Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И мочой он уже не воняет? — произнёс Волков заинтересованно.
— Никто этого уже не заметит, даже если это и так. Но он так и не смог стать своим в городе. Местные нобили его к себе всё еще не принимают.
— А будет ли у такого богача партия для моей племянницы?
— Будет, будет, — заверял старый поп и продолжал: — Когда герцог к нам приезжал, так он подносил ему золотую чашу и золотой поднос. Но герцог его до руки допустить побрезговал. Кёршнер на городской смотр выставлял сорок всадников в отличной броне и сорок аркебузиров, он платит большие подати в казну города, но едва смог избраться в совет. Он многое отдаст, чтобы сесть за один стол со мной и с вами, кавалер. Я говорил ему о том, что ему неплохо бы было породниться с таким славным человеком, как вы, кавалер, и он соглашался с такой мыслью. Соглашался не раздумывая и с радостью. Он и его семья были на пиру в вашу честь, но сидели совсем не на почётных местах. Думаю, что и вам не следует брезговать таким возможным родственником.
— А я и не собирался, — только и отвечал кавалер.
Утром едва рассвело, а за столом уже собрались епископ, Волков, бургомистр и этот самый господин Кёршнер. Он пришёл последний. В столовую он вошёл в шубе и огромном берете неимоверно красного цвета, такого же цвета, как и перчатки. А шуба на нём была сплошь из чёрных соболей. В прихожей он не отдал её лакею, а так и шёл в ней до столовой, а лакей бежал за ним следом. И только тут, в столовой, он с шубой расстался. Как и с беретом, как и с перчатками.
«Соболя, конечно. Ну слава Богу, что хоть не горностаи, как у коронованных особ».
Был господин Кёршнер весьма полнокровен, обширен и богат чревом. Он улыбался и кланялся, что-то мямлил вежливое, извинялся за опоздание. Волков не стал его дослушивать, а сделал к нему шаг и протянул руку:
— Кавалер Фолькоф.
Толстяк схватил его руку и стал кланяться, да так низко, что Волкову показалось, что он собирается его руку целовать.
— Большая честь, — высоким голосом говорил владелец пятидесяти тысяч десятин земли и прочего имущества. — Наслышан о ваших подвигах, кавалер, наслышан. И очень, так сказать, рад, спасибо святому отцу, что приглашён сюда для такого дела.
Вот только присутствие бургомистра кавалера удивляло. Неужто он тоже тут был нужен? И словно прочитав его мысли, епископ произнёс:
— Не буду скрывать от вас, господа, что мысль связать вас в матримониальном союзе принадлежит не мне, а господину бургомистру. Но я полагаю, что мысль эта хороша, и обоим домам от такого союза будет большая польза.
— Очень рад, очень рад, — опять кланялся Кёршнер, — очень рад, что проявляете участие, господин первый консул.
Волков тоже кивал согласно. А бургомистр улыбался и кланялся в ответ.
— Прошу вас, господа, к столу, — пригласил всех епископ.
А слуги уже расставляли кушанья на стол. Тут были и холодные буженины с хреном и горчицей, и горячие варёные с укропом колбасы, и взбитые яичные желтки с сахаром, и меда разные, белые и тёмные, жёлтое топлёное молоко, взбитые сливки с ягодами, и крестьянские жирнейшие блины пфанкюхены с добавками к ним разнообразной начинки из мяса и томлёных овощей, и свежайший белый хлеб. Также к завтраку были поданы два вида пива, два вида вина и вода с лимонами. Стол был сервирован только серебряной посудой, что подчёркивало официальность завтрака.
— Значит, господа, — взял на себя смелость господин бургомистр, — ни у вас, кавалер, ни у вас, господин Кёршнер, нет возражений насчёт сближения ваших домов?
— Нет, — без всяких лишних слов и ненужных вежливостей произнёс Волков, — сдаётся мне, что чести в доме господина Кёршнера будет больше, чем в доме некоего Фейлинга, который даже не соизволил произнести отказ мне в лицо, а предпочёл трусливо отмолчаться.
Кажется, эта фраза была немного груба и могла бы задеть Кёршнера, но нет, наоборот, большие щёки его покраснели, как от большой похвалы, он поглядел, во-первых, на епископа, потом на бургомистра и уже потом сказал, обращаясь к рыцарю:
— Ах, господин рыцарь, вы первый, кто мой дом по чести поставил выше, чем знатный дом Фейлингов.
— Коли будет угодно Господу и свадьба состоится, так вы будете сидеть подле меня, — говорил Волков, — а ваша жена будет сидеть подле моей жены.
— Как вам известно, господин Кёршнер, — вставил бургомистр, — жена кавалера — урождённая фон Мален, дочь графа Малена.
— Да-да, мне это известно, — кивал Кёршнер. — Для мой жены то тоже будет честь.
— И я буду на той свадьбе, — заверил епископ. — Думаю, что и бургомистр будет.
— Ну разумеется, — произнёс бургомистр.
— А Фейлингов на свадьбу я звать не разрешу, — продолжал кавалер. — В тех бесчестных людях нужды я не вижу.
Кажется, у толстяка-богатея от счастья стала кружиться голова:
— Сегодня же сообщу второму, неженатому моему сыну Людвигу, что невеста ему найдена, чтобы собирался к ней ехать с подарками.
Волков сам взял кувшин, не дожидаясь лакеев, налил вина и себе, и ему, встал и сказал:
— Бог всегда, во всех битвах был ко мне милостив, надеюсь, он не допустит никаких препятствий к этому браку. Выпьем же за то, друг мой.
Трясущейся пухлой рукой господин Кёршнер брал свой кубок. Вставал и пил вино до дна вместе с кавалером. А епископ и бургомистр им хлопали в ладоши.
Волков выпил и сел на свой стул, и Кёршнер сел, он так растрогался, что ему пришлось вытирать глаза салфеткой.
Но святой отец вернул его к разговору, он поднял палец к небу и сказал толстяку:
— Сын мой, а известно ли вам, что господин кавалер ведёт тяжкую войну с горными дикарями и безбожниками во славу Матери Церкви?
— Конечно, — отвечал тот, — разве про то может кто-то не знать в наших краях, мало того, слава о победах кавалера идёт далеко за пределы нашей земли, мои торговые партнёры мне о
