Потому что (не) люблю - Стася Андриевская

Осторожно придерживая живот, поднялась на четвереньки, потом, согнувшись в три погибели, на ноги. Потянулась ухом к трубке воздуховода, пытаясь услышать хоть что-то, но в комнате было тихо, только гулко бухало в ушах моё собственное сердце.

Я не должна. Нет. Это слишком опасно.

Но если я упущу эту возможность сейчас — появится ли она ещё хоть раз в будущем?

Опустилась на пол и, упершись спиной в стену, а ногами в лакированную стенку комода, зажмурилась, набираясь решимости.

То, что я задумала было невообразимо глупо. Страх перед рыскающим по нашему дому хищнику колотил меня так мощно, что становилось больно в груди… Но именно эта боль, попадая в сердце, почему-то превращалась в горячую, сладкую патоку — такую непреодолимо манящую, что к горлу подступал ком. И эта мания разгоралась во мне так стремительно и мощно, что меня не мог остановить уже даже страх за ребёнка. Я просто должна была его увидеть. Должна!

Плохая из меня мать, да. Я зависима от своих давних страхов, как наркоман от дозы, об этом мне неоднократно повторял Густав. Учил, как с этой зависимостью бороться… Но разве я могла представить, что это может быть ТАК непреодолимо? Словно вопрос жизни стоял не в том, чтобы спрятаться, а наоборот — узнать, кто мой преследователь. Взглянуть страху в лицо, чтобы перестать бояться. И наконец освободиться от него.

Сначала я сдвинула комод совсем на немного, благо он стоял на домотканой дорожке, и двигался по лакированным доскам пола относительно легко и без шума. Прислушалась — тишина… И, не мешкая дольше, неуклюже выбралась из укрытия.

На свободе стало одновременно и страшнее, и смелее. С одной стороны — беззащитность, а с другой… Он не посмеет меня тронуть. Кто он такой? Какое у него право поступать так с моей жизнью? Я ему всего лишь бывшая жена — не раба, не собственность, не козёл отпущения. Он и так пропахал мою судьбу глубокой чёрной бороздой, которую, единственную из всего, я, к сожалению, до сих пор помнила. Не события, конечно, — но ощущения, боль. Даже на уровне тела. Ну а шрамы на запястьях — лишь красноречивое ей подтверждение.

— Я тут у тебя ещё осмотрюсь, ты же не против? — явственно донёсся до меня голос из-за закрытой двери. Прозвучало не как вопрос. ОН просто ставил в известность и плевать хотел на ответ.

— Вы меня в чём-то подозреваете? — отозвался Густав. — В чём?

Голос промолчал. Объяснять он тоже ничего не собирался.

Хлопнула дверь ведущая в сенник и сразу же — уличная. Я бросилась к окну, замерла, прячась за шторкой, пытаясь разглядеть лицо мужчины, но увидела лишь высокую фигуру в яркой спортивной куртке. Алая с жёлтыми полосами. Кричащая, дерзкая. Опасная как…

Гоночная машина? Хмм… Это разве нормальное сравнение для куртки? Но на ум почему-то пришло именно оно.

Сердце выпрыгивало. Его лихорадочное биение отдавалось болью в виски и тупой пульсацией в низ живота. Но вот сам хищник неожиданно оказался не так уж и страшен. Просто рослый, крепкий мужчина с хамоватыми манерами и зашкаливающим высокомерием. Ни рогов, ни копыт, ни хотя бы автомата наперевес, как представлялось, когда сидела в печке, у него не обнаружилось.

Снова хлопнула дверь и на улицу выскочил Густав. Без шапки, фуфайка нараспашку. Длинные, всегда аккуратно зачёсанные волосы тут же взметнулись на ветру, упали на глаза, но он лишь придержал их рукой и поспешил за мужчиной.

— Послушайте, если вы ищете что-то конкретное, может, я смогу вам помочь? Здесь, на пару километров в округе, точно никого больше не найдёте!

Хищник остановился. Не потому, что решил поговорить с Густавом — просто от калитки к нему шёл второй мужчина. Я хорошо видела его лицо, но не узнавала. Хотя, что это в моём случае меняет, да? Гораздо важнее, что оно меня не волновало, не задевало. В отличие от хищника, в котором меня убивал даже звук его шагов.

Напряглась, комкая в кулаке шторку — обернись, ну же! Обернись!.. Но хищник стоял ко мне полубоком, почти спиной. Я видела лишь его широкие плечи, лежащий на них капюшон с густой меховой опушкой и часть коротко стриженого затылка.

— Обернись!

Не услышал, не почувствовал. Не обращая внимания на расстилающегося перед ним Густава, кивнул на дальний сарай под навесом. Туда все трое и пошли.

Когда они скрылись из виду, я без сил опустилась на диван. Потряхивало, даже в ушах шумело. Тупой полупрозрачной болью толкнулось в самый пах и тут же по диагонали вверх, под рёбра. Я положила ладонь на живот, ловя беспокойное шевеление малыша. Он тоже боялся вместе со мной. И тоже не понимал толком, чего именно.

Под оконцем мелькнула тень, я бросилась к стене, прижалась, прячась, снова видя не лицо, а лишь силуэт, заглядывающий в комнату с улицы. Потом он пошёл дальше, а я, совершенно уже не соображая, что делаю, кинулась из комнаты — через весь дом, в сарай, пристроенный к его задней стене.

Сарай был совсем старый, дощатый. Сквозь частые щели полосато пробивался уличный свет и задувало снежинки. Холодно, почти как снаружи. Но я всё равно стояла и, едва дыша, ждала. И он пришёл.

Бесцеремонным ударом ноги распахнул дверь и остановился на пороге. Я прижалась к простенку, замерла. Пара мгновений — и он пошел дальше. Внутрь. В мою сторону.

Голова кружилась, сердце колотилось в горле. Началось удушье. Всё-таки это было очень глупо — идти сюда. И это действительно то, о чём всегда предупреждал Густав — паталогическая зависимость от своих страхов. Вернее, от одного страха — того самого, на крючке которого я сейчас и болталась.

Ну что ж, я зависимая, да. Сорвалась на дозу. И, похоже, ещё пара минут — и умру от разрыва сердца. Но, типа, счастливая.

Хищник медленно шел вдоль моего простенка, и я отчётливо слышала, как сухо скрипит налипший на его ботинки снег, как клубящимся паром срывается с его губ дыхание. Он действительно был похож на зверя, выслеживающего добычу. А добычей была я.

Как нарочно остановился прямо напротив меня, прислушался. Теперь нас разделяли лишь несчастные полтора сантиметра полугнилых досок. Сделал ещё пару скрипучих шагов — я за ним, осторожно ведя застывшими пальцами по щели, в которую так близко видела теперь и мех на его капюшоне, и даже яркие отстрочки плечевых швов куртки. Но не лицо.

— Я тебя всё равно