В ожидании - Джон Голсуорси

— Рада видеть вас.

Нежная улыбка тронула похожие на цветок губы девушки.

«До чего же прелестна!» — подумала Динни.

— Я знакома с мисс Пол, — объяснила она продавщице. — Это платье замечательно на ней сидит.

— Но, мадам, оно же совершенно в вашем стиле. Мисс Пол для него чуть-чуть полновата. Разрешите примерить на вас?

Динни, не очень уверенная, что получила комплимент, ответила:

— Сегодня я ничего не решу: я не знаю, смогу ли себе его позволить.

— Это не важно, мадам. Мисс Пол, пройдите на минутку сюда, снимите платье, и мы примерим его мадам.

В примерочной манекенщица разделась. «Так она ещё прелестней! Хотела бы я выглядеть в нижнем белье так же!» — подумала Динни и позволила снять с себя платье.

— Мадам чудо какая тоненькая! — восхитилась продавщица.

— Худа, как щепка.

— О нет! Мадам в хорошей форме.

— У мадам все как раз в меру. У неё есть стиль! — с некоторой пылкостью воскликнула манекенщица.

Продавщица застегнула крючок.

— Как на заказ! — объявила она. — Пожалуй, вот здесь чуть-чуть широковато, но это мы подгоним.

— Не чересчур открыто? — усомнилась Динни.

— Но это же очень красиво при вашей коже!

— Нельзя ли мне взглянуть, как выглядит на мисс Пол то, первое платье — чёрное с белым?

Динни сказала это, рассчитывая, что девушку не пошлют за платьем в одном белье.

— Разумеется. Я сейчас принесу. Помогите мадам, мисс Пол.

Оставшись вдвоём, девушки улыбнулись друг другу.

— Нравится вам работа, Милли? Вы же мечтали о такой.

— Не совсем о такой, мисс.

— Бесперспективная?

— Не то. Я ведь и не жду того, о чём вы думаете. Могло быть, конечно, куда хуже.

— Знаете, я пришла, чтобы повидать вас.

— Верно? Но платье вы всё-таки купите, мисс, — оно вам очень идёт. Вы в нём чудесно выглядите.

— Осторожней, Милли, не то вас живо переведут в продавщицы.

— Ну, нет, за прилавок я не пойду. Там только и делать, что комплименты отпускать.

— Где оно расстёгивается?

— Вот здесь. Очень удобно: всего один крючок… Можно и самой — нужно только изогнуться. Я читала насчёт вашего брата, мисс. По-моему, с их стороны это просто срам.

— Да, — ответила Динни, забыв, что на ней нет платья. Затем порывисто протянула девушке руку. — Желаю счастья, Милли.

— И вам также, мисс.

Не успели они отдёрнуть руки, как вернулась продавщица

Динни встретила её улыбкой.

— Мне так неудобно, что я побеспокоила вас, но я окончательно решила взять вот это, если, конечно, смогу его себе позволить. Безумная цена!

— Вы находите, мадам? Это же парижская модель. Я выясню, не может ли мистер Беттер чем-нибудь вам помочь, — платье создано для вас. Мисс Пол, не пригласите ли сюда мистера Беттера?

Манекенщица, теперь уже одетая в сооружение из чёрного с белым, вышла.

Динни снова натянула своё платье и спросила:

— Манекенщицы подолгу работают у вас?

— Нет, не очень. Весь день раздеваться и одеваться — довольно хлопотно.

— Куда же они деваются?

— Так или иначе выходят замуж.

Как благоразумно! Вслед за тем мистер Беттер, худощавый мужчина с седыми волосами и превосходными манерами, объявил, что «ради мадам» снизит цену до такой, которая всё ещё казалась безумной. Динни ответила, что решит завтра, и вышла на бледное ноябрьское солнце. Оставалось убить ещё шесть часов. Она двинулась на северо-восток, к Лугам, пытаясь успокоить тревогу мыслью о том, что у каждого встречного, как бы он ни выглядел, тоже есть свои тревоги. Все семь миллионов лондонцев чем-нибудь да встревожены. Одни это скрывают, другие — нет. Динни посмотрела на своё отражение в зеркальной витрине и нашла, что она относится к первым. И всё-таки самочувствие у неё ужасное. Вот уж верно: человеческое лицо маска. Динни добралась до Оксфорд-стрит и остановилась на краю тротуара, ожидая, когда можно будет перейти улицу. Рядом с девушкой оказалась костлявая с белыми ноздрями голова ломовой лошади. Динни погладила её по шее и пожалела, что не захватила с собой кусок сахару. Ни лошадь, ни возчик не обратили на неё внимания. Да и зачем им обращать? Из года в год они проезжают здесь и останавливаются, останавливаются и проезжают через эту стремнину — медленно, натужно, ничего не ожидая от будущего, пока оба не свалятся и тела их не оттащат с дороги. Полисмен поменял местами свои белые рукава, возчик натянул поводья, фургон покатился, и длинная вереница автомобилей последовала за ним. Полисмен опять взмахнул руками, и Динни пересекла улицу, дошла до Тоттенхем-корт-род и снова остановилась в ожидании. Какое кипение, какая путаница людей и машин! К чему, с какой тайной целью они движутся? Чего ради суетятся? Поесть, покурить, посмотреть в кино на так называемую жизнь и закончить день в кровати! Миллион дел, выполняемых порой добросовестно, порой недобросовестно, — и все это для того, чтобы иметь возможность поесть, немного помечтать, выспаться и начать всё сначала! Девушке показалось, что сама жизнь неумолимо схватила её за горло здесь, на перекрёстке. Она издала сдавленный вздох. Какой-то толстый мужчина извинился:

