Счастье за углом - Дебора Смит

Мои дети забыли бы меня. Я рад, что вместо этого мои дети умерли.

– Господи Иисусе, – тихо сказал я.

Ты неудачник. Ты должен был умереть! Ты, а не они, шептала во мне водка. Я, спотыкаясь, побрел к сумке. Ее я собирал утром, на трезвую голову. Чистый уход, ни проблем, ни помех. К тому времени как Кэти или Джон, Дельта или Пайк, Джеб или Санта – те, кто думал, что знают меня, те, кто был мне небезразличен, – придут меня проведать, я буду уже на полпути отсюда. В Мехико, пожалуй. В чужую страну. Туда, где пустыни, плоскогорья и пространства так велики, что ничто не имеет значение. Куда-нибудь, где будет безлюдно и где меня не найдут.

Я не хотел, чтобы те, кому на меня не плевать, нашли мое тело.

Меня мучило то, в каком состоянии Томас ушел в тот вечер, но я не могла не помнить о новых своих обязанностях. До наступления темноты мне нужно похоронить собаку. Я никогда в жизни не пользовалась лопатой, и тем более мне не приходилось копать могилы. Я старалась успеть до заката, обливалась потом на морозе. Шарф сполз на плечи, куртку я сбросила на землю, руки горели от мозолей, но когда я отступила на шаг и оценила выкопанную яму, то ощутила почти что гордость. Настоящая женщина может похоронить тело, никого не зовя на помощь.

– Она будет здесь счастлива, – сказала я щенким, словно могла обещать за мертвую или словно они меня понимали. На звук моего голоса щенки замотали хвостами. Этого мне хватило. Я помахала рукой надгробиям Нэтти в сгущающихся сумерках.

– Здесь много людей, которые любили собак. И их собаки с ними. И кошки. И козел. Вы сможете навещать маму, когда захотите. Помните дорожку, по которой мы пришли? Вот по ней и шагайте.

Хвостики опять завиляли.

Я встала на колени над телом собачки в черном мусорном пакете. Щенки прижались ко мне с двух сторон. Я погладила их обоих. В горле першило, а на глаза наворачивались слезы. Я так волновалась за Томаса. Я пыталась думать о чем-то другом, о литургии, которая успокоит меня и щенков, но не могла. Папа не ходил на похороны, а мои тетушки предпочитали кремацию или нанимали чучельника. Для животных, конечно же. Я вздрогнула от воспоминания о маленьких вазах, которые стояли на китайском комоде тетушки. У другой тети среди кубков за игру в гольф стояло чучело любимой кошки. Нет уж, мне нужно закончить похороны.

Я встала и прочистила горло.

– Маленькая мисс Шелтис была хорошей матерью, – начала я. – Она погибла, пытаясь защитить своих детей. – Я посмотрела на щенков. – И мне очень жаль, что ее больше нет с нами во плоти, потому что я знаю, что значит расти без матери. И будет много дней, когда вы будете мечтать услышать ее голос, хоть раз услышать его снова. Вам будет хотеться спросить ее совета, и что она думает о вашем поведении, и гордится ли она вами – все эти маленькие важные моменты, вроде первых месячных, первого свидания, первого парня, первого чего угодно… Вы захотите спросить ее совета, но придется только надеяться и верить, что как-то, как угодно, она слышит вас и тихонько отвечает, вам нужно только научиться ее слышать. Иногда она говорит словами других людей, иногда приходит во сне, а иногда, как сейчас… – У меня сорвался голос, и щенки заскулили, облизывая мои ботинки, – иногда она может говорить с вами через другую мать, через ее жертвы и победы.

Слезы лились по щекам. Я снова опустилась на колени, прижала к себе щенят. Они лизали мне щеки.

– Родители не идеальны, – прошептала я. – Но у хороших родителей всегда хорошие намерения. Мой отец старался держать меня подальше от этой фермы, подальше от бабушки Нэтти, потому что думал, что здесь на меня плохо влияют. Он ошибался, но он не хотел обидеть ни ее, ни меня. Мне кажется, он пытался по-своему почтить память моей мамы, сделать то, чего она хотела бы. Моя мама уехала отсюда и начала новую жизнь в Атланте. Возможно, она хотела проститься с бабушкиным образом жизни, а может, она разбила бабушке сердце, сама того не понимая. Не могу сказать. Я не знаю, и это разбивает сердце мне. Я не знаю, что пережили она и бабушка. Я только могу сказать: «Я здесь. Бабушка, я вернулась. Я вернулась, мама. Вы с бабушкой сами справлялись со своим прошлым. Помогите мне справиться с будущим, а? Помогите мне позаботиться об этих детях, этих щенках. И, пожалуйста, помогите мне позаботиться о Томасе. Он слишком много страдал. Умоляю, помогите мне понять, как я могу ему помочь. Пожалуйста».

Я потерлась носом о щенят.

