«Крот» в окружении Андропова - Аркадий Жемчугов

«Я пришел работать в органы госбезопасности добровольно и сознательно. У меня не было ни малейших сомнений в том, что путь, на который наша страна встала в 1917 году, — единственно правильный путь развития общества». Это — признания самого Калугина.

В 1956 году он с красным дипломом окончил институт и начал головокружительную карьеру в советской разведке. В 1974 году, в сорок лет, Калугин уже генерал-майор и начальник управления «К» — внешней контрразведки. Тогда, говоря о его личных и деловых качествах, комитетские руководители разных рангов непременно отмечали природный ум, солидную профессиональную подготовку, начитанность, умение привлекать к себе людей, организаторские способности. И вдруг в 1979 году все рухнуло, как карточный домик. Калугина отлучили от разведки, перевели в Ленинград на должность заместителя начальника УКГБ. Стремительный взлет и не менее стремительное падение. В чем же дело?

Официальная версия — снижение результативности внешней контрразведки — была рассчитана на то, чтобы скрыть истинную причину.

…В конце 70-х годов один из сотрудников ЦРУ инициативно предложил свои услуги чешской разведке.

Таких называют «доброжелатель». Чехам захотелось посоветоваться с руководством ПГУ. Для решения вопроса на месте в Прагу вылетел Калугин, который убедил чехов в том, что они имеют дело не с «доброжелателем», а с типичной «подставой», с помощью которой ЦРУ рассчитывает учинить какую-то провокацию. Чехи прислушались к совету советского контрразведчика № 1. Но вскоре по своим каналам узнали, что «цэрэушник» был все же «доброжелателем», что его арестовали в США и упрятали за решетку. Кто же его заложил? В Праге стали анализировать и пришли к выводу, что с чешской стороны утечка информации начисто исключалась. Значит, просочилась из ПГУ?! Калугину пришлось писать объяснение, которое выглядело весьма туманным и невнятным.

«В 1979 году, — отмечает в своих мемуарах тогдашний шеф советской разведки В. Крючков, — руководство КГБ СССР приняло решение перевести Калугина из разведки в ленинградское управление КГБ. Появились сигналы о настораживающем интересе к нему со стороны американских спецслужб. Инициатива перевода Калугина исходила не от меня, а от Андропова… До сих пор полагаю, что Андропов не раскрыл мне полностью карт, не сказал, что послужило истинной причиной перевода Калугина в Ленинград. Видимо, у него были какие-то материалы, которыми он не счел нужным со мной поделиться: то ли они еще не отличались достоверностью, то ли на этот счет были какие-то другие соображения. Во всяком случае, на мое замечание, не стоит ли повременить, поглубже разобраться в Калугине, Андропов ответил категорическим отказом, сказал, что решение принято и что со временем я тоже приду к выводу о его правильности».

ПРИМЕРКА ПОГОН ОППОЗИЦИОНЕРА

Вскоре после того как высокопоставленный представитель Лэнгли спешно покинул Ленинград и вернулся восвояси, в первопрестольную безо всякой на то служебной надобности устремился Калугин — прямиком на Старую площадь к всесильному члену Политбюро ЦК КПСС Александру Николаевичу Яковлеву. О чем они с глазу на глаз беседовали более часа, осталось тайной за семью печатями. Но по возвращении в Ленинград в жизни генерала происходит еще один вираж.

«В январе 1987 года, — свидетельствует сам Калугин, — я написал письмо на 27-й съезд КПСС и лично Горбачеву. В письме высказал ряд соображений о необходимости реформы в КГБ. Комитет давно превратился (собственно всегда был) в слепое орудие власти, расправлявшейся с инакомыслием, препятствующей развитию свободной общественной мысли и экономики, тормозящей развитие страны. Письмо было передано в руки Горбачеву Александром Николаевичем Яковлевым».

Для проверки изложенных в письме фактов, касавшихся, в частности, положения дел в Ленинградском УКГБ, создается специальная комиссия ЦК КПСС, которая констатирует, что «в основном факты подтверждения не получили». Тем не менее начальника УКГБ отправили на пенсию, а Калугина возвратили в Москву, на режимную работу в Академию наук СССР. «Еще через два месяца, — вспоминает генерал, — я был переведен в Минэлектропром начальником управления. Ну, вскоре, после того как стукнуло 55 лет, меня вызвали в кадры… С тех пор я в отставке и в оппозиции».

Похоже, что увольнение из органов шло вразрез с личными планами генерала. И он пошел на прием к Крючкову, теперь уже шефу КГБ. Он «прямо заявил, — утверждает Крючков, — что хотел бы и далее работать в органах госбезопасности, причем в Москве, и что, если будет принято такое решение, то он обещает ничего отрицательного о чекистской организации не писать, а жить с КГБ мирно». Генерал просил назначить его руководителем пресс-службы КГБ. Мол, на этом посту он мог бы принести наибольшую пользу своему ведомству. В противном случае грозил Крючкову тем, что «начнет публично выступать против Комитета госбезопасности и никакого мира не будет». Ему было отказано.

