Виртуоз - Александр Проханов

— «Сердце будет пламенем палимо»… — ее голос звучал торжественно, пророчески, словно от нее исходила огненная и страстная весть. Она славили новое царство, новую Империю, императора-чудотворца. Он был ее кумиром, ее императором, которого она возводила на трон.

— «Вплоть до дня, когда взойдут, ясны, стены Нового Иерусалима на полях моей родной страны». — Как возвышенны были слова стиха. Какой святостью исполнено новое царство. Как чудодейственно преображалась неживая материя, обретая свойства жизни вечной. Какое искупление находила горькая история Родины, обретающей черты земного рая. Как он любит ее, сидящую перед ним, боготворит ее.

Теперь они читали вместе, на два голоса, как поют на клиросе, держа перед глазами священный текст. Их двухголосие отражалось от сводов и столпов волшебного храма, расписанного дивными фресками. Они стояли под венцами в луче света, и своды над ними теряли вещественность, раскрывалась бесконечная высота с мириадами звезд.

И тогда повеет ветер странный,И прольется с неба страшный свет,Это Млечный Путь расцвел нежданноСадом ослепительных планет.

Преображение случилось. За окном вода переливалась певучими радугами. В небесах загорались разноцветные светила и луны. Над городом реяли крылатые духи, несли волшебные граненые фонари. Их грани отражались в реке. С волны на волну перебегали невесомые крылатые дива. С набережной в небо взлетали пышные букеты, алые и золотые соцветья. Огненные ленты струились ввысь, рассыпаясь серебристой дрожащей пылью. Мост превратился в прозрачную дугу, переливался, как стеклянный бокал, розовым и фиолетовым.

Алексей чувствовал бесконечную любовь и благодарность к Творцу, соединившему его с драгоценной женщиной, окружившему их несказанной красотой. И внезапная острая боль, режущая тоска, предсмертные слезы. Чувство тщеты и беспомощности. Близкая тьма, в которой неизбежны траты, жестокие мученья, гибель любимых и близких.

Он видел ее лицо, исполненное муки. Оно темнело, на нем гасли сияющие глаза, исчезали пленительные губы. Вместо лица открывался провал, куда он падал с беззвучным воплем, не понимая, чем провинился перед Творцом, какую заповедь нарушил, каким неосторожным словом и помыслом навлек на себя ею гнев.

Свет, озарявший ресторан, погас. Воцарилась тьма. Лишь за окном догорали в небе искры фейерверка, крутилась спираль аттракциона, плескался на реке тусклый отсвет.

Внезапно темный зал взорвался неистовым звоном и грохотом. К их столу, в тусклый отсвет, подскочили плясуны и музыканты. Били в бубен, дули в узкую дудку, звенели аккордеоном. Усатые лица, радостно оскаленные рты, выпуклые неистовые глаза. Извивались, притоптывали, оглашали воздух яростными, грохочущими звуками. В дальнем углу ресторана растворилась озаренная дверь. Из нее выскочил усатый джигит, ликующий и поющий. Нес перед собой поднос, на котором пылал огонь, окруженный шампурами с мясом. Жонглируя подносом, летел через зал, приближаясь к столу, где сидели Алексей и Марина. Следом выскакивали официанты, бравые, легконогие, танцующие. Вскрикивали, ударяли на бегу в ладони, мчались за подносом, на котором пламенел огненный дар. Танцоры приблизились, обступили стол, озаренные красным пламенем. Шипело темное мясо, падали в огонь яркие капли. Усатый джигит с сияющими глазами ударил в ладони, упал перед Мариной на одно колено.

— Да будет счастье с вами во веки веков! — пылко воскликнул он.

Это был жертвенный дар. Алексей видел, как изумленно и радостно приподнялись у Марины брови, как смеются ее растворенные губы.

Вспыхнул свет. На серебряном подносе догорал огонь, шипело розовое мясо. Грузины с поклонами, разгоряченные, доброжелательные, красивые, пятились, скрываясь в дальних дверях. Издалека кланялась Мама Зоя, добрая волшебница и колдунья, посылая от сердца дар грузинской княгини русскому цесаревичу.

Они покинули ресторан, когда начался дождь. Асфальт превратился в блестящее черное зеркало, по которому скользили белые огни, отражаясь в черном стекле. Машина поджидала их. Водитель Андрюша выскочил, раскрыл зонтик, предупредительно подводя Марину к автомобилю.

— Куда прикажете?

— Куда-нибудь, — отрешенно махнул рукой Алексей, погружаясь в бархатный сумрак салона, в котором таинственно светились красные и голубые циферблаты. — Куда глаза глядят.

Они мчались в дожде, среди огненных брызг, шелестов, плесков, пересекая изумрудные и рубиновые отраженья реклам, врываясь в расплавленную магму проспектов, ныряя в разноцветное зарево трепещущих небес.

