Мечников - Семен Резник

Но не будем забывать, что события тех лет мы рассматриваем (и не можем рассматривать иначе!) сквозь призму успехов, достигнутых в последующие годы и десятилетия. Постараемся быть справедливыми. В каждую эпоху появляется множество лжеучений и лжепророков, и особенно много их в медицине; и никто еще не нашел рецепта, как безошибочно зерна отделять от плевел. Во главе санитарного дела Херсонской губернии Михаил Семенович Уваров был поставлен по прямой рекомендации Ф. Ф. Эрисмана — крупнейшего в России гигиениста; и повел работу таким образом, что, несмотря на нехватку врачей, мизерность денежных средств и невежество большей части населения, организация санитарного дела в губернии была одной из лучших в Российской империи. В докладе Уварова отразилось общее недоверие врачей к новой науке, имевшей, по их мнению, очень скромные и притом сомнительные успехи и чрезмерные претензии.

Но именно потому, что Уваров был не одинок, Мечников не мог оставить его нападки без ответа. В пылу полемики Илья Ильич зашел дальше, чем хотел. Он заявил, что санитар — по преимуществу дезинфектор, а потом просил не включать этих слов в протокол. В конце концов съезд принял его резолюцию, в которой, между прочим, было указано, что санитарные врачи должны овладевать бактериологическими методами и что Одесская станция берется их учить.

В сентябре 1886 года Мечников открыл «холерные» курсы…

Холера в это время появилась в Австро-Венгрии и неумолимо приближалась к русским границам. Чтобы предотвратить надвигающуюся беду, Илья Ильич предложил установить на границе санитарные посты для обследования въезжающих из Австро-Венгрии и такие же пункты основать при больницах, дабы своевременно выявлять случаи холеры. Но для работы на этих постах и пунктах нужно было подготовить персонал — вот Мечников и взялся обучать врачей. В десятидневный срок очередная группа слушателей приобретала навыки в диагностике холеры.

О курсах много писали газеты; журналисты восхищались тем, как чудодей-профессор, обучая врачей, пользуется консервными банками и обходится без дорогостоящего оборудования.

Эти неумеренные восторги обеспокоили Мечникова. Он поспешил опубликовать разъяснение, дабы появившиеся сообщения «не подали повод к некоторым недоразумениям».

«Хотя станция действительно настолько бедна, — писал Мечников, — что не имеет даже своих микроскопов, тем не менее она пользуется всеми приборами, необходимыми для бактериологических исследований». Мечников перечисляет эти приборы и заключает: «Если врачи, занимавшиеся на станции, приготовляли студень с помощью „посуды, имеющейся всегда у каждого под рукой“, то это объясняется именно тем, что преследовалась специальная цель — показать, как на пограничных пунктах можно обойтись без лабораторных приспособлений».

На станцию стекалось все больше пострадавших.

Приезжали из Твери и Екатеринослава, Костромы и Козлова, Сорок и Подольской губернии, Нежина и Москвы, Киева и Калуги, Петербурга, Кременчуга и Харькова; появились больные из Румынии и Турции…

Преследуемые страхом пациенты иной раз записывались, но на прививки не являлись; кое-кто не хотел приезжать или присылать детей. И все же доверие к станции росло.

Мечников следил за тем, чтобы его молодые помощники не увлекались новациями; он ни на йоту не хотел отступать от правил, выработанных Пастером. Бардах предложил для облегчения дела производить вскрытие черепа у кроликов без хлороформирования и обычным трепаном, а не таким, каким пользовались у Пастера. Но Мечников не захотел пойти на это. Лашь после долгих настояний он пригласил для консультации П. А. Спиро, унаследовавшего после ухода Сеченова кафедру физиологии в университете; была проделана серия параллельных опытов, и только тогда Илья Ильич согласился на это чисто техническое новшество.

Вскорости, однако, стали поступать известия о гибели от бешенства бывших пациентов станции… Из первых 88 больных умерли двое (не считая двух стариков из Костромы, которых буквально загрыз бешеный волк и которые умерли до окончания прививок), причем оба скончались уже после истечения контрольного срока в четырнадцать дней.

Конечно, 2 смертных случая из 88 — это немного. Но на сто первых пациентов смертей было уже семь…

Мечников не находил себе места.

Когда раздавался телефонный звонок и из городской больницы сообщали, что умер еще один человек от водобоязни, он цепенел. Бардах тотчас мчался в больницу, а заведующий станцией прирастал к окну. По походке возвращающегося помощника он старался определить — кто умер, лечившийся или нелечившийся? Если шаги на лестнице были твердыми, неторопливыми, у него отлегало от сердца. Если же штиблеты ученика выстукивали быструю неровную дробь, Мечников выскакивал на лестницу и засыпал его вопросами…

Пока недоброжелатели лишь шептались по углам, но было ясно, что они выжидают случая, чтобы вернее нанести удар.

И случай не замедлил представиться.

Одного из умерших мальчиков, Сергея Тыжненко (Гамалея ошибочно называет его Томским), укусила собака которая успела скрыться; бешенство ее не было установлено. И вот доктор Кеслер выступил в Петербургском обществе врачей с сенсационным докладом. Он утверждал, что собака вовсе не была бешеной и мальчик стал жертвой прививок.

Общество активно поддержало докладчика. Падкое до скандальных сенсаций «Новое время» поспешило опубликовать о заседании подробный отчет. «В собрании, — писала самая популярная в России газета, — было высказано желание всячески избегать пастеровского метода, как не имеющего научной подкладки. Успех, каким пользуется сам Пастер, объясняется его громадной опытностью, но повсеместное применение его метода в руках неопытных врачей может быть губительно для пациентов».

Столь острый оборот дела грозил самому существованию станции. К счастью, шумиха поднялась лишь в октябре (мальчик умер в августе), и станция уже располагала твердыми доказательствами безопасности прививок.

Мечников спешно напечатал в «Вестнике одесской городской управы» отзыв Пастера, удостоверявшего «опытность» Гамалеи, а тот сделал подробный доклад в Обществе одесских врачей.

Кролики в Одессе были меньше парижских, мозг их был легче и высыхал сильнее. Через месяц после начала прививок Гамалея стал доводить инъекции до четырехдневных суспензий, как соответствующих пятидневным суспензиям Пастера. Еще через месяц, когда поступили первые данные о смерти пациентов, он по согласованию с Пастером пустил в ход еще более ядовитые, двухдневные суспензии. (Пастер сделал то же самое, так как среди его пациентов смертность тоже несколько увеличилась.) К октябрю, таким образом, способ лечения на станции дважды изменялся, причем оба раза в сторону усиления прививаемого яда. Если бы прививки были причиной несчастных исходов, то смертность неминуемо бы возросла, на самом же деле она упала с семи до половины процента, то есть снизилась в четырнадцать раз…