Альфред Великий, глашатай правды, создатель Англии. 848-899 гг. - Аделейд Ли Беатрис

В переводе «Утешения философией» король вставляет в рассказ Боэция собственное описание Души, которая бредет наугад, слепая в своем невежестве, словно пробирается ощупью в темном зале, пока Мудрость не воссияет ей, подобно лучу света, пробившемуся через приоткрытую дверь{226}. Альфред стремился к высшему свету мудрости, и, распахнув дверь для себя, он открыл ее также для своего народа. Он не просто покровительствовал ученым, подобно Карлу Лысому; не только создал школы и положил начало системе государственного образования, как Карл Великий или Людовик Благочестивый; и едва ли одна разыгравшаяся фантазия заставляет нас слышать биение его стойкого и верного сердца, влюбленного в истину, во всех тех книгах, которые авторитетная традиция, пришедшая к нам из далекого прошлого, связывает с именем этого короля.

Некоторые отрывки в «Обязанностях пастыря» переведены дважды, в самом тексте часто встречаются повторы, и на этом основании можно предположить, что, по крайней мере, данный перевод записывался под диктовку Альфреда. В предисловии, правда, король говорит, что ему помогали Плегмунд, Ассер, Гримбальт и Иоанн; эти образованные клирики, вероятно, ответственны за многочисленные разъяснения, дополняющие оригинал, и они же, по-видимому, давали Альфреду советы по поводу грамматических и лексических сложностей. Король называет Плегмунда «мой архиепископ»; следовательно, работа над «Обязанностями пастыря» завершилась, когда Плегмунд уже был примасом, то есть не ранее 890 года. Кроме того, среди советников присутствует Гримбальт, предположительно, находившийся во Фландрии до 892 года, а Ассер не упоминает об английском переводе «Обязанностей пастыря» в своем «Жизнеописании Альфреда», когда цитирует латинский текст, поэтому стоит добавить к названной дате еще несколько лет. По словам самого короля, ему приходилось прерывать работу над переводом и отвлекаться на другие неотложные дела: «…и тогда среди многих треволнений, обрушившихся на наше королевство, я взялся переводить книгу, которая на латыни называется Pastoralis».

Тот факт, что литературное творчество Альфреда в целом «вторично», сам по себе принадлежит эпохе. В те времена почтение к письменному слову было велико, а способность к критическим суждениям не развита, и умение прилежно собрать и истолковать знания, доставшиеся от прошлого, считалось высшим интеллектуальным достижением. Ассер сравнивает духовные труды короля с заботами пчелы, перелетающей с цветка на травинку и собирающей мед; эта несколько банальная метафора в данном случае совершенно уместна, ибо она точно характеризует кропотливую работу Альфреда, который собирал, сортировал и систематизировал имеющийся материал, чтобы создать новое творение, мастерски составив его из знакомых элементов. Из всех альфредовских переводов «Обязанности пастыря» точнее всего следуют не только духу, но и букве латинского оригинала, хотя и здесь переводчик обращается с текстом достаточно свободно. Он переставляет слова, порой заменяет латинские термины двумя английскими синонимами и стремится воспроизвести точное значение сказанного, часто жертвуя буквальной точностью. Пропуски и неправильные толкования встречаются редко, а в большинстве вставок либо разъясняются трудные слова или неясные отсылки, либо дается более простое и конкретное толкование абстрактных понятий, в соответствии с уровнем малообразованных английских читателей.

В изложении Альфреда меньше метафизики и учености, он пишет более развернуто и более обыденным языком. Он объясняет незнакомые реалии и представления на знакомых примерах и, пытаясь передать мысли автора, отделенного от него тремя столетиями, невольно рисует нам яркие картинки английской жизни IX века. Урия становится «верным тэном»{227} Давида, а сам царь Давид, вместе с Исайей, Иеремией и Иезекиилем — «мудрыми людьми», уитэнами{228}. Иаков, подобно Этельвульфу, альфредовскому отцу, разделил свое наследство{229}, правители именуются scirmenn{230}, слуги и приближенные (ministri) — тэнами, рабы (servi) — theowas{231}, а гистрионы (histriones) — «дурными музыкантами» (yfel gliwmeri){232}. Пурпурные одежды Альфред толкует как королевское одеяние, поскольку они служат знаком высшей власти{233}; манна, согласно его объяснению, «это свежая пища, упавшая с неба»{234}, а адамант — «твердый камень, который мы называем „athamans“»{235}.

Искреннее благочестие Григория Великого, его любовь к людям, благородство и внутреннее спокойствие наверняка находили отклик в сердце Альфреда, и многое в книге воспринималось им очень лично. В тех отрывках, где Григорий писал, что душа, погрязшая в мирских заботах, способна подняться над ними, предавшись ученым занятиям{236}; сравнивал правителя и его подданных с головой и ногами, которым голова указывает путь{237}, или наставлял властителей рассуждать о высоких предметах, а подданных исполнять честно свои скромные обязанности{238}, Альфред мог видеть отражение своих мыслей и повседневных забот. Сравнения, заимствованные из военного и морского обихода, были ему близки и понятны. Аллегория «цитадели Души», предложенная Григорием Великим вполне в духе Беньяна[71], становилась живой реальностью для Альфреда, вспоминавшего войну 878 года, и он со знанием дела переводил рассуждения латинского автора о христианах-отступниках, подобных беспечным воинам, которые, одержав победу в открытом бою, позволили захватить себя врасплох в своих надежных бургах; а также призывы укрепить бург души против коварного врага{239} и сентенцию, что «любое войско становится слабее, если о приближении его знают, ибо те, на кого оно собиралось напасть нежданно, подготовятся к встрече»{240}.

Король переводил латинское hostis (враг) выразительным английским словом stælherigeas, которым в Хронике несколько раз именуют данов{241}, и перед его глазами, наверное, вставала его родная страна, разграбленная и сожженная. А рассказывая о лентяе, который не приготовился зимой к весеннему севу{242}, о керле, возделывавшем свой сад{243}, о полях, простиравшихся до края земли{244}, Альфред, должно быть, представлял себе английские открытые поля, с их тянущейся до горизонта чересполосицей, склоны холмов и долины в весеннем цвету, и эти привычные картины наполнялись для него высоким духовным смыслом.

Любовь к метафорам и умение разглядеть высшее начало в самых обыденных вещах окрашивают короткий аллитерационный эпилог, которым завершаются «Обязанности пастыря». Альфред сравнивает мудрость Григория Великого с «водами, что Господь Сил даровал в утешение нам, жителям земли», и далее обыгрывает знакомые образы: это — чистая вода, которая растекается по заболоченным лугам маленькими журчащими ручейками или собирается в глубоком колодце для блага людей; дырявый кувшин, из которого выливается драгоценная влага, и целый сосуд, хранящий ее. Все написано просто и с долей поэзии; эти строки, как и неуклюжие вирши стихотворного пролога, вероятно, принадлежат самому королю.