— Прошу прощения, мисс. Я, кажется, наступил вам на ногу.

Динни улыбнулась и ответила: «Нет», — но тут полисмен поменял местами свои белые рукава. Она пересекла улицу, очутилась на удивительно безлюдной Гауэр-стрит и быстро пошла по ней. «Ещё одну реку, ещё одну реку осталось теперь переплыть», — и девушка очутилась в Лугах, этом сплетении сточных канав и грязных мостовых, на которых играла детвора. Вот и дом священника. Дядя Хилери и тётя Мэй ещё не выходили. Они собирались завтракать. Динни тоже села за стол. Она не уклонилась от обсуждения с ними предстоящей «операции», — они ведь жили в самом центре всевозможных «операций». Хилери сказал:

— Старый Тесбери и я просили Бентуорта поговорить с министром внутренних дел. Вчера я получил от Помещика записку: «Уолтер ответил кратко: он поступит в соответствии с истинным характером дела и безотносительно к тему, что он назвал „социальным положением“ вашего племянника. Что за стиль! Я всегда говорил, что этому типу следовало остаться либералом».

— Мне только и нужно, чтобы он поступил в соответствии с истинным характером дела! — вскричала Динни. — Тогда Хьюберт был бы в безопасности. Ненавижу это раболепие перед тем, что они именуют демократией! Будь это не Хьюберт, а шофёр такси, Уолтер решил бы в его пользу.

— Это реакция на прошлое, Динни, и, как всякая реакция, она зашла слишком далеко. В годы моего детства людей из привилегированных классов всё-таки не осуждали несправедливо. Теперь стало иначе: положение в обществе — отягчающее обстоятельство перед законом. В любом деле самое трудное — выбрать средний путь. Каждому хочется быть справедливым, да не каждому удаётся.

— Я всё думала, дядя, пока шла, какой смысл для вас, и Хьюберта, и папы, и дяди Эдриена, и для тысяч других честно выполнять свою работу, если отбросить хлеб с маслом, который вы получаете за неё?

— Спроси свою тётку, — ответил Хилери.

— Тётя Мэй, какой смысл?

— Не знаю, Динни. Меня воспитали так, чтобы я видела в этом смысл. Вот я и вижу. Выйди ты замуж и будь у тебя семья, ты не задавала бы таких вопросов.

— Я так и знала, что тётя Мэй уклонится от ответа. Ну, дядя?

— Я тоже не знаю, Динни. Мэй же сказала тебе: мы делаем то, что привыкли делать, — вот и все.

— Хьюберт пишет в дневнике, что уважение к людям есть в конечном счёте уважение к самому себе. Это правда?

— Сформулировано довольно примитивно. Я бы сказал иначе: мы настолько зависим друг от друга, что человек, заботясь о себе, не может не заботиться и о других.

— А стоят ли другие, чтобы мы о них заботились?

— Ты хочешь спросить, стоит ли вообще жить?

— Да.

— Через пятьсот тысяч лет (Эдриен утверждает — миллион) после появления человека население мира стало гораздо многочисленнее, чем раньше. Так вот, прими во внимание все бедствия и войны и подумай, продолжалась ли бы сознательная жизнь человека, если бы жить не стоило?

— Думаю, что нет, — задумчиво проговорила Динни. — Видимо, в Лондоне теряешь чувство пропорции.

В этот момент вошла горничная:

— К вам мистер Камерон, сэр.

— Ведите его сюда, Люси. Он поможет тебе обрести утраченное, Динни. Это ходячее воплощение любви к жизни: болел всеми болезнями на свете, включая тропическую лихорадку, участвовал в трёх войнах, дважды попадал в землетрясение и во всех частях света делал самую всевозможную работу. Сейчас сидит вообще без всякой, а у него вдобавок больное сердце.

Вошёл мистер Камерон, невысокий худощавый человек с яркими серыми глазами кельта, тёмной седеющей шевелюрой и чуть-чуть горбатым носом. Одна рука у него была забинтована, как будто он растянул связки.

— Хэлло, Камерон! — поздоровался, вставая, Хилери. — Опять воюете?