Хэллоуин (сборник) - Александр Матюхин

Про крышу вспоминать не следовало: Иблиса мягко свернуло в костистый колоб и швырнуло сквозь толстый ветер, сперва приятно, потом свирепо холодящий опаленные детали образа, полы пальто затрещали сорванным кливером, спину стеганули ветки карликовых берез, по лицу ширкнула травка и слой песка, глубже вбивали не комком, а штопором – глина со щебнем, все щеки здесь оставлю, а нет, до гранита меня поберегли, за что ж – ах, снова опалило, вывернуло, тьма, тьма, тьма! опять задыхаюсь, почему я задыхаюсь, мне ж не нужен воздух, я из другого огня, дайте воздуха, возд!!! ччерррр, все, умер, как нелепо, совсем.

Судный день настал – и теперь только ад, ад навсегда, костры, слезающая кожа, головы чертей под гнойным соусом на завтрак, собственная пузырящаяся кожа на обед, раздирающая смерть на ужин, а с утра все сначала, без неба, без земли, только смерть, только жар и только лед – и не будет этому конца. Почему именно сейчас, я же честно старался – насколько мог. Логично, конечно: я бы тоже ускорил судебный процесс, если бы знал, что тюрьмы превращаются в курорты. Но меня не спросили, а указали другой путь к прощению – и я почти дошел. Почти, почти, почти кто-нибудь мою память.

Вспышка! вдох! вонь, еще вдох, гной и сера прямо в мозг, в кровь, в пламень моего естества, голова лопнет, глаза человеческие, слезятся, плевать – жив, я жив! Снова жив. Если это жизнь. Если тысячелетия изгнания, отлучения от небес и постоянного умирания – это жизнь.

Ты очень жестокий.

Ну когда я привыкну.

Иблис, безвольно болтая хвостом, опустился на эркер над шестыми вратами ада, рядом с неподвижной фигурой Малака, которому, похоже, и был обязан форсированным нисхождением. Малак, последние тысячи лет руководивший ангельским оцеплением преисподней, при появлении проклятого брата даже пером не повел: так, сложив ручки на коленях, и смотрел в коричневую муть, заменявшую аду воздух. Он-то, как прочие вольнонаемные, вместо мути видел безоблачную лазурь. Гнойная грязь перед глазами была уделом поднадзорных, многие из которых каждый день сходили с ума и сворачивали шеи в попытках оглянуться на синюю чистоту, сияющую сразу за краем глаза.

Иблис попытался разместиться изящно, нога на ногу, хвост на плече, но запутался в пальто, чуть не свалился с шестисотлоктевой высоты на костяные шипы, торчащие из бурливого шевеления, нахохлился, сунув руки в карманы, нащупал платиновый портсигар вице-губернатора, прикурил от когтя, тихонько пустил струйку дыма в лицо Малаку, немедленно получил ее под веки, вытерпел еще полсигареты и все-таки сорвался:

– Ну и чего вы добились? Людей своих любимых загубили (а ведь кланялись им), полцивилизации на рога поставили – и все чтобы меня мордой в миро ткнуть? Приятно теперь, да? Наслаждаетесь победой? Как же, с общим врагом, отступником, справились, все на одного, блин, как у вас принято. Сами послали – сами и отозвали, красавцы! И что теперь? За что боролись-то? Мне, что ли, это кипение нужно? Да наоборот! Мне за всех, между прочим, обидно. Ладно, пацанов моих не жалко, хотя они уже вон, – он не глядя ткнул когтем за спину, – как поднадзорные стали, только по хвосту и отличишь. Но грешникам-то за что такая смена режима? Это что, смертные муки? Это что, адское пламя?

Ближайший пример копошился почти под воротами: крупно дрожащий черт на манер гарлемского негра грел руки у коптящей бочки, из которой торчали три вяло орущие головы. Судя по уцелевшим фрагментам причесок, грешники происходили из французского дворянства конца восемнадцатого века и по совести должны были не орать, а распевать задорные куплеты. Стандартная процедура предусматривала вываривание подопечных в индивидуальных котлах с каменным маслом, обеспечивавшим оптимальное соотношение интенсивности и продолжительности мук. Теперь стандартные процедуры считались больно жирными.

Развитие промышленности обнаружило, что ресурсы у этого и того света общие. Соответственно, чем больше человечество выковыривало из недр природных богатств, тем меньше их оставалось в распоряжении врагов человечества.

Пока добытчики увлекались медью, железом и золотом, потери считались несерьезными: техчасть ада просто перешла на оснастку из керамики и тяжелых металлов. Бурный старт углеводородной эры поначалу никого не напугал: та же техчасть перевела процессы с угля и легких фракций нефти на вязкие смеси и газ. Но будущие клиенты накрыли шляпой и эти запасы – и полвека назад в аду были впервые введены лимиты энергопотребления, которые регулярно ужесточались и набирали размах.

Последний десяток лет грешные французы, как и миллиарды остальных подопечных, сотни лет подряд ежедневно разваривавшихся до состояния тушенки, нынешнее подвяливание (триста граммов мазута на рыло) сопровождали воплями по привычке и ради приличия. При этом представители народов, знакомых с банным искусством, уже и не вопили, а нагло требовали от чертей поддать еще парку.

Переводить их в арктическую зону преисподней также было бессмысленно – из-за парникового эффекта, который превратил лютую стужу, изобретательно отламывающую от грешников скрюченные кусочки, в сильный холод, в конечном итоге переносимый даже неграми преклонных годов.

Иблиса, нынешнее существование которого было лишь кратенькой прелюдией к вечной ссылке в ад, иссякание энергоносителей абсолютно устраивало. Акклиматизационные страдания младших товарищей, обслуживавших геенну, его совсем не трогали. Тронула просьба бывших соплеменников – вернее, намек на серьезную награду, ожидающую Иблиса, если он в рамках своих возможностей и полномочий заставит человечество сократить нефтегазодобычу. Когда Иблис уточнил, может ли надеяться на отмену проклятия, контрагенты напомнили, что надежда на рай, как и страх перед адом, управляет жизнью и судьбой всякого разумного существа. Малак как раз эту мысль ему и внушил, вспомнил Иблис и вспыхнул с новой силой:

– Ты же мне и сказал – делай все, что можно, Господь всеведущий взвесит и оценит! Что, мало вешать было? Иран, Ирак, Чечня, три финансовых кризиса, NASDAQ, олигархи эти несчастные, индейцы с неграми, двенадцать энергоблоков в год, термоядерные исследования, биотопливо – я только последнее называю. Я ж пахал, как никто и никогда! Я, что ли, виноват, что они тупые такие, что нефть им божья роса, пропан – звездный ветер, и ничего чище мазута во Вселенной не бывает? Это я, что ли, их такими создал или воспитал, это я подарил попущение и свободную волю? А когда я все, вообще все, делаю – правильно, чистенько и во всеобщих интересах – и наших, и ваших, и глины вашей любимой – вы что творите? Правильно, сбиваете вертолеты, взрываете бошки и жарите глинку – не я, вы! Вы, которые глинке кланялись и служить обещали, ничего так служба, да, братец? Приятно так служить, при попущении и свободной воле – хотим, даем падшему собрату слово, хотим…