ДИССИДЕНТ, КОТОРОГО НИКТО НЕ ЛЮБИТ

«В тот же день, — признается Калугин, — я пришел на Никольскую, к ректору Историко-архивного института Юрию Афанасьеву. Показал ему документы отставного генерала КГБ и сказал, что готов участвовать в создании демократического общества».

В том же 1989 году отставной генерал КГБ на демократической волне был избран народным депутатом СССР. Активно выступал в печати с разоблачениями антинародной политики КПСС, всячески критиковал органы госбезопасности. Став «демократом» и «оппозиционером», он переиначил всю свою биографию и на страницах демократической прессы теперь представлял ее так: «Я с юных лет интересовался внешней политикой, с 14 лет слушал передачи Би-би-си на английском языке. Потом я поступил на филологический факультет Ленинградского университета. По окончании университета надо было искать применение своим знаниям и как-то воплощать тягу к политическим вопросам. Поле выбора у меня было ограничено. МИД в Ленинграде не функционировал, ТАСС иностранную редакцию в нашем городе тоже не собирался открывать. А в КГБ можно было найти себе применение по своим потребностям. К тому же не забудьте, что это был 1957 год — разгар «оттепели». И я хотел участвовать в обновлении страны, в очищении нашей жизни от сталинщины… Мой отец служил в НКВД. Он работал в охране, имея шесть классов образования. С таким багажом он только и мог, что охранять само здание ленинградского НКВД. Он не слишком любил свою «контору» и мне не советовал туда поступать».

Вряд ли здесь нужны какие-либо комментарии. Стоит, видимо, упомянуть лишь о том, что «архитекторы» и «прорабы» перестройки, равно как и пришедшие им на смену радикальные демократы, достаточно быстро распознали истинную сущность генерала-хамелеона — он не пришелся ко двору ни тем, ни другим.

«Я помогаю Горбачеву, помогаю перестройке. Жаль, если он этого не понимает», — досадовал Калугин.

«Даже радикальные реформаторы, например президент России Борис Ельцин, настороженно отнеслись к новому диссиденту Калугину», — констатировал в августе 1990 года американский еженедельник «Ньюсуик».

Тогда неудачливый «демократ» попытался сделать ставку на своих недавних сослуживцев. Он не мог не знать, что в чекистской среде уже шел мучительный процесс переосмысления устоявшихся за многие десятилетия стереотипов, шаблонов, переживших себя порядков. Не случайно же он любил повторять: «Я не один такой в КГБ». И он действительно не был единственным, кто требовал переоценки старых ценностей.

В середине 1990 года секретарь парткома Первого главного управления Станислав Григорьевич Н. открыто выступил за департизацию разведки. Тогда же начальник ПГУ Леонид Шебаршин объявил всему коллективу, что отныне партийные организации любого уровня не должны никоим образом вмешиваться в служебные дела.

В конце того же 1990 года большая группа сотрудников Управления КГБ по Свердловской области обратилась с открытым заявлением в Верховный Совет РСФСР и средства массовой информации, в котором в резких тонах осудила застой и очковтирательство, некомпетентность руководителей и кумовство при подборе кадров, коррупцию и моральную нечистоплотность в органах госбезопасности.

19 августа 1991 года во все резидентуры внешней разведки были направлены шифртелеграммы с текстами сообщений ГКЧП. Ответная реакция последовала незамедлительно: ни одна не поддержала путчистов, среди которых не последнюю скрипку играл председатель КГБ Крючков.

В своих выступлениях на митингах, в интервью, раздаваемых налево и направо, Калугин тоже выступал за департизацию органов, клеймил некомпетентность, разоблачал кумовство, осуждал коррупцию. И конечно же заявлял о готовности объединить вокруг себя «работников КГБ, заинтересованных в глубоких реформах этой организации». Его призыв не был услышан. Плечом к плечу с генералом встал лишь Михаил Любимов, убежденный в том, что «наше ведомство было даже хуже СС. В 20-е и 30-е годы НКВД уничтожил больше людей, чем Гитлер за все время пребывания у власти. И притом своих же. Но в наше время КГБ уже был другим. Мы оборонялись, мы вовсе не стремились нести марксистско-ленинские идеи по всему свету. И уж если кого можно винить, то советское общество в целом, а не только сотрудников КГБ». «Протестуя против гонения Калугина, — поспешил тогда заявить отставной полковник, к слову, тоже досрочно уволенный из разведки, — я отказываюсь от знака, который КГБ вручает за заслуги — «Почетный сотрудник госбезопасности».