Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон

Иными словами, даже если б мы не вылетели в космос, то тогда бы наш мозг не стал пристанищем для паразитов. Рак в них медленно умирал от голодного истощения, путешествие в космос только ускорило это процесс. Первым ощущением, по мере того как мы отдалились от остального человечества, были ужасающий страх и одиночество, подобные тем, какие испытывает дитя, впервые отлученное от матери. В такой момент возникает непревзойденный по своей значимости вопрос: действительно ли человек — существо общественное и не способен существовать обособленно, без окружения себе подобных? Если это так, то тогда получается, все наши человеческие ценности — фикция: добродетель, правдивость, любовь к ближнему, любовь ко Всевышнему, все остальное; ведь эти ценности принято считать абсолютными, выше самих людей.

Страх от такой чудовищной мысли послужил поводом для нового погружения вглубь, к источнику «силы, смысла и цели». Все ложные провода, связывающие человека с его собратьями, оказались для нас обрезаны. Это не значит, что прочие люди вообще перестали для нас что-либо представлять; напротив, их значимость неизмеримо возросла, потому что как раз здесь приходит осознание, что всякий человек некоторым образом бессмертен. Но здесь же наступает и прозрение того, что все наши так называемые «человеческие ценности» ложны, основаны на недооценке человеком самого себя.

Вот поэтому паразитам и пришлось нас оставить. Прочие люди не удовлетворяют нашим представлениям о человеческой ценности — эта истина, по мере того как мы все дальше уходили в космос, становилась нам все яснее. Людское окружение не представляет из себя той важности, что ему традиционно приписывают. Человек не бывает один. Можно быть последним из людей, оставшихся во Вселенной, и при этом не быть одиноким.

В разговоре с Райхом прошли все оставшиеся ночные часы. И когда наступил рассвет (или тот час, когда начинает светать на Земле), в нас обоих что-то произошло. За прошедшие несколько часов мы переменились. Куколка превратилась в бабочку.

Мы не принадлежали более Земле. Полая бездна окружающего пространства была для нас таким же в точности домом, как и тот нелепый голубой с прозеленью шарик, зависший сзади на расстоянии трех миллионов километров.

Ощущать такое было слегка страшновато. Мы походили на нищего, вдруг ни с того ни с сего получившего в наследство громадное состояние. И вот он теперь стоит и смотрит на ряды слуг, ожидающих его приказаний; на дорогие вещи, которые может купить при таких деньгах; на обширные земельные угодья, принадлежащие теперь ему… и ум от этого начинает плыть, голова кружится; он пугается этой свалившейся на него свободы.

Впереди открывалось такое поле для исследований, столько всего предстояло узнать…

Но прежде всего предстояло выполнить другую задачу: воротиться назад и приобщить к нашему знанию остальное человечество.

И хотя Земля больше не являлась домом, у нас не возникало сомнений относительно того, что следует предпринять дальше. Мы стали полицией Вселенной.

Я подошел к пульту управления кораблем. Неделю назад мне бы потребовались подробнейшие инструкции полковника Мэсси. Теперь эта штука казалась мне столь же бесхитростной, как детская игрушка. Я проворно выполнил необходимые переключения и надавил на плунжер перепрограммирующего устройства. Фотонные паруса тотчас же втянулись в корабль, автоматически включился двигатель поворота. Все, кто был на корабле, пробудившись, пришли выяснить, в чем дело.

— Мы возвращаемся на Землю, — коротко сообщил я. — Помогите мне разогнать корабль.

Сведя умы в параллель, мы принялись вырабатывать часто чередующиеся импульсы волевой энергии, понемногу их наращивая, вслед за тем, соблюдая максимальную осторожность, дали ей разрядиться через сопло. Словно какая-нибудь невиданных размеров ладонь плотно обхватила исполинское рыбообразное тело корабля. Мы почувствовали, как корпус дернулся вперед, и послали следом повторный импульс. Корабль опять с готовностью рванулся. Попробовали более сильные заряды; последовал очередной рывок, но корпус корабля при этом содрогнулся от вибрации. Это было рискованное, требующее филигранной аккуратности занятие. Энергия, которую мы в состоянии были применить, равнялась по силе дюжине водородных бомб, но применять ее надлежало таким образом, чтобы она преобразовывалась в линейную скорость. При недостаточной осмотрительности эта сила могла разорвать корабль на части, измельчить его в атомную пыль. Мы бы с Райхом при этом, возможно, и уцелели, а вот остальные вряд ли. Находиться в космосе на расстоянии трех с половиной миллионов километров от Земли в эдакой дребезжащей жестянке, сработанной, казалось, слабоумными, — в этом было что-то забавное. Мы с Райхом однозначно решили, что по прибытии на Землю едва не первым делом надо будет показать людям, как строить настоящий космический корабль.

Самым простым и быстрым способом довести мысли до остальных была телепатическая связь. Для этого все мы встали в круг и взялись за руки, как на сеансе спиритизма. На то, чтобы все настроились как следует на контакт, ушло не больше пяти секунд. Ведь связь для них в каком-то смысле была делом уже знакомым. Это мы искали дорогу на ощупь в темноте; они шли по ней при дневном свете.

Наблюдать такое само по себе было интересно. Лицо Райха в течение ночи я не видел, мы с ним находились в разных помещениях; посмотреть в зеркало на себя я тоже как-то не удосужился. Но едва содержание наших мыслей дошло до остальных членов группы, как стало заметно, что с ними происходит колоссальное изменение. В принципе мы, естественно, ожидали чего-то подобного. И вместе с тем видеть, что твое чувство отражается на стольких лицах сразу, было зрелищем до крайности непривычным. Обычными прилагательными этого не описать. Я мог бы сказать, что они стали «благороднее» или «величавее», но от истины эти слова будут безнадежно далеки. Наиболее метким, пожалуй, будет сказать, что их лица приняли детское выражение. Смысл этого нуждается в разъяснении. Если заглянуть в лицо ребенка, совсем еще крохотного — скажем, шести месяцев от роду, — а затем в лицо старика, тогда внезапно проступит та потаенная суть, название которой — жизнь, радость, волшебство. Лицу старика, каким бы мудрым и добрым он ни был, недостает ее незримой печати. Ребенок же, если спокоен и смышлен, просто лучится этим обнаженным чувством, и при взгляде на него буквально режет глаза — кажется, что он принадлежит другой, более яркой Вселенной. Он все еще наполовину ангел. Взрослый человек, будь он хоть самый великий, принижает жизнь. Младенец раскрывается ей навстречу, утверждает ее всем своим существом.

То, что неожиданно снизошло на всех присутствующих в столовом отсеке корабля, было тем самым обнаженным чувством жизни, и не будет преувеличением сказать, что чувство это напоминало светлую