Пересмешник, или Славенские сказки - Михаил Чулков

Сия статуя, — продолжал он, указывая на глаза того чудовища, — послана ко мне из ада и дана подмогою власти моей и силы. По ней узнаю я, что делается в моем владении, и она все, что я ни вздумаю, представляет; в доказательство тому увидишь ты теперь опыт.

Потом сказал он громким голосом:

— АСКЛИАДА!

В одну минуту сделалась из той статуи супруга млаконского обладателя.

Аскалон, увидев сие, пришел в великое удивление, вскочил и бросился пред Гомалисом на колена и начал его просить, чтобы он неизъясненным своим могуществом призвал действительную Асклиаду в сие место, за что обещал всегда исполнять его волю и быть послушнее всех из его подданных, — одним словом, совсем отдавался во власть демона Гомалиса.

Князь духов обещался ему сие исполнить и хотел отдать в руки его Асклиаду с тем уговором, ежели Аскалон поклянется Сатаною и всем адом и даст ему рукописание своею кровию, и потом что он ему прикажет, то Аскалон исполнит. На все согласился сей неистовый злодей и следовал за Гомалисом для исполнения своего обещания.

Пришли они в то великолепное здание, и там на месте заклятия отрицался Аскалон богов и своих родителей и после дал на душу свою рукописание. Возрадовался тогда ад, и все бесы торжествовали в сие время; после положили на него печать со изображением и с именем Сатаны.

Гомалис, окончив сие радостное для себя дело, поручил исполнить ему первое такое приключение.

— Слушай, возлюбленный мой Аскалон, — говорил он ему, — те люди, с которыми ты теперь обитаешь, суть не купцы. Кидал владетель некоторого города, подле границы китайской, который называется Омар, а Ранлий первый министр того государства и опекун Кидалов.

Артаира, мать сего владетеля, еще при жизни мужа своего, храброго государя Клаига, влюбилась чрезвычайно в своего сына и желая совокупиться с ним плотски, но страх и позорная молва удерживали ее от того до самой смерти Клаиговой; а теперь, когда уже не опасается она власти мужней, то положила непременно исполнить свое желание. По смерти отца своего сел Кидал на родительском престоле, и первое, к великому своему беспокойству, приметил в матери своей сию порочную к себе страсть и, размышляя очень долго сам с собою, предприял не открывать того никому, а как возможно стараться самому отвратить родительницу свою от сей презренной всеми любови.

Артаира, под видом советования своему сыну, посещала его каждый вечер, старалась всегда в такое время, в которое был уже он на постели. Кидал весьма долгое время пренебрегал сие неистовое предприятие матери своей и укорял ее беззаконием, устрашал за сие божеским гневом и всем адским мучением. Наконец внезапно почувствовал в себе слабость и узнал, что и в его сердце вселилась сия порочная страсть, и в одно удобное к тому время едва воздержался от сего непростительного греха; ибо Артаира, оставив всякую благопристойность, была перед ним весьма дерзкою.

Кидал, увидев, что сил его недостает к воздержанию, открыл сие Ранлию, которого строгая добродетель и весьма просвещенный разум тотчас изобрели средство к утушению сего неистового пламени в двух единой крови сердцах. В тот же самый вечер сел он на корабль, к чему пригласил и Кидала, и, так приехав на сей остров, остался тут воздерживать Кидала от такого греха, который никогда без наказания не останется.

Артаира теперь в великом отчаянии и прилагает все силы, чтобы найти своего сына ко исполнению своей страсти. Ранлий живет под покровительством богов, и добродетель его столь велика, что мы, сколько ни стараемся, никак не можем ее поколебать; он уже почти отвратил Кидала от той страсти и теперь старается привести его к большему почитанию богов. Остается весьма короткое время, в которое можем мы еще искусить Кидала; без Ранлия согласится он на требование материно. Сей грех весьма редко случается на свете, и для того, кто доведет из нас смертных ко оному, тому бывает великое награждение от князя всех духов.

Аскалон понял из сего описания, какая услуга надобна от него Гомалису, ибо он ни о чем больше не помышлял, как о злодействах и смертоубийствах.

— Я догадываюсь, — сказал он князю духов, — надобно тебе, чтоб я убил Ранлия, для того что вам к нему прикоснуться не можно. Сие в угодность твою охотно я исполню и обещаю, что завтрашний день увидишь ты меня в сем месте с головою незнакомого мне чужестранца.

Гомалис был тем весьма доволен и приказал вывести Аскалона на поверхность острова.

Сей злодей человеческого рода еще при первом свидании старался узнать, имеют ли великую преданность к Ранлию его слуги и с охотою ли они повинуются его власти, и узнал, что они поневоле пребывают заключены на сем острове и принуждены претерпевать все, лишася своих родителей, жен и знакомых и оставив детей и домы. Итак, обнадежил их своею милостию, обещал наградить каждого и дать им свободу, уверил, что отвезет их в отечество, и тем склонил каждого на свою сторону.

Как солнце стало уклоняться и ночь готова уже была взойти на небеса, Ранлий, которого рок вел уже к концу его жизни, пригласил с собою Аскалона и пошел в некоторое приятное место с оным прогуляться. Намерение его состояло в том, чтоб дать наставление Аскалону к исправлению зверского его нрава и весьма вредных склонностей.

Пришед во уединенное место, только что хотел было он произнести похвальное свое намерение в действие, но неистовый Аскалон предупредил его желание и, выхватив весьма поспешно свой меч, лишил невинного и добродетельного Ранлия жизни. И как только отрубил ему голову, то нечаянно увидел, что пристали к острову и весьма близко к тому месту, где он находился, два большие и военные корабли; с оных воины выскакали весьма поспешно на берег и рассеялись по всему острову. Те, которым случилося напасть на Аскалона, подхватили его и тотчас представили к некоторой женщине, которая была весьма прекрасна и одета в воинскую одежду; она шла еще тогда с корабельной лестницы, поддерживаема двумя храбрыми воинами. Как скоро увидела Аскалона, обагренного кровию и держащего в руках голову.

— Увы, милосердые боги! — возопила она тогда отчаянно. — Не накажите меня еще большим несчастием, которого уже сил моих сносить недостанет!

Потом приблизившись к нему весьма робкими стонами, спрашивала:

— Скажи мне, незнакомый, государь ты или подданный, варвар или законный отмститель умерщвленному тобою человеку?

— Государыня моя, — отвечал ей Аскалон, — ты не имеешь никакого права требовать отчета в моих делах. Подданные твои воины поступали со мной весьма дерзко, за что или они, или ты претерпишь достойную месть; не думай, что я бессилен и не в состоянии отмщевать тому, кто весьма нагло со мною поступает, чему в доказательство служит держимая мною голова; всякий не избежит сего рока, если дерзнет отнять у меня данную мне от богов волю.