герцог еще больше привлек к себе парижан, они боялись резни, не уступающей Варфоломеевской, а тут увидели себя спасенными своим кумиром, одного его слова оказалось достаточно, чтобы жизнь стала спокойной. Они выкрикивали ему приветствия, касались его одежды, падали на колени и преклонялись перед ним.

Гиз пребывал в задумчивости. Пока король жив, во всех бедах винят его; а когда умрет — и в смерти его обвинят Гизов, — не изменят ли французы отношения к своему доблестному кумиру? На столицу он мог положиться, однако Париж не вся Франция. Гиз не знал, как ему быть. Он подготовил город к мятежу против короля, но сделать решительный шаг опасался.

Королева-мать решила, что понимает Гиза. Действовать, сказала она себе, он не стал только из страха. Видеть, как любимый сын прячется в Лувре под усиленной охраной, ей не хотелось, и она велела распустить войска, дополнительно вызванные к дворцу, оставив лишь обычную стражу.

Это оказалось ошибкой, потому что король опостылел людям. На улицах собрались студенты, к ним примкнули монахи, вскоре вышли из домов и обычные горожане. Толпа готовилась идти на Лувр.

Генрих де Гиз поспешил успокоить людей, они прониклись к нему еще большим обожанием и рвались идти за ним. Призывали вести их на королевский дворец, чтобы свергнуть Валуа и возвести на трон Гиза.

Гиз был поражен и слегка встревожен своим могуществом. Судьба короля Франции находилась в его руках. Но расправиться с королем ему, воспитанному в почтении к монархии, было нелегко. Он пребывал в ужасной нерешительности, сознавая в глубине души, что, если захватит корону, Францию ждет еще более кровопролитная война, чем шедшая с перерывами между католиками и гугенотами и ведущаяся между Лигой и Генрихом Наваррским. О том, что Наваррский является законным наследником, помнили многие.

Гиз понимал, что это его величайший час и нельзя допускать ни единой ошибки.

Поразмыслив, он решил, что время действовать еще не настало. Поэтому успокоил толпу и отправил стражу к дверям Лувра; однако, чтобы дать королю возможность скрыться, оставил выходящую на Тюильри дверь без охраны.

Об этом доложили Генриху III. Тот вышел в неохраняемую дверь и без промедления покинул Париж.

Баррикады торжествовали; король был вынужден вступить в переговоры с Гизом и покориться условиям, выдвинутым Лигой. В Блуа собрались генеральные штаты, и казалось, что у короля с герцогом все уладилось. Но оба понимали, что никакого примирения быть не может, и король повторил своим любимчикам то, что уже говорил раньше. Из них двоих либо один, либо другой должен умереть. Любимчики решили — погибнет Гиз, и стали готовить убийство.

Двор находился в Блуа; король болтал в своих покоях с любимчиками, Гиз в своих предавался любви с Шарлоттой де Сов, ставшей маркизой Нуармутье. Королева-мать не покидала своих покоев из-за приступа подагры; в последний год ее здоровье быстро ухудшалось.

К убийству все было подготовлено. Королю Парижа и королю Франции стало тесно в этом мире. Один должен был его покинуть.

Гиз поднялся с постели, Шарлотта вместо камердинера помогала ему одеваться. Из всех любовников ей больше всего нравился этот; она понимала, почему Марго непрестанно бранила тех, кто помешал ей выйти за него замуж.

Они поцеловались, обнялись, и туалет герцога продолжался. Шарлотта в то утро была очень веселой.

Гиза вызвали в спальню короля. Путь туда лежал через прилегающие комнаты. Откинув портьеру королевского кабинета, герцог ощутил первый удар. И не понял, в чем дело, пока еще пятеро убийц не вонзили кинжалы ему в грудь.

— Господи, смилуйся надо мной, — воскликнул он, падая на пол.

Король Франции вышел из спальни взглянуть на павшего врага. Бесстрастно посмотрел на струящуюся из ран кровь и коснулся ногой величественного тела. Убийцы сгрудились вокруг, ожидая одобрения.

— До чего же рослый, — пробормотал Генрих. — Мертвый он как будто бы вырос. — Затем взглянул на друзей и, улыбаясь, добавил: — Теперь во Франции только один король.

Войдя в покои матери — та лежала в постели, — он подумал, что она сильно постарела за последние месяцы; кожа ее пожелтела, лицо осунулось от болей и тревоги за сына. Но когда он подошел к ее кровати, она, как обычно, улыбнулась ему.

— Как поживает моя матушка? — спросил он.

— Неважно, сын мой. Правда, лежа, я чувствую себя получше. А ты?

— Сегодня я чувствую себя великолепно.

Екатерина приподнялась на локте, в глазах ее появилась тревога.

— Да, — продолжал Генрих, — сегодня я счастлив, потому что стал безраздельным правителем Франции. Матушка, сегодня по моему приказу убит король Парижа.

Мать в ужасе уставилась на него. Губы ее беззвучно произнесли: «Как?!» Ему показалось, что ее хватил удар.

Потом глаза королевы-матери замерцали, и она сказала:

— Что ты наделал, сын мой? Что ты наделал? Дай Бог, чтобы это не кончилось бедой.

Она в изнеможении откинулась на подушки; разум ее, все еще бодрый, стал искать какой-то выход. Он в опасности, ее безрассудно храбрый сын, единственный в мире человек, которого она любит. Она всеми силами старалась не допустить, чтобы преемником его стал Генрих Наваррский; теперь уж с этим, видимо, ничего не поделаешь. Ей было страшно подумать, как этот безрассудный поступок отразится на Франции; но по-настоящему боялась она только за сына.

Он убил самого любимого в стране человека. Теперь месть будет подстерегать его на каждом углу.

Через тринадцать дней после убийства герцога де Гиза Екатерина Медичи умерла. Казалось, потрясение, вызванное безрассудством Генриха III, оказалось для нее роковым. Она понимала, что сыну ее грозит серьезная опасность; он больше не спрашивал у нее советов; он был обречен. А она от слабости не могла подняться с постели.