Отпечатки - Джозеф Коннолли

Так что в этом году все хорошо. Я купил пять подарков Каролине — шелковую двойку из кардигана и как там называется та штука, которая надевается под кардиган, совершенно замечательную черную меховую шапку (мех, по-моему, искусственный, но выглядит совсем как настоящий, уж поверьте мне), и браслет с брелоком-звездочкой (я подумал, что каждое Рождество — или, скажем, на день рождения — можно добавлять по брелоку: сделать это традицией), и большую коробку фиалкового крема — это такие ужасно мерзкие шоколадки, которые она неизвестно почему любит есть. Ах да — и еще большой дневник в кожаной обложке. И — я их все упаковал, да, упаковал — и каждый будет сюрпризом. Хотя, скажу я вам — да: я вспоминаю об утюге и съеживаюсь. А Бенни, ну — тут проще перечислить, чего я ему не купил, если честно. Всего понемножку от книжек до пищалок на батарейках (купил большую упаковку из двадцати четырех, а заплатить пришлось всего за шестнадцать, вроде неплохо) — и еще довольно модный спортивный костюм, и часы, и первый в его жизни мобильник… конечно, может, это и глупо, если учесть обстоятельства, но продавец сказал, что сами, ну знаете — звонки, это не главное по сравнению с тем, что он еще умеет делать, например, текстовые сообщения посылать. Не уверен, что понимаю, о чем это он. Ладно — не сомневаюсь, телефон сыну понравится. Потому что я правда хочу, чтобы это было — не только самое лучшее Рождество для Бенни (потому что, надо признать, это несложно), но Рождество, которое в некотором роде не только загладит вину за все предыдущие, но и за все те случаи, когда ему было плохо и он так мило изо всех сил старался этого не показать — а я предпочитал обманываться и не переживать в своей взрослой уверенности, будто он не чувствует ничего. Хватит. Время фокусов вышло.

Я собирался остановиться на этом. Хватит пока. Потому что я уже сказал все, что, в общем-то, собирался. Просто… мой отец, да? Я его недавно упомянул вскользь — и очень обрадовался, загордился, что не стал на эту тему распространяться. Потому что какого рожна он?.. Все время о себе напоминает и все портит. Ладно, послушайте — я просто расскажу этот пустячок — выброшу его из головы, и тогда мы все успокоимся и будем наслаждаться своими Рождествами. Потому что сегодня ночью, знаете, — я уже рассказывал? По-моему, нет, да? Не понимаю, как я умудрился об этом промолчать. Потому что сегодняшняя ночь — это великая ночь, ночь, которую мы все ждали. Сочельник. О да. Пьеса. Обмен подарками. И ужин! Бочка усердно и втайне трудится над ним, сказала мне Джуди. Конечно, самое вкусное он прибережет на завтра (я так думаю, торжественность наложит отпечаток на завтрашнюю трапезу), но сегодняшней ночи тоже явно предназначено стать чем-то очень особенным. И Тедди — он достал свое лучшее вино; говорит, ему не терпится узнать, что мы думаем, особенно о бордо, потому что на этот раз он слегка увеличил процентное содержание каберне, по-моему, он как-то так сказал. Но, конечно, в основном у него на уме пьеса. Боже — он столько в нее вкладывает. Я так надеюсь, что все пройдет хорошо. Пол создал наипрекраснейшие декорации. А Джуди сшила большинство костюмов — хотя Джон пошел и взял напрокат несколько самых экстравагантных. На самом деле это очень странная пьеса, зрителей — в семь раз меньше, чем актеров. Потому что она только для Лукаса, понимаете, эта пьеса. Лукас будет сидеть в зале, подле него Элис (король и его почетная королева, если угодно), а Мы устроим для них эдакое Представление по королевскому указу. Потрясающе. Но с другой стороны, сейчас все такое, да? Все.

