Волчок - Михаил Нисенбаум

из друзей, примагниченных все той же таинственной силой дружеского притяжения. Так бы и числиться мне десятитысячным другом Саши Визера, не случись история, которая развеяла его чары навсегда. И сейчас я точно так же противлюсь желанию рассказать эту безобразную историю, как прежде противился нашей форсированной дружбе.5

– Нравиться! Первое, чему мы будем учиться: заставлять понравиться нам – кого угодно.

Голос доктора вернул меня на Маросейку, где начиналась сама игра. Первый ее шаг состоял в том, чтобы в течение получаса найти и сформулировать то, что гостям нравится друг в друге. Не просто обнаружить, но вычленить, усилить до такой степени, чтобы почувствовать благодарную радость: мол, мне выпал редкий шанс встретить такого замечательного человека.

Нас разделили на пары и велели начинать разговор, попутно отмечая мысленно все достоинства собеседника – от внешних, вроде цвета глаз, прически, одежды, запаха до приятных особенностей характера: излюбленных словечек, манеры добросовестно формулировать ответ, сопровождать речь кивками, жестами, движениями глаз.

Мне достался Виталий, человек в лимонном джемпере и черных галифе. Не самая сложная задача, учитывая мою насмешливую любовь к ярким чудакам. Виталий оказался владельцем продюсерской компании, говорил охотно, но старался не показывать словоохотливости, поэтому нарочно замедлял поток слов, произнося их как можно тише. Все же, когда речь заходила об именах его знаменитых знакомых, говорить о них совсем уж тихо у Виталия не получалось, как не получалось и скрыть довольную улыбку. Но когда выяснилось, что Виталий устроил гастроли маэстро Оттавио Веллетрини, моего любимого пианиста, я ощутил прилив настоящего тепла: мы оба открыли эту музыку в ранней юности, помнили лучшие записи, невероятные каденции к моцартовским концертам, привычку Веллетрини закрывать глаза на самых чувственных моментах, боже, да сколько всего еще. Через пять минут мы расстались если не друзьями, то братьями по оружию, и мне досталась Виктория. А может, я достался ей.

Поиск обаятельных черт в тех, кто изначально казался напрочь лишенным обаяния, оказался захватывающим испытанием. Главное – не выдумывать жалобных предысторий какого-нибудь неприятного качества, например историю парика моей Виктории, хозяйки агентства недвижимости. Лучше думать о старинной пудренице, которую Виктория добыла из сумочки, о ее разноцветных глазах и о прекрасном звуке «ш», который – я уверен – был так опрятен именно в мою честь. А еще приятно сознавать, что в этот самый момент твоя визави внимательно разглядывает в тебе нечто прекрасное, может быть даже такое, о каком ты прежде не подозревал.

Через полчаса в зале стало казаться, будто люди пришли в гости друг к другу: чужих здесь не осталось. У Аркадия, мужчины с красивым узким лицом и седым ежиком волос, жена шведка и четверо детей, Линда, банкирша в меховой душегрейке, научила меня выращивать мох на камне, а Олег, властный коротышка в африканской рубахе, содержит на свои деньги больницу в небольшом городке нижегородской губернии. Меня окружали прекрасные люди, и если меня не охватил порыв немедленно стать их другом, то дело не в них, а во мне. Кроме того, мысли мои слишком часто выскакивают из головы и бегут прочь из квартиры, с Маросейки, из Москвы, далеко-далеко к затерянным в умбрийских холмах домикам, где сейчас, чертыхаясь и высовывая язык от старания, шлепает по трафарету куском поролона Варвара Ярутич.

Сонный голос Матвея Карина, мудреца с одутловатым лицом, необидно ухватил меня за шиворот и потащил обратно из поместья через горы, поля и реки в светлую московскую комнату, в компанию милых сердцу малознакомых людей. Доктор Карин говорил:

– Может, я плохо знаю жизнь и не разбираюсь в людях. Но у меня есть гипотеза, от которой трудно отмахнуться. Когда вы проделывали этот опыт – пытались обнаружить в другом привлекательные черты, – вам приходилось делать некоторые усилия над собой и, скажем, над материалом?

Потеплевшие лица мужчин и женщин не оставляли ни малейшего сомнения: да, приходилось прилагать усилия, любовь к ближнему легко не дается. Доктор Карин улыбнулся нам улыбкой, доказывающей, что лично ему любить нас ничего не стоит. Как увидел – так сразу и полюбил.

Если когда-нибудь русская буря снесет все, нажитое страной за время недопонятых и недооцененных свобод, по чему я буду скучать, если, конечно, самого меня не сметут вместе со свободами? По супермаркетам с рядами сияющих стеллажей? По сотне телепрограмм, из которых минимум девяносто пять доказывают зрителю его глупость и эксплуатируют ее? По книжным полкам, где мертвым грузом лежат сочинения, о которых прежде и мечтать не смели? По учреждениям, где служащие выучились говорить с посетителями учтиво? По огням витрин и нарядно одетым людям? Не знаю в точности. Может быть, затоскую, а может, и думать забуду. Но вряд ли удастся забыть понимающую улыбку мастера человеколюбия Матвея Карина, пленяющую раз и навсегда. Как бы объяснить существо этой улыбки? Доктор Карин не отмахивался от всего, что в человеке напрашивалось на осуждение или прощение. Он не отказывался вникать в то, что творилось в многочисленных чуланах, подвалах и прочих темных закоулках вашей души. Его улыбка говорила, что на всякую темную тайну у него достанет доброго света. Эта улыбка текла, точно медленная река, начавшая движение в незапамятные, дочеловеческие времена, и будет течь еще долго, до скончания веков, но уже бережно неся лодочкой по своему течению – тебя. Легкого тебя, светлого тебя и, что куда важнее, тебя любимого.

– У каждого из нас в душе накручены разнообразные узлы, которые пережимают, передавливают наши связи с миром. Нашу способность и готовность породниться со всем, что есть вокруг. В каких-то случаях это несомненно оправдано. В других совершенно не оправдано. Наша цель на ближайшие полтора дня, да и потом… Мы должны сами, осознанно выбирать, с кем нам стоит сближаться, а с кем не стоит. И пусть нам не мешают никакие узлы – ни наши собственные, ни родительские, ни узлы, навязанные нам обществом.

На лицах присутствующих обозначилась полная готовность разрубить любой узел и немедленно применить свое освободившееся дружелюбие. Кто бы мог подумать, что безграничное доверие так приятно, подумал я. Мы радостно поверили, что исполнение заданий доктора Карина преобразит нас и нашу жизнь, надо только в точности следовать предписаниям. Карин обвел глазами гостей и задумчиво произнес:

– Был ли с вами хотя бы раз в жизни случай, когда вы хотели сблизиться с человеком, человек этот не возражал, но на каком-то последнем или предпоследнем этапе вы почему-то отступили? А может, такое бывало не раз?

«Интересно, относятся ли сюда наши отношения с Варей?» – подумал я с мгновенным огорчением. Дарья Злотникова, высокая статная женщина, разведенная владелица аудиторской фирмы, подняла руку (при этом стало заметно, что шов тесноватого пиджака под мышкой разошелся, видимо, прямо сегодня):

– Не знаю, подходит это сюда, Матвей Юрьевич, или нет. Вот у