Яконур - Давид Константиновский

Шлагбаум был закрыт. Герасим притормозил, остановил машину; выключил зажигание.

Брус в белую и красную полосу перед самым капотом; монотонное мигание фонарей: левый, правый, снова левый, снова правый… Герасим посмотрел в одну сторону, в другую; поезда не было видно.

Рельсы, рельсы, рельсы…

Оборвал себя: не отвлекайся. Как бы тебе этого сейчас ни хотелось. Соберись, ты должен подвести итоги.

Новые итоги! Совсем новые…

Ну что ж! Семинаром все закончилось… В течение какого-то часа после своего выступления он убедился, что все двери для него одновременно захлопнулись. Видно, этого только Вдовину недоставало, еще одного — чтобы принять четкое решение, начать действовать всерьез и перекрыть последние возможности, последние лазейки, последние дырки, которые Герасиму еще удавалось использовать для своей работы… Едва успел ампулы с кобальта выцарапать! Вдовин обставил все очень аккуратно, он действовал в интересах истины, он защищал академическую честь и государственную казну от самозванца, от авантюриста, он боролся за эффективность, за что-то там еще… Ни тебе установок, ни людей — ничего. И в заключение этот ход с Назаровым; для надежности. Ну, сам-то ход так себе, невеликого значения событие, подумаешь; бывает. Но по нему ясно, что Вдовин в самом деле решил все окончательно.

Попытка поговорить со Вдовиным… Как это в голову пришло? Экспериментатор… Вот так-то! Он хотел измениться, стать другим, не таким, как эти люди, Вдовин и прочие, отойти от них, оторваться, у него вроде иные, отличные от них, начались уже и мысли и поступки, — но необходимость в контактах с ними была посильнее его намерений, разорвать эти связи оказалось практически невозможно, И — чтобы по ступать по-своему, делать новые свои дела, он должен — обстоятельства вынуждали его — обращаться за помощью, с просьбами туда же, ко Вдовину! Без Вдовина, которым Герасим быть не хотел, он не мог стать не Вдовиным. Парадокс… Неприятно. Ему было неприятно в разговоре со Вдовиным выдерживать тот небрежный, иронический тон избранных, который принят стал в этой среде для этих целей еще до того, как Герасим закончил университет и вступил в нее, тон, который он с восторгом когда-то усвоил, казалось, навсегда, поверил (заблуждение не только Герасима), будто в этом есть что-то естественное и даже традиционное; и вот о дорогих ему делах, с новым своим отношением к ним, — Герасим говорил в той же манере! Прикидывался. Маскировался. Напрасно! Вдовин — в ответ — о вариантах тематики… потом перешел на ВАК: что-то нет утверждения Герасимовой докторской, все ли там в порядке… затем упомянул о возможностях трудоустройства… Герасим и не ответил ему, как следовало! Опешил… Сгорал со стыда… Не думал никогда оказаться в такой роли, а оказавшись — не мог представить себе, что с ним, да, с ним это происходит, что это все в действительности…

До сих пор были только сигналы, тревожные сигналы об опасности. Теперь пришла сама угроза, выраженная прямо, явно, точными словами.

Была ли она реальной? Да. Перед ним опустили шлагбаум.

Герасим не мог продвигаться вперед в работе — ни с моделью, ни с очисткой. Это было главное. А к тому прибавлялось и многое другое… Он вообще не мог двигаться вперед! Шлагбаум!

Институтская буфетчица на все претензии к ней отвечала: «Я-то себе работу найду! А вот у вас лаборатория сгорит — вы куда пойдете?» Не то чтобы она была права абсолютно! Но и не была не права совсем…

Он мог теперь только терять… Жалко? Конечно, жалко. Да ладно… Эфемерные ценности. Машину — продать… Хотя и машину, черт возьми, жалко! Он к ней привык.

Герасим посмотрел еще раз, — поезда все не было; открыл дверцу, вышел. Шагнул к бело-красному брусу, положил на него руку.

Дерево как дерево… Усмехнулся. А не пускает!

Герасим вспомнил, как считал пустым шумом разговоры О вдовинском давлении на ребят Элэл. Похоже думал и о происходящем на Яконуре… Что это у него, вправду! — запаздывание… Нет, все кругом было серьезно.

При том, какое место занимала в его жизни работа, — теперь получалось так, что он не мог делать ее дальше. Да и все, что удалось ему сделать, должно было остаться незамеченным, неоцененным; вероятно, и начисто пропасть… А он хотел делать свою работу. И хотел — разве это не свойственно человеку? — чтобы сделанное им и стало полезным, и — было замечено.

