Алые нити прошлого - Елена Голуб

Верпетий смутился, и какое-то время оба всадника ехали молча. Наконец, юный монах вновь осмелел и спросил своего нового Учителя (именно так епископ Корнетти приказал ему расценивать этого странного, вечно нервничающего, человека):

— Позвольте узнать, отче — как давно вы занимаетесь этим?

— Чем именно? Пытаю ведьм и тех, кто одержим злым духом? — с кривой усмешкой переспросил Диего Хорхе.

— Я думал, дело инквизитора — дознание, а не пытки несчастных тел…, - с досадой протянул Верпетий.

Мануэль заметил, как юноша с силой вцепился в уздечку своей лошади — словно сам вопрос страшил его больше, чем ответ, который предстояло услышать. Взглянув на его побелевшие костяшки пальцев, он снисходительно вымолвил:

— Полно, Верпетий. Отпусти вожжи, а то конь может почувствовать твой страх и «понести».

Монах послушался, попутно оглянувшись по сторонам, как будто на пустой дороге их мог кто-то увидеть. Мануэль продолжал:

— Дело дознавателя состоит не только из разглядывания бумажек с протоколами. Свидетели зачастую — неграмотные крестьяне, готовые принять ночью свинью на дороге за самого чёрта. Без того, чтобы лично допросить подсудимого, не обходится ни одно серьёзное заседание.

— Да, но как же боль? Неужели всех людей, хоть каплю подозреваемых в колдовстве, обязательно нужно испытывать? — не выдержав, прервал его Верпетий. — Разве Господь не призывает нас к милосердию? Разве мы не должны пожалеть несчастных, что томятся в темницах души и разума? Ведь одержимый не виноват в том, что его тело было захвачено насильственным способом? — «засыпал» молодой монах вопросами.

Щёки Верпетия раскраснелись на морозе, изо рта мелкими облачками вырывался пар. Он заметил, как голубые глаза святого отца заблестели острыми искорками «теологического» интереса. Спор был как нельзя кстати для Мануэля — ничто так не согревало его кровь, как возможность доказать собственную правоту.

— А ты вспомни Спасителя, брат мой, — сдержанно начал Мануэль. — Разве он не испытывал телесную боль, чтобы доказать, что дух его невиновен? Разве не страданием искупил он вину всего человечества? Только лишь через страдание тела возможно доказать правоту и первозданную чистоту своего духа. Самобичевание ведь указывает на то же самое, — отрывисто добавил он.

— Хотите знать моё мнение? — спросил Верпетий. — Самобичевание — это великое заблуждение Святых отцов-основателей, ибо невозможно выгнать из тела порочную страсть, предварительно заменив её другой. Нам часто говорят о страшном грехе рукоблудия, — всё более распаляясь продолжал Верпетий, — Но никто из настоятелей никогда не признавался в том, что и сам пробовал этим заниматься. Они боятся осуждения за это. Но не страшнее ли осуждение за намеренное изувечивание тела Божьего, что даровал нам Господь. Он сказал: «Все мы сотворены по образу и подобию Его», не значит ли это, что мы должны оберегать своё тело и всячески его развивать и удовлетворять его потребности, если это тот Храм, в котором покоится наивысший дар Бога нам, неразумным тварям — Кристальная Душа???

Мануэль задумался. «А голова у этого малого варит, даже если и это — лишь намеренная провокация со стороны слуг Совета», — подумал он. Но вслух ответил:

— Тело — Божий Храм, это так. Но не забывай, что оно было сотворено из земли, по которой не раз ступала и нога Нечистого. И Ева также осквернила плоть, отведав яблоко Познания, так что говорить о безоговорочной правоте тела мы не можем, не правда ли? Далее, — продолжал разъяснять Мануэль. — Развивать возможности организма никем не возбраняется — возбраняется этому организму во всём потакать. Очень часто «думает» наше тело, в то время как душа, имея бестелесную структуру — не в силах существенно повлиять на него. А телом управляет разум — то самое, что «даровал» человечеству его злейший Враг. Как думаешь, способна ли чистая, но немая душа остановить пускай и тяжёлое, но «действующее разумом» тело?

Заметив замешательство Верпетия, Мануэль довольно кивнул:

— Действительно, среди простых смертных распространено мнение, будто самобичевание и рукоблудие (как и самый блуд) есть страсти, схожие по своей природе. Так как и от первого, и от второго человек получает примерно одинаковое удовлетворение. Следовательно, как и всякое удовлетворение (включая и духовное, но оно несравнимо более чистое и высшее по своей сути) — оно несёт в себе угрозу зависимости от оного. А зависимость достигается путём повторения действия, в основе которого лежит страсть. Отсюда нелегким будет разделить страдание и наслаждение, испытываемое одновременно от обеих из них. Однако истинный смысл самобичевания — всё же страдание духовное, ибо проливая кровь во время обряда — мы проливаем кровь не свою, но Спасителя, отдавшего её за нас…

Верпетий не мог не согласиться с инквизитором, но всё же он не был уверен в том, что пытка — наилучший способ дознавания правды. Должно быть некое мирное средство — средство, с помощью которого можно было бы освободить от беса гнетущееся им тело. И вместе с этим — спасти душу невинного человека. Если колдовство — «подарок» Нечистого людям, то нельзя ли расценивать факт колдовства также, как и факт одержимости? И отсюда, возможно ли «изгнать» колдовской дух из тела человеческого, освободив при этом и его душу, без применения костра? Молодой монах не постеснялся поделиться своими мыслями с инквизитором.

— Оригинальное предположение, — одобрил тот Верпетия. — Но в том-то и проблема, что мы не до конца ещё можем разделять эти два понятия. «Бесовщина» — это одно явление, ярко-выраженное и имеющее свои описания в трудах отцов-основателей и великих Пророков Божиих. Оно ведёт свой род от самого Великого Сражения Архангелов Люцифера и Михаила. Того же нельзя сказать и о колдовстве, чья природа до конца не изучена, и чьё существование составляет, возможно, тысячи лет до появления на Земле Дьявола.

— Что значит «до появления Дьявола»? Разве мы не имеем в виду историю от Сотворения Мира Гросподом? — удивился Верпетий.

— Имеем, — хитро улыбнулся Мануэль. — Но не исключаем возможности того, что в Великой Пустоте, существовавшей до прихода Бога на нашу землю — было, возможно, что-то древнее самого Господа. Что-то, что жило там всё это время, а позже, после акта Творения мира, тщательно скрывалось, давая знать о себе лишь намёками и полузвуками.

Спина у Верпетия вмиг покрылась мурашками. Ему стало не по себе от слов Мануэля. Такое предположение для догматично настроенного инквизитора было не то, что откровенно смелым, но, по правде сказать — еретичным до ужаса, до стука зубов! И, даже узнав о неординарности мышления своего нового учителя, Верпетий в который раз усомнился в его собственном душевном равновесии и здоровье. «Этот человек страшен не столько своим отношением к людям — несчастным осужденным, сколько своим отношением к Богу и Слову Его об устройстве земного мира», — в страхе подумал бывший писарь монастырской библиотеки.