Они вышли на Тверской около его дома. Стояли под дождем. Он видел, как по ее лицу бегут капли.

— Ко мне зайдем?

— В другой раз.

— Значит, завтра?

— Нет, завтра вы улетаете. С вами будет другая телевизионная группа.

— Куда улетаю? Почему другая?

— Так решило начальство.

— Но я смогу вам звонить?

— Вот мой телефон. — она диктовала номер, он вслед ее словам нажимал жемчужные кнопки. Позвонил, — в кармане ее плаща отозвался телефон, отпечатал своими огоньками и клавишами его номер.

— Когда мы увидимся?

— Скоро.

Она потянулась к нему, сжала ладонями его щеки и поцеловала. Он чувствовал ее мягкие сладкие губы, не хотел отпускать, хватал своими губами. Видел, как близко дрожат ее закрытые веки, как текут по лицу разноцветные капли дождя.

— Счастливо! — Она скользнула в машину, и та зашелестела по воде, словно отчалила от пирса. На Пушкинской площади дышал, пламенел огромный огненный крест. Среди бесконечных бриллиантов и рубинов затерялась машина, в которой уносилась его любимая женщина. Губы все еще чувствовали душистый кус ее губ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Наутро он ждал визитеров, и они не замедлили явиться. Раздался энергичный длинный звонок. Алексей пошел открывать. На площадке стоял широкоплечий, тяжеловесный мужчина с обилием мяса в щеках, в складках лба, в решительном властном носе, из ноздрей которого торчала рыжеватая щетина. За плечами незнакомца виднелся полковник в фуражке с непомерно высокой тульей, подобострастный и улыбающийся.

— Алексей Федорович, разрешите представиться, — уверенно произнес гость, переступая порог. — Министр обороны Российской Федерации Курнаков. Честь имею!

Он произнес это аппетитно и сочно, тряся Алексею руку, веря, что визит его приятен. Напоминал бифштекс, небрежно брошенный на сковородку.

— Чем обязан? — сухо спросил Алексей, пропуская гостей в прихожую.

— Это я обязан, Алексей Федорович, — захохотал министр, и вслед ему захихикал полковник. — Обязан вас пригласить с собой в машину, которая доставит нас на военный аэродром Чкаловский. Там ждет самолет, специально для нас снаряженный. Летим на космодром Плесецкий, где сегодня состоится пуск новой баллистической ракеты «Порыв». Вы увидите новейшую русскую ракету, которая для американцев, доложу я вам, горше редьки. Можно сказать, Царь-Ракета, пробивает любую противоракетную оборону. Как говорится, от нашего стола вашему столу.

— А разве мы договаривались? — Алексей пытался уяснить смысл приглашения, походившего на приказ.

— Мне сказали, что вы в курсе. Я военный, не обсуждаю приказы начальника.

Начальником министра обороны мог быть только Верховный главнокомандующий, Президент Лампадников. Алексей, уже привыкший не удивляться повышенному вниманию к своей персоне, не стал выведывать, в чем состоит интерес Президента к нему, скромному провинциалу. Стал собираться в дорогу.

— Максимыч, помоги Алексею Федоровичу, — приказал министр полковнику, и тот услужливо принял от Алексея портфель, куда тот успел сунуть несколько необходимых в дороге вещей.

Машина, огрызаясь сиреной, разбрасывая синие блески, пробилась сквозь пробки. Промчалась по шоссе и причалила прямо к трапу белоснежного самолета. Экипаж выстроился под крылом. Министр поздоровался с летчиками за руку с тем особым, начальственно-отеческим выражением лица, какое бывает у высоких военных в минуты хорошего настроения, перед охотой или баней. Самолет взмыл над туманной зеленой землей и, пробив облака, оказался в яркой солнечной пустоте, отбрасывая на облака перламутровую легкую тень. В хвостовой части салона скромно разместились офицеры с портфелями и папками, телеоператор, ассистент и мужчина-режиссер, подменивший собой Марину. В носовой части, где уселись Алексей и министр, очень быстро был покрыт скатертью столик, уставлен закусками, хрустальными рюмками, и в могучих мясистых руках Курнакова появилась бутылка французского коньяка.

— Ну что ж, Алексей Федорович, за приятное, как говорится, знакомство!

Алексей вяло чокнулся, неохотно выпил. Чувствовал себя вначале скованно, испытывая раздражение подневольного человека, которого бесцеремонно принуждали каждый раз выполнять неясные для него процедуры. С каждым новым принуждением он все глубже втягивался в загадочную игру, становясь орудием чьей-то осмысленной воли, — конечно же, не этого оживленного, весьма добродушного человека, к которому с каждой выпитой рюмкой он испытывал все больше симпатии. Министр Курнаков, опрокидывая в себя коньячные струи, все больше багровел, глаза его безумно синели, а из ноздрей, шевеля волоски, вырывалось горячее дыхание.