Итак. Это нам еще предстоит (и, боже — не терпится увидеть лицо Бенни! И Каролины: Каролины тоже). Но сперва все же еще одно детское воспоминание (чтобы не мешало больше). На Рождество мать как-то умудрялась сэкономить немного из того, что отец считал нужным ей давать, и заворачивала в подарочную бумагу, может, пару ботинок для школы (в каждом полно сластей и фруктов, чтобы смягчить удар), или же, например, несколько книг, которые, как она считала, пойдут мне на пользу. Вот — только что вспомнил: насчет ботинок, я помню, как она ласково улыбнулась и сказала мне: о господи, Джейми, — ты посмотри, что ты делаешь! Ты надел их не на те ноги! И, господи, как она засмеялась, когда я посмотрел на нее, искренне озадаченный, и зарыдал — потому что я не мог — я не мог надеть их не на те ноги, потому что смотри, мамочка, ты что, не видишь — других ног у меня нет! Отец, даже он, по-моему, почти улыбнулся. Ну ладно. Иногда большая игрушка — помню, однажды мне подарили крепость. Она мне ужасно понравилась. Отец дал понять (и был при этом очень суров), что крепость — подарок не только на это Рождество, но и на следующее, а также на мой день рождения, который между ними. И он сдержал свое слово. Но мне ужасно нравилась эта крепость с маленьким подъемным мостом на цепях. Солдатиков у меня не было, поэтому пришлось населить ее космонавтами. Позже я узнал, что крепость соорудил старый мистер Диммок, живший через дом от нас (думаю, по профессии он был модельщиком или вроде того, что бы это ни значило), и что отец пообещал ему взамен роскошный обед в местном пабе и столько выпивки, сколько в него влезет. Старый мистер Диммок смеясь доверительно сообщил мне, о-о — многие годы спустя (когда я разбирал вещи отца после последнего удара, который его доконал; мать умерла от сердечной недостаточности, вызванной, я уверен, стрессом, болью и этим тяжким трудом — уживаться с ним после его первого удара)… да, так вот, старый мистер Диммок положил руку мне на плечо и сказал: «Я все еще жду, знаешь ли, — все еще жду свой шикарный обед, не говоря о выпивке, которая в меня влезет!» Я устыдился и предложил ему денег — и тут же увидел, что он обиделся. Он сказал мне: «Господи, Джейми, — да я просто пошутил». Лучше бы я не предлагал ему денег. Бенни она, эта крепость, не понравилась; и Каролина потом ее кому-то отдала.

Ну ладно. На Рождество, одно из первых, что я помню, отец удивил и меня, и мать, выйдя из сумрака своего кабинета с чем-то шарообразным, в красивой обертке, размером с футбольный мяч. Он вручил это мне. Я поспешно разорвал обертку (на ней был остролист и малиновки), потом содрал слой газетной бумаги («Дейли Экспресс»). Скоро я понял, что никакого мяча там нет — и чем больше измятых газетных листов опадало (мои руки испачкались и покрылись пятнами типографской краски), тем менее вероятным казался хотя бы мяч для крикета. Я затаил дыхание — балансировал между смехом и страхом, толком не понимая, как мне себя вести. Сверток становился все меньше и меньше, пока наконец я не нащупал в его сердцевине что-то твердое, такое, что можно оттуда выдрать. Это оказался свисток. Тяжелый, хромированный полицейский свисток — который, как я думал, пришелся мне по вкусу (до сих пор не могу решить). Мать, похоже, вздохнула свободно, хотя и несколько неуверенно. «Надеюсь, — сказал отец, — тебе никогда не придется в него свистеть». Таким образом он заложил традицию. На следующее Рождество — когда я закончил восхищаться своими положенными «Старт-райтами»[87] и приступил к мандаринам — отец триумфально преподнес свой завернутый подарок, похожий на мяч. Я порвал обертку в клочья. Теперь я знал, что там не может быть ничего большого, поэтому бобром прогрыз дорогу внутрь. На этот раз в середине не было ничего. Вообще ничего. Под обрывками газет зияла пустота. Мать посмотрела на отца, и я тоже. Это был урок, сказал он: никогда не ожидай ожидаемого. Я ничего не ответил. На следующий год мы с матерью глядели, конечно, очень мрачно, когда отец подарил мне бумажный шар. На этот раз я не ожидал ничего. И не ошибся. И каждый следующий раз, без исключения, шар оказывался пустым. И да, кричал он, мой отец, в полном восторге, — опять пустой: но кто знает, что принесет следующий год? Захватывающе, спрашивал он, не так ли?

Что ж. Это было тогда. Но посмотрите на нас сейчас: просто посмотрите на нас. Ничего этого больше нет. Время фокусов вышло.

— Народ уже спускается, Поли, — предупредил Бочка — глаза его метались с кастрюли на серебряный колпак, с гриля на сковороду, томившуюся на медленном огне. — Ты дело делать будешь или как?

— Я уже все сделал. Это ты хочешь присмотреть за своими как их там, кореш. Мы все надеемся на твою знаменитую обжираловку в Сочельник, а? Да? И чтоб без обломов.

Но Бочка (и, черти полосатые, — видели бы вы его, да, видели бы, нет, серьезно — я не шучу: да вы гляньте, как он выступает, ребята, — разрядился в шикарные белые поварские тряпки, да, — огромный высоченный колпак, словно фабричная труба…). Но Бочка (вы гляньте, что у него поперек левой сиськи написано — видите, что? Такими, типа, красными завитушками? «Бочка», написано там: «Шеф-повар». В точку, а? Это я для него сделал. В одном приличном местечке в Сохо: семь штук). Но Бочка (ладно — я к этому перехожу) — он взял и смылся в дальний конец этой чертовой кухни, так? Чё он там делает, пидарас? Ах да — это же Тычок? Это чё — Бочка щас ему по башке хорошенько вмажет за… о, чтоб мне провалиться, он только шлепает его по запястью, вы гляньте. Вот в такие минуты жалеешь, что у тебя нет видео как ее там. Для потомков и всякое такое.