– Иногда нужно просто похоронить свою мать и двигаться дальше, жить своей жизнью, самой попытаться стать хорошей матерью. – Я поцеловала щенят в головы и положила тело их матери в могилу.

– Прощай, собачка, – прошептала я, бросая первую горсть земли. – Я прощаюсь с тобой. – Еще горсть. – Мои мама и бабушка прощаются с тобой. – Еще горсть. – И главное, твои маленькие девочки тоже прощаются с тобой.

Две горсти. Я поднялась, вздрагивая от холода январской ночи. Засыпала могилу остатками земли, утрамбовала ногой, нашла камни, сложила из них холмик и отошла на шаг. Щенки жались к моим ногам.

– Я сделаю ей надгробие, – пообещала я им. – Но я не знаю ее имени. Тутс не знает, никто из соседей не смог сказать, а спрашивать у Френка Ханнелла я не буду. Мы придумаем, какое имя здесь написать, хорошо? Что-то лучшее, чем «Маленькая мисс Шелтис». А еще я не знаю ваших имен. Я Кэти. Кэти Дин. А вы?

Но они, конечно же, просто посмотрели на меня и ничего не сказали.

– Будь я Альбертой, я назвала бы вас Тельма и Луиза.

Никакой реакции.

– Будь я Дельтой, я назвала бы вас Бисквит и Подливка.

Нет ответа.

– Будь я прежней, вас бы звали Вера Вонг и Коко Шанель.

Нет ответа.

– Но я больше не знаю, кто я. – Я закрыла глаза. – Мама? Бабушка Нэтти? Мама этих щенят? Вы не могли бы помочь мне назвать этих девочек? Скажите мне, кто я и кто они.

Нет ответа.

– Ладно, над именами подумаем позже. Может, вы сами поймете, кто вы, девочки. – Я вскинула лопату на плечо и снова посмотрела на могилу. Щенки бегали вокруг нее, нюхали камни, трогали любопытными лапами. Я щелкнула языком, и щенки подбежали ко мне.

– Сегодня мы с вами сами по себе. Пойдем домой.

Они завиляли хвостами. Хороший знак. Мы стали семьей.

Вглядываясь в тени, пробираясь через лес, мы вернулись в дом. По пути я думала о Томасе и смерти.

Водка, как и большинство веществ, изменяющих сознание, – в их числе еда и секс – это многослойное искушение, джинн-соблазнитель в бутылке здравого смысла. Джинна нужно выпускать осторожно, тщательно выбирать желания, и все будет хорошо. Но стоит повернуться к нему спиной, ослабить поводок, и джинн затащит вас в свою бутылку и прикует цепями к полу. И там, друг мой, тебя найдет тобой же созданный ад.

Я гордился тем, что контролирую джинна водки. Я знал, как часами оставаться оглушенным, как держать эффект чуть выше отметки «ступор», но ниже отметки «боль». Даже в ту ночь, решив уйти из Кроссроадс и умереть, я держал джинна на цепи. Собирал холщовый мешок аккуратно и медленно, каждый час или около того останавливаясь, чтобы выпить еще и перечитать письмо Шерил. На горы опустилась холодная ночь, я разжег камин, застелил постель, поел тушенки с крекерами. Я был спокоен, уверен, я ничего не чувствовал. Я не хотел думать о письме – в перерывах между чтением – и не хотел думать о том, что желал смерти Этану и не рожденному еще малышу. И я не хотел думать о Кэти.

Если мне удастся сейчас исчезнуть с ее пути, она сможет потом говорить людям, что я был лишь проходным моментом, временным помощником, пока она училась жить заново.

А еще Дельта. Она никогда не простит меня, но Дельта отлично справляется с печалями, так что с ней все будет хорошо.

Мой брат. Джон. Он тоже никогда не простит меня, но он не удивится. Он давно знал, что к этому все идет. Я отправлю е-мейл. Джон прочитает и все поймет. Он справится с моей смертью. У него есть жена и любящие дети, ради которых он будет жить. Он семейный человек. В отличие от меня.

Я поставил мешок на сиденье грузовика. Положил сверху свой пистолет. Энфилд № 2 Mk 1, рабочая лошадка, тридцать восьмой калибр, британец. Стандартное оружие Второй мировой войны. Я купил его у старого японского бизнесмена на какой-то Новый год. Прежний владелец сказал только: «Он перешел ко мне по наследству от семьи, которая уважала его смелость». Я так и не понял, была ли это семья убитого из револьвера или солдата, который из него стрелял.

Этот пистолет видел многое на войне, его не шокирует мое отчаянье мирного времени. Для этого пистолета я всего лишь очередное звено в цепи владельцев. И хорошо. Я вошел в хижину, не дрожа от ветра, хоть и забыл о куртке. Над Хог-Бэк поднималась белая холодная луна, заливая серебряным светом меня, высокий луг и мой незаконченный виноградник имени Френка Ллойда Райта.