Секретная просьба (Повести и рассказы) - Сергей Алексеев

Обидно Смирновой Люде — мать у неё кухарка.

Вот у Вани другое дело: был отец кочегаром — стал начальником станции. У Лёвы мама была швея, а нынче фабрикой целой ведает. И даже у лучшей подружки Зины отец не как раньше — простой рабочий, а на заводе большой начальник. А Людина мать как была, так и осталась она кухаркой. Разница только в том, что работала прежде в семье купца Изотова, а сейчас в заводской столовой.

Смотрит Люда в окно на улицу. Вот Семён за водой идёт. Весело вёдрами машет. Видный отец у Семёна теперь. На Балтийском море эсминцем командует. А был рядовым матросом. Вот прыгают девочки в классы: Иришка, Маришка и Клава. Почтальоном у Клавы работала мать, а нынче заведует почтой. Смотрит Люда — шагает Коля. Вот уж кому позавидовать можно! Папа у Коли работает где-то в Москве. Встречается часто с Лениным.

В огорчении страшном Люда. Вот какие у всех родители. У Люды же мать — кухарка.

— Да что ты! — Мать утешает девочку. — Я работу свою люблю. Людям пользу она приносит.

— Так-то так, — соглашается Люда, — а всё же…

Побывала Люда однажды в столовой. Поразилась, взглянув на маму: белый передник, белый колпак. Слева и справа стоят помощники. Вошла осторожно на кухню девочка. Плита тут огромная. Баки, кастрюли в ряд. Ножи на кухне почти метровые. Черпаки не уступят вёдрам. Словно крышки от бочек — вот какие большие сковороды. Захватило у Люды дух.

Рядом с кухней — столовая. Заглянула Люда в окно для раздачи пищи. Люди сидят, обедают.

Знают рабочие Людину маму.

Вот подошёл к окну, пригнулся, крикнул какой-то парень:

— Анна Ивановна, большое спасибо за щи! Царские нынче щи.

Подошёл пожилой рабочий:

— Ну и котлеты! Мастерица у нас Ивановна.

На окнах в столовой висят занавески. Белым и чистым покрыты столы. Любо зайти в столовую.

— Красота, — говорят рабочие. — Это Ивановна всё, Ивановна. Это она для людей старается.

Любят рабочие Людину маму, уважают. Избрали они её делегатом на Всероссийский съезд Советов в Москву, в высший орган Советской власти.

Растерялась от неожиданной чести женщина, от людского доверия к ней. Тут же при всех расплакалась.

— Что ты, что ты, Анна Ивановна!

— Доброй дороги тебе, Ивановна!

Вытерла женщина слёзы.

— Да как же я там управлюсь? Там же решать дела всего государства.

Улыбаются ей рабочие:

— Не смущайся, справишься, Анна Ивановна. Смелей поезжай, Ивановна.

Гордится Смирнова Люда. Мать у неё кухарка, а едет державой править.

Деревня Усатовка за Уралом, в лесах да в глуши. Два месяца до неё катилась, прежде чем докатилась, весть о Великой Октябрьской революции. Привёз её из города Екатеринбурга уральский рабочий Андрей Задорнов. Его специально послали. С первым заданием, как агитатора.

И вот повёл Задорнов среди мужиков такой рассказ-агитацию и про партию большевиков, и про Советскую власть, и про товарища Ленина, что те только стояли рты поразинув.

— Выходит, земля теперь наша?

— А как же, на то и декрет.

— А заводы — рабочим?

— Рабочим и всему государству.

— И с немцами замирятся?

— Мир всем народам — так говорит Советская власть!

— А он, Ленин, какой? Молодой или старый?

— Не молодой и не старый, в самой цветущей поре. Роста он среднего. Волос на голове мало, почти что нет. Бороду носит, да не то что у вас, не лопатой, а клинышком. Голова большая — считай, что две головы.

— Ух ты!

Понравилась мужикам агитация. Всё ясно, понятно — народная нынче власть. Спасибо товарищу Ленину.

Посовещались они и решили в честь партии большевиков и товарища Ленина отслужить церковный молебен. Обратились к батюшке.

— Вы что, подурели?! — набросился батюшка. — В честь большевиков — и молебен! Слушать вас не хочу. Прочь, прочь из собора!..

— Эй, стой, не кричи! Народная нынче власть. Давай исполняй крестьянскую волю.

Священник и так и сяк: мол, в хворости он, мол, голос осип. Не принимают увёрток крестьяне. Читай им молебен, и точка. Сдался священник.

— Всевышний, всемогущий, всевидящий… — начинает тихим голосом батюшка.

— Громче, громче! — кричат крестьяне. Стоят они, крестятся, бьют земные поклоны.

— Партии большевиков долгие лета!

— Товарищу Ленину долгие лета!

— До-о-олгие ле-е-ета!

Узнал Задорнов про молебен, схватился за голову.

