Дрожь земли - Роман Глушков

Пока я кувыркался, на корме что-то ослепительно сверкнуло и погасло. И когда мне посчастливилось наконец обрести равновесие, Жнец уже стоял как вкопанный. Вернее, он и был теперь вкопанным. При экстренном торможении колосс зарылся в землю почти до самого брюха и наворотил перед собой внушительный курган из глины и камней.

Корма, которая еще полминуты назад сверкала лучами и трещала не переставая, исчезла. Не развалилась по швам, не расплавилась и не рассыпалась в крошево, а именно исчезла. Так, будто некий еще более исполинский биомех поймал Жнеца за задницу и начисто оттяпал ее, укоротив корпус жертвы на целую четверть.

Я глядел во все глаза и хоть уже до смерти устал сегодня удивляться, все равно с трудом верил увиденному. Задние колеса монстра отныне не являлись его частью, а стояли отдельно одно от другого на расстоянии, равном ширине отсутствующей кормы. В центре каждого колеса – там, где прежде они крепились к осям, – зияли сквозные дыры со странными, как будто и впрямь обкусанными краями. Оси, иные детали трансмиссии, рама, к которой она крепилась, и защищавшая все это броня испарились…

…Нет, все же не бесследно. Но следами этими были не обломки, а видневшиеся на металле отметины. Они располагались по всей кромке поперечного среза, образовавшегося на корпусе после исчезновения его тылового фрагмента. Характер повреждений был идентичен тем, что наблюдались на колесах. Такую «бахрому» и впрямь могла бы оставить после себя гигантская пасть с очень мелкими зубами, способными пройти сквозь шестиметровую броню, как иглы сквозь ткань. И не только через одну броню, но и перекусить заодно каркас и днище – тоже, надо заметить, устойчивые к любым разрушениям. Лишь передняя стена отсека – та, что наглухо отрезала его от остальной утробы монстра, – осталась неповрежденной. Но и она хранила на себе следы укусов дьявольской пасти.

А впрочем, какая пасть, о чем это я? Волокна! Пронизывающая исполина энергетическая волоконная сеть! Вот что могло испарить без остатка такое количество металла и нанести на уцелевшую часть корпуса эти отметины. Я, конечно, не уверен в своей правоте, но если рассуждать с учетом прежних моих догадок, то вырисовывалась вполне складная картина.

Энергия тысячи с лишним «Сердец зверя» столь огромна, что для ее передачи должен использоваться не стандартный, а уникальный проводник. Такой, как артефактная сеть, похожая на увеличенную копию моего аномального симбионта. Похожая и структурно, и функционально, являясь вдобавок армирующей основой того материала, какой она пронизывала. И если, допустим, собственная энергия семи ее центров-источников (тоже очень крупных алмазов?) уходила на формирование сети и увеличение прочности Жнеца, то мощь «Сердец» тратилась уже исключительно на его движение.

Так все и происходило, пока Ипат не выстрелил в артефакты лазерным лучом. Однако их «сплав» с проводником оказался настолько основательным, что тот просто-напросто поглотил всю силу взрыва. Пронесшийся по сети энергетический импульс испарил ее вместе с носителем, а наблюдаемые мной световые и звуковые эффекты были внешними признаками этого уничтожения. Но, вероятно, сработала какая-то защита, и оно не распространилось на всего Жнеца, уничтожив лишь генераторный отсек; вариант, что волокна опутывали только корму, я не рассматривал, ибо хорошо знал захватнические амбиции своего паразита, контролирующего у меня в теле каждую клетку.

На некотором расстоянии от эпицентра – в месте корпусного среза – импульс был блокирован. Или нет, скорее всего, он блокировался по всей длине волокон от генератора до этого рубежа. И окаймляющая его «бахрома» служила тому наглядным свидетельством. Там, где она образовалась, волокна успели выгореть, но на уничтожение брони энергии импульса уже не хватило. Вся она была вымещена при преодолении сопротивления, уйдя на «холодное» испарение сотен тысяч тонн металла и самого проводника, не выдержавшего такой запредельной перегрузки…

Свет погас, порожденные им фосфоресцирующие сгустки – возможно, отходы этого испарения – растворились в воздухе, треск затих, искалеченный Жнец остановился, и на меня обрушилась тишина. Само собой, не полная. Помимо обычных звуков окружающего мира я слышал множество других: громыханье камней, что осыпались с навороченного исполином кургана и склонов тянущейся за нами траншеи; завывание тревожной сирены в Цитадели; далекие раскаты грозы; доносящийся сюда с Воющего поля гул вращающихся ветряков… А также стон каркасного металла, что медленно деформировался под собственным весом из-за утраты биомехом былой целостности и жесткости. Но, так или иначе, по сравнению с лязгом и грохотом, что третировал мои уши несколько часов кряду, все эти шумы звучали для меня ласкающей слух, райской музыкой.

