Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века - Кирилл Юрьевич Зубков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уж очень все льстятся на наших воспитанниц, потому что барыня сейчас свою протекцию оказывают. Теперь, которых отдали за приказных, так уж мужьям-то жить хорошо; потому, если его выгнать хотят из суда или и вовсе выгнали, он сейчас к барыне к нашей с жалобой, и они уж за него горой, даже самого губернатора беспокоют (Островский, т. 2, с. 174).
Невозможность распоряжаться своей судьбой, постоянная зависимость не только унижают зависимых людей, но и лишают их способности думать и действовать по собственной воле. Особенно ясно это выражено в образе старого слуги Потапыча, который буквально готов совершить убийство по приказу барыни:
Потапыч. Мне что же! Мне до тебя какое дело! А как, собственно, на то есть господская воля, ну я и должен потрафлять во всем; потому я должен раболепствовать.
Надя. Вам бы убить меня приказали, вы бы и убили?
Потапыч. Уж это не наше дело, мы этого рассуждать не можем (Островский, т. 2, с. 206).
Если материальная, основанная на принуждении и угрозах власть дворянства в пьесе остается не поколеблена, то на уровне символической власти ситуация иная: главная героиня постепенно внутренне освобождается от убежденности, что дворянские привилегии основаны на особом «благородстве». В пьесе показано постепенное «расколдовывание» власти в сознании главной героини: если в начале пьесы привилегии дворянства кажутся ей основанными на определенных символических ценностях (образе жизни, образованности и проч.), то в финале Надя не видит никакого оправдания правам дворян, кроме сугубо материальной (прежде всего экономической) силы. Лишенную авторитета власть Нордстрем в своем отзыве совершенно корректно определяет как «деспотизм».
Собственно сюжетная линия Нади связана с постепенным осознанием, что за «благородным» образом жизни не скрывается ничего, кроме грубого угнетения. В начале пьесы героиня восхищается аристократическим образом жизни Уланбековой в столицах и дворянскими привычками:
Когда мы были с барыней в Петербурге, так это только поглядеть надобно было, какие к нам господа ездили и как у нас было убрано в комнатах; опять же барыня везде брала меня с собой, даже и в Петергоф мы ездили на пароходе, и в Царское Село. <…> у нас гостила барышня, племянница барыни, так я с ней по целым вечерам разговаривала, иногда и ночи просиживала <…> больше про благородное обращение, об кавалерах там да об гвардейцах. Так как они часто бывают на балах, так и рассказывали, какие у них там разговоры бывают и кто им больше нравится. <…> А потом мы целую зиму жили в Москве. Видя все это, моя милая, и сама стараешься себя облагородить. Уж и держишь себя не так и разговор стараешься иметь особенный (Островский, т. 2, с. 170).
Замужество для Нади — это именно способ добиться «благородного» образа жизни: «Посмотри тогда, какой я порядок в доме заведу; у меня не хуже будет, чем у дворянки у какой-нибудь!» (Островский, т. 2, с. 171). Она отвергает ухаживания Леонида не из какой-то антипатии к нему, а из стремления выйти замуж за «благородного»: «Конечно, я девушка простого звания, а ведь и нам тоже не хочется, чтоб об нас дурно говорили. Сами извольте посудить, кто же меня после таких разговоров замуж возьмет?» (Островский, т. 2, с. 176). Таким образом она пытается отделить себя от менее привилегированных девушек, обитающих в имении. Леонид пытается преследовать дворовых и крестьянок именно по праву «барина», которым он не может полноценно воспользоваться только потому, что пока не вступил в права владения имением. Впрочем, Потапыч прямо говорит ему, что «барину» не стоит ограничивать себя даже волей матери: «Вы сами по себе должны поступать, как все молодые господа поступают. Уж вам порядку этого терять не должно. Что ж вам от других-то отставать! Это будет к стыду к вашему» (Островский, т. 2, с. 175).
В кульминационной сцене «Воспитанницы» ситуация совершенно меняется: Надя, по верному замечанию Нордстрема, идет на свидание с ним, чтобы «насладиться жизнью», из «человеческого чувства». В принципе ей уже неважно, что Леонид — «молодой барин»:
Пока она баловала меня да ласкала, так и я думала, что я такой же человек, как и все люди: и мысли у меня совсем другие были об жизни. А как начала она мной командовать, как куклой, да как увидела я, что никакой мне воли, ни защиты нет: так отчаянность на меня, Лиза, напала. Куда страх, куда стыд девался — не знаю (Островский, т. 2, с. 192).
Осознав, что ее будущее зависит вовсе не от ее собственных желаний, а от прихоти благодетельницы (по словам последней, «…я не люблю, когда рассуждают, просто не люблю, да и все тут. Этого позволить я не могу никому. Я смолоду привыкла, чтоб каждого моего слова слушались…» — Островский, т. 2, с. 183), Надя перестает верить в такие «благородные» ценности, как собственная репутация: «Что в том проку-то, что живу я честно, что берегу себя не только от слова от какого, а и от взгляду-то! Так меня зло даже взяло на себя. Для чего, я думаю, мне беречь-то себя? Вот не хочу ж, не хочу!» (Островский, т. 2, с. 190).
Надя, отказывающаяся обращать внимание на «благородные» нормы, прямо противопоставлена вызывающей всеобщую ненависть приживалке Василисе Перегриновне, которая утратила дворянское достоинство и, будучи не в силах забыть об этом, плетет интриги, чтобы схожим образом разрушить и жизнь окружающих: «Не смеешь ты так со мной разговаривать! Ты помни, кто ты. Я сама была помещица; у меня такие-то, как ты, пикнуть не смели, по ниточке ходили» (Островский, т. 2, с. 178). Впрочем, и сама Уланбекова, несмотря на свои две тысячи душ, недалеко ушла от приживалки и точно так же беспокоится об утрате привилегий и власти. Уланбекова недовольна, что ее сын не станет офицером, именно потому, что статская служба кажется ей недостаточно благородной: «…когда он кончит курс, ему дадут такой же чин, какой дают приказным из поповичей!» (Островский, т. 2, с. 184).
Разумеется, проблематика «Воспитанницы» была остроактуальна. Пьеса Островского тесно связана с готовившейся крестьянской реформой, призванной как