В прошлой своей жизни он привык непрерывно вырастать из своих одежек, его профессиональное продвижение было уверенным и быстрым; едва старая форма начинала трещать по швам, его уже ждала новая: следующая по восходящей линии задача и все, что к этому, — положение, престиж… Теперь он вынужден был (в лучшем случае) стоять на месте. На самом-то деле он продолжал расти, он успевал, ему следовало перейти в следующий класс, — а его оставляли на второй год…

Естественный ответ на несправедливость — обида.

Обида, обида!

Показался поезд. Герасим пошел к машине. Сел, захлопнул дверцу; включил зажигание. Он торопился к Снегиреву.

Поезд прошел. Шлагбаум не открылся. Герасим заглушил мотор.

Остановка!

Тогда тоже была остановка, — когда ему враз открылось такое важное для него, когда он вспомнил о кобальте… Но тогда он сам остановился, чтобы собраться с мыслями. Теперь его остановили… Едва успел он подумать: вот светят стержни на его яконурские ампулы, любимая пишет, что любит, ребята его приняли, модель должна получиться, у него есть настоящее, будет будущее, он победитель!

Шлагбаум не открывался.

Обида, горечь…

Герасим посмотрел в зеркало: целый хвост уже за ним…

— Профессор Савчук, — сказал Свирский, — но мы же видели, что очищенные стоки почти не отличаются от яконурской воды!

— По цвету, — сказала Ольга.

— Хорошо, по цвету. Тоже немало! И по химическому составу нечто совершенно иное, а? Или вы предпочли бы, чтоб комбинат прямо сливал в озеро свои отходы, безо всякой очистки?..

— Вопрос стоит не так, — сказал Ревякин.

— Думаю, вы все же искренне должны быть за нынешнюю ситуацию. И давайте не станем забывать о том, что очистка не кончается на территории комбината!

Кудрявцев:

— Действительно, почему кто-то считает, что комбинат и озеро существуют отдельно одно от другого? Они тесно взаимосвязаны. Это единая система. Именно система! Вот единственный верный подход: озеро принимает в себя стоки, чтобы очистить их и таким образом предоставить для производства новую свежую воду. По существу, Яконур — это цех комбината, один из цехов!

— Уже цех… — опешил Савчук. — Быстро вы его!

Шатохин:

— Вот, товарищ Савчук, вы называете себя ученым! Уже который год только деньги зря тратите и смущаете общественное мнение. А вот человек разобрался — и сразу сказал все как есть!

— Не цех, а свалка, — поправила Ольга. — В воде нельзя устраивать свалки. Плюс яконурские ветры, они разгонят грязную воду по всему озеру.

— Но почему же грязную! — воскликнул Свирский. — Ведь мы видели…

— То, что мы видели, — перебил Савчук, — осветлено с помощью коагулянтов. Когда их добавляют, стоки и вправду делаются значительно светлее. Эффектно. Но часть коагулянта не желает выпадать в осадок, остается в воде и уходит в Яконур. А для озера это…

— У вас есть доказательства? — спросил Свирский.

— Есть! — Савчук выложил на стол пачку листов — работу Коли Калугина. — Присутствие в воде самых ничтожных количеств коагулянта вызывает у рыб немедленную реакцию.

— Какую?

— Вот осциллограммы импульсов мозга…

— Обоняние?

— Да, обоняние! И явная реакция. Разве этого мало?

— Не могу сказать, чтобы это было уж очень существенно…

— А я считаю, существенно!

— Пожалуй… Но, как хотите, а в вашем небоскребе претензий к комбинату — это весьма маленький кирпичик.

— Ладно, — сказал Савчук.

Отбросил отчет Калугина на край стола.

— Ладно, — сказал еще раз. — Пусть. Будут и другие кирпичи, поувесистей… Сегодня же!

Повернулся к Ольге.

Ольга кивнула Савчуку. Сегодня — ее доклад… Наступил наконец день пустить в дело ее результаты, дать ход материалам экспедиции; они лежали, запертые от всех, дожидаясь своего дня, и вот — этот день наступил.

— Не знаю, — добавил Савчук, — что сможет тогда сказать руководство комбината!

Снегирев думал о человеке, который сидел перед ним. Человек этот был молод. Заметно было, что он очень устал. Модель так измотала его? Младший коллега, равный соперник… Видно было также, что Герасим нервничает; беспокойство его, похоже, относилось не только к теме разговора, тут, кажется, и другое… С годами жить не становится проще, но в этом возрасте, пожалуй, особенно…

— Сколько рад получил образец?

Снегирев не помнил.

— Сколько времени облучали?