– Пропади я пропадом! Да ведь мы и впрямь прикончили эту тварь! – пробормотал я, удивляясь тому, как непривычно звучит мой охрипший, сорванный голос. После чего глянул на небо, не возвращаются ли гарпии – нет, похоже, их здесь больше ничего не удерживало – и, приблизившись к краю среза, посмотрел вниз.

Никого… Лишь укатанная Жнецом земля да вдавленный в нее хлам, чьи груды усеивали берега Акташского озера. Что ж, не повезло Ипату. А я подумал было, что раз энергия взрыва распространялась исключительно по волоконной сети, значит, соратник вполне мог бы уцелеть. Но нет: ни его, ни сталтехов, ни даже их останков на месте аварии не наблюдалось.

Не могу сказать, что меня это огорчило. Кто знает, как повел бы себя выживший мнемотехник и не надумал бы он присовокупить к докладу о своем подвиге мою трофейную шкуру? И все-таки кое-какой осадок сожаления у меня на сердце был. Как ни крути, а мы с Ипатом распрощались не врагами, а соратниками. И я не намеревался отказываться от данного ему обещания рассказать Пятизонью, кто ценой собственной жизни остановил Жнеца на подступах к Цитадели.

Стон и скрежет гнущегося и рвущегося металла вывели меня из замешательства, напомнив об оставшихся в «сердечнике» товарищах. Как пережили они торможение махины? Особенно это касалось Мерлина. С Динарой и Жориком все ясно: облаченные в доспехи, они могли разве что тоже попадать с ног да набить себе новые синяки и шишки. А вот Пожарскому и его ассистентам, подключенным к системе управления Жнецом, уничтожение генератора грозило отрыгнуться самым плачевным образом. Чему измордованный Умником Семен, возможно, был бы только рад, но меня такой исход категорически не устраивал.

Трудно предугадать, кто появится здесь первым: узловики из Цитадели или чистильщики, наверняка засекшие исполина с воздуха. Ни те, ни другие мне не друзья, и если я не хочу встретиться с ними, придется поторопиться. Это я лазаю по тросу, словно обезьяна, а для травмированной Арабески и неуклюжего Дюймового подъем по вентиляционному каналу станет серьезной проблемой. Про Мерлина и прочих вовсе говорить нечего. Даже если они выжили и освободились от рабства, сомневаюсь, что у них хватит сил выбраться самостоятельно из своей камеры таким маршрутом. И обратной дорогой – через техническую шахту – нам без Семена не уйти. Боковые люки Жнеца охранялись ботами, и после смерти Ипата лишь Пожарскому было под силу заставить их откупорить выходы. Да и то в случае, если он сохранил хотя бы половину своих прежних талантов.

Ладно, к чему гадать? Надо сначала вернуться к товарищам, а уже там решать, как нам быть, куда убегать и кого, скрепя сердце, оставлять здесь на милость военных или рыцарей.

Терзаемый подобными раздумьями, я развернулся и поспешил к ведущему в центр связи колодцу. Мысленно я был уже вместе с товарищами, и потому сюрприз, который подстерегал меня возле вентиляционного канала, был сравним с ударом бейсбольной биты по лбу! Расчищенный мной лично путь, где я вроде бы не должен был встретить сейчас ни одной преграды, оказался блокирован! Да так, что устранить помеху не представлялось ни малейшей возможности.

Ни устранить, ни обойти, ни убежать от нее. Последнее, теоретически, стало бы единственным правильным поведением перед лицом такой угрозы, ибо драться с Трояном было заведомо фатальной глупостью. Он это не тупые скорги, с которыми я разобрался недавно и чья тактика боя мало чем отличалась от тактики разъяренного роя ос. Троян же был, можно сказать, истинным символом здешней смерти, видение которого не предвещало обитателям Пятизонья абсолютно ничего хорошего.

Ну а увидеть его в пяти шагах от себя – так, как это случилось сейчас со мной, – представляло собой уже не знамение, а фактически свершившееся проклятье. Даже у одноногого, вооруженного лишь костылем калеки имелось больше шансов выиграть в поединке у олимпийского чемпиона по фехтованию, чем у меня – одержать победу над Трояном. Хоть рвани я бежать со всех ног, хоть останься стоять на месте – итог будет один. Для твари, что могла вмиг уничтожить без единого выстрела боевой вертолет, человек был не страшнее капельки грязи на скатерти. Одно небрежное движение салфеткой – и проблема устранена. И то, что «грязь» вроде меня и Ипата разъела скатерть-Жнеца до дыр, уже не играло никакой роли. Проштрафившийся хозяин взялся за генеральную стирку – запоздалую, но оттого не менее убийственную для оставшейся на испорченной вещи грязи.