Алые нити прошлого - Елена Голуб

Вытянув ноги и ощутив прилив бодрой энергии вкупе с хорошим аппетитом, Верпетий приподнялся на локтях и оглянулся вокруг: что касалось убранства комнаты, то оно было столь же прекрасно в своей простоте, сколь и практично. Средних размеров гардероб прочно стоял на крепко сколоченных дубовых ножках (он, насколько хватало знаний Верпетия, был явно французского происхождения). Стол и пара стульев были изящно вырезанными из вишнёвого дерева и, казалось, прибыли сюда прямиком из столовой самого Папы Римского. Рядом с кроватью стоял маленький комод из дерева простой породы, имевший, однако то преимущество, что оснащён он был редким для того времени «секретным» механизмом: каждое из четырёх его отделений имело потайной отсек, куда в экстренном случае, можно было спрятать все ценности.

Повозившись с парой отсеков, юноша бросил это занятие и решил подойти к большому окну, выходящему на западную сторону улицы. Из окна открывался прекрасный вид на деревенскую площадь, и даже сейчас, в снежное время года, она ярким пятном выделялась среди остальных серых построек простых бедных крестьян. Там и тут мелькали пёстрые палатки торговцев, предлагавших каждую неделю новый товар. Сейчас день был будничный, и оттого весёлых зазывных криков было почти не слышно, а те же, что изредка долетали до уха молодого монаха — принадлежали людям явно недовольным качеством купленного ранее товара. Ибо представляли они собой, в общем массиве, отборную брань чернорабочих крестьян, перемежавшуюся, время от времени, гневным женским повизгиванием.

Особенно «приметной» частью площади являлась возвышавшаяся посреди неё виселица, трансформировавшаяся в случае необходимости — в высокий помост для костра. На высокой перекладине «петли свободы», как частенько называли виселицу бедняки, развевалась длинная красная лента, символизировавшая предупреждение о том, сколь опасными могут быть «игры с дьяволом» и обычным человеческим законом.

Верпетия слегка передёрнуло от отвращения — он никогда не любил зрелища прилюдной казни, и не понимал тех людей, которым вид крови или корчащегося в предсмертных судорогах тела доставлял удовольствие. Он быстро отвернулся, почувствовав внезапный приступ дурноты. Взгляд его упёрся в противоположную стену, целиком затянутую гобеленовым холстом, изображавшим сцены из жизни великомучеников. Поделённое на восемь частей, каждая из которых имела сходное с соседней сюжетное наполнение, полотно заканчивалось внизу одной широкой атласной полосой серебристо-чёрного цвета. Эта полоса символизировала тайную границу между земной жизнью и дорогой в загробный мир. Что же до «сюжетов», изображённых на холсте рукой неизвестного мастера, то они, как было сказано, особым разнообразием не отличались. В каждом из «окон» прочитывалась жизнь того или иного святого, начинавшаяся с Рождения и Посвящения в сан церковнослужителя, и заканчивавшаяся символичным изображением мучения и смерти, после чего мученик возвышался над своими гонителями. Попутно эти святые совершали чудеса, некоторые из которых продолжались и позже — уже после их кончины.

«Подобный холст как раз благоговеет к вопросу о самобичевании, — с иронией подумал Верпетий. — Если гость не испытывает мук телесных, то пусть хоть полюбуется на мучения известных святых отцов. Да, отец Мануэль явно сам человек не без чувства юмора. Как раз то, чего порой так не хватает перед сном», — внезапно съязвил разум молодого человека. Верпетий боязливо перекрестился и инстинктивно огляделся по сторонам — словно в комнате был ещё кто-то, способный подслушать нечестивые мысли библиотекаря. Вздохнув, молодой монах ещё раз упрекнул себя в неподобающих сыну церкви мыслях, и, пошептав «Отче наш» три раза, с силой прислонил стоявшую неподалёку ставню к окну, закрыв его. Избавившись таким образом от ненавистного ему пейзажа, Верпетий с облегчением присел обратно на кровать, стараясь при этом не смотреть на внушающий отнюдь не религиозный трепет гобелен. Растянувшись на кровати, он стал бесцельно наблюдать за вьющимися в дневном свете столбцами пыли до тех пор, пока его разум, заполненный мешающимися разговорами прошедшего дня, не начал плавно соскальзывать куда-то в мягкую, тёмную пропасть.

Когда в дверь вежливо постучали, Верпетию показалось, что это звучит у него в голове огромный церковный колокол — настолько громким показался ему этот стук. С трудом разлепив глаза, юноша не сразу вспомнил, где он находится. Однако быстро сообразив, в чём дело, он поспешил ответить слегка заплетающимся ото сна языком: «Входите, прошу вас. Не стойте там».

Вошедший оказался скромно одетым молодым человеком, примерно одних лет с Верпетием. Он был помощником повара, и помогал накрывать на стол. Извинившись, слуга доложил, что ужин уже накрыт и сеньор Мануэль ожидает его в столовой зале — на первом этаже. После чего бесшумно удалился, также вежливо притворив за собой дверь.

Монах не представлял себе, который сейчас час, и сколько времени он вообще проспал. Он помнил, что когда они приехали, солнце стояло ещё довольно высоко, то есть было около половины четвёртого. Опасаясь, что отец Мануэль, возможно, уже давно дожидается его внизу, Верпетий одним движением спрыгнул со своего нового ложа и попытался найти в своей сумке хоть что-нибудь, что дало бы ему представление о собственной внешности. В монастыре их учили аккуратности и тому, что за столом, особенно в присутствии важных гостей — нужно всегда выглядеть опрятно и скромно, не поддаваясь соблазну украшательства. Об украшательстве, понятное дело, речи не шло — однако в данный момент Верпетий сам являлся гостем в доме инквизитора, а потому считал своим долгом выглядеть наиболее «серьёзным» образом. Отыскав в мешке деревянный гребень, он наскоро расчесал свои короткие густые, вечно путающиеся, волосы. Не найдя никакой отражающей поверхности, Верпетию пришлось довольствоваться тем, чтобы просто оглядеть себя сверху-вниз, и немного умыться из стоявшей тут же на комоде чаши с водой.

Юноша хотел уже выйти из комнаты, когда вспомнил, что так и не узнал, сколько сейчас времени. Хоть это было и не особенно важно, но Верпетию всё-таки хотелось узнать, как долго он пребывал в сонном оцепенении. В монастыре он привык выделять на сон столько времени, сколько было положено по «Часослову», иными словами — он спал от молитвы до молитвы. Здесь же он абсолютно забыл об этой своей обязанности честного Сына Господня. Открыв ставню, юноша застал практически окончившийся закат. «Боже Всемилостивый, значит, я проспал целых пять с лишним часов — и пропустил Вечернее богослужение и Всенощную молитву!?». Изумлённый произошедшим, Верпетий в очередной раз принялся укорять себя за неслыханную наглость по отношению к своему делу. Злясь на себя за чрезмерное увлечение праздностью, монах пообещал, что всю эту ночь отстоит на коленях в ближайшей часовне — молясь и прося прощения за свою глупость у Высшего Судии. В доказательство верности собственному решению, Верпетий даже пару раз больно хлопнул себя по спине тем самым мешком, в котором хранились все его бедные пожитки. «Так тебе, Верпетий, так тебе! Усмири же свою плоть, о, несчастный и нерадивый раб Божий!».