— Да где это видно, — кричал на крестьян, — чтобы в церкви да и вдруг про Ленина! Что я теперь в Екатеринбурге скажу?

Разводят крестьяне руками. Батюшка кричал, этот кричит.

— Да ты не кричи. Мы же по всей, по правильной форме.

Едет назад в Екатеринбург Задорнов: «Эх, эх, не сумел, не туда загнул… Никудышный из меня агитатор».

И батюшка места себе не находит: «Без ножа, чёртов сын, зарезал. Эка как взбаламутил крестьян. Видать, самого сильного к нам прислали».

Приехал, как-то в деревню Глуховку к отцу и матери токарь Путиловского завода Прохор Знатков.

Понабежали в избу родичи и соседи:

— Ну, как там в Питере? Как поживают рабочие?

— Хорошо в Питере, — отвечает Знатков. — Дружно живут рабочие. Повыгоняли буржуев с заводов. Сами теперь хозяева. Ну, а как у вас здесь.

— И нам хорошо, — отвечают крестьяне. — Помещиков взашей. Землю нарезали. Скот нынче у каждого. Барскую луговину делить будем.

— Луговину?!

— Ну да, ту, что у речки у Березайки, что от Клятого омута по ту и другую сторону.

— Так зачем же ее делить?

— Как — зачем?! Чтобы каждому своя часть приходилась.

— Ну это вы зря, — произнёс Знатков. — Сделали бы луговину общей. Сообща бы её косили. Да и скотине так будет привольнее.

Усмехнулись крестьяне:

— «Общей»… На кой она общая! Нет, каждой травинке хозяин нужен.

Пытался приехавший говорить про завод — вот, мол, у них, у рабочих, заводы же общие.

— Ну, паря… Ты нам заводом не тычь.

Вскоре Прохор Знатков уехал. А мужики собрались и проголосовали так, как задумали: «Делить луговину — и точка».

Разделили. Но тут началось в Глуховке вдруг такое, чего и в прежние времена не случалось.

Пригонят мужики на рассвете скотину на луг. Ну, а дальше? Дальше сиди и смотри, чтобы твоя корова не зашла на чужой участок. А корова — как есть скотина. Где ей знать про крестьянское голосование. Так и норовит на надел к соседу.

Появились на лугу изгороди и межевые столбы. Пастухов развелось невидимо. Целый день крики:

— Куда пошла!..

— У, ненасытная!..

— Ванька, Вань-ка! Да уйми ты свою безрогую…

И чем дальше, тем хуже. К середине лета глуховские крестьяне все до единого перессорились между собой. В гости друг к другу не ходят. На улице не здороваются. Волками да лисами один на другого смотрят. И кто его знает, чем бы все это окончилось, да только в разгар жнивья снова приехал в родную Глуховку из Питера Прохор Знатков. Идёт он со станции полем. Рожь стоит спелая, высокая, налитым колосом к земле пригибается, осыпается рожь.

«А где же косцы? — поразился Прохор. — Может, в деревне беда какая?»

Ускорил он шаг. Вышел к реке, к луговине. Смотрит, луговина — что улей. Вооружились крестьяне кольями, вот-вот и война начнётся.

— Стойте! Сдурели вы, что ли? Стойте!

Остановились мужики, повернулись к Знаткову и вперебой:

— Да его Манька да на мой участок…

— Да его Рыжуха да мою траву…

— Да ихняя тёлка да под нашу изгородь…

— Эх, вы… — вздохнул Прохор. — «Манька. Рыжуха. Тёлка»… Да не совестно вам? Советская власть вам землю дала, скотом наделила. А вы? Тьфу! Тошно смотреть. Для этого, что ли, люди за лучшую долю бились? Для этого, спрашиваю?

Остыли мужики, разошлись по домам. И пошли по селу разговоры:

— Прав Прохор Знатков…

— Хватит волками и лисами друг на друга…

— Не для этого люди за лучшую долю бились…

— Обобщить луговину!..

В тот же день сняли мужики изгороди и межевые столбы — любо взглянуть на берег реки Березайки.

— Назад в Питер провожали Прохора всем селом. Шли огромной толпой четыре версты до самой станции.

— Молодец! — говорили крестьяне. — Сразу видать, что питерский. Одним словом — рабочий класс.

Хвалилась Дарья:

— Книг у нашего барина прорва. Комната целая. Библиотечный зал называется. Книги в шкафах стоят. Их там немалые тысячи. Переплётики разные. Зелёные, красные, есть голубые, есть в васильковый цвет.

— Читающий барин, выходит, у нас человек, — рассуждали крестьяне. Любитель большой до книг.

А барин в имении вовсе и не жил. Книг не читал. Весь год проводил в Петербурге. Книги стояли без всякого дела. Филька Кукулин как-то с отцом натирал полы в помещичьем доме и тоже в той комнате был. И тоже про книги потом рассказывал.