Охотник - Евгений Щепетнов

Ее бросили на колени. Бритоголовый вошел грубо, больно, казалось, он достал до самого сердца, которое билось, как сумасшедшее, проталкивая кровь по сосудам, омывая одурманенный мозг.

Эрик пристроился спереди – неприятный, пахнущий козлом, мерзкий.

Но все это было ничего. Самое страшное началось потом…

Ее насиловали часа четыре – нюхали кокаин и снова насиловали, снова нюхали и снова насиловали. У нее болело все – внутренности, кожа, которую щипали, царапали, горло, в котором побывали все эти твари, залившие ее своей липкой, вонючей слизью.

Бандиты нюхали, пили, нюхали и пили, а когда у них от перепоя пропала эрекция, они обвинили в этом Машу и начали бить ее, издеваться, заставляя ползать и вылизывать им зады. Потом бритоголовый с пьяным, сумасшедшим смехом засунул ей во влагалище бутылку из-под коньяка. От невыносимой боли измученная Маша потеряла сознание, и что с ней творили потом – она уже не запомнила.

Когда очнулась, обнаружила себя на полу, лежащей на спине, с бесстыдно раздвинутыми в стороны ногами. Бандиты спали – огромное количество алкоголя вместе с наркотиком сделало свое дело, и они вырубились, будто выпили крепкого снотворного.

Маша ощупала себя, уцепилась за донышко бутылки, засунутой внутрь почти до основания, с чмоканьем вырвала ее и осторожно отставила в сторону, морщась от невыносимой боли и оглядываясь по сторонам.

Первая мысль – найти нож и зарезать тварей! Потом решила – нужно уходить! Очнутся – убьют. Был бы один… Куда ей против них? Даже здоровая не сладит, а так… с разодранной задницей, с разбитой мордой – ее хватит только на то, чтобы уползти! И даже это – проблема.

Поднялась, пошатываясь и едва не теряя сознание, нашла свою сумочку, порванную блузку, юбку, туфли, которые слетели с ног во время борьбы, медленно пошла к двери. Уже когда выходила, заметила за диваном стоящий на полу дипломат – металлический, блестящий, с двумя цифровыми замками.

Мгновенная мысль – забрать! Подумала и решила – а что? Свалит отсюда, бандюганы не знают, кто она такая, уйдет – и с концами! Хоть так им насрать, тварям!

Взялась за ручку дипломата – узкий, вроде небольшой, а тяжелый! Но ярость и ненависть придавали сил, и Маша, схватив добычу, вышла в коридор сауны и побрела к выходу мимо дверей бара.

За дверью слышались голоса, и она вначале испугалась, но потом поняла – телевизор! Какой-то фильм – стрельба, чего-то бормочут, кричат.

Она любила иногда посмотреть чушь по ящику – почему бы и нет? Отвлекает, забавно. Видимо, бармен тоже любил крутые боевички.

Дверь прикрыта плотно, так что он не видит.

Маша знала турбазу, знала, как она расположена, где выходы, где дырки в сетке – раз пришлось ей свалить от настойчивого ухажера-кавказца, бежала, аж пятки сверкали! Хорошо, местный парень показал дыру в сетке, через которую можно было легко свалить. Либо наоборот – попасть на территорию. Но скорее – свалить. Менты друзья, да, но лучше всегда иметь пути отхода. Сразу в лес и по тропе! Ищи-свищи!

Откуда Маша взяла силы – неизвестно, только ее выносливости могли позавидовать даже альпинисты, восходящие на Эверест. Она шла, сцепив зубы, чудом уцелевшие после ударов. Эрик запретил бить по лицу, сказал, что бомжиху с разбитой мордой драть не будет, а то бы… впрочем – когда вошли в раж, уже особо не церемонились. Тело дергалось от приступов жгучей боли, внутри все болело так, будто ей воткнули кол.

Впрочем, может, оно так и было. Смутные обрывки воспоминаний – Эрик берет с билльардного стола кий, заливаясь идиотским смехом… «На кол суку! Чтобы знала свое место!»

Остановилась только через час, уже изнемогая от усталости и боли, возле речки, которая делала тут крутой поворот. Все это время так и шла – голая, в одних чулках, единственное, что надела, – туфли, у которых через десять минут ходьбы по лесным тропам сломались каблуки.

Поломку туфель Маша восприняла безразлично, лишь отметив, что сука Лелька продала ей фальшивые, китайские «итальянские» туфли. Нормальные туфли так бы не развалились. Впрочем, без каблуков идти стало гораздо удобнее, и если бы они не сломались, их следовало бы сломать специально.

Минут десять она смывала с себя засохшую сперму и кровь. Холодная вода отрезвила, убрала остатки кокаинового дурмана. Всплыли разные воспоминания, картинки и… тогда ее вырвало. Драло долго, вылетело все, что было в желудке, и даже сверх того – густой желчью, кровью. То ли из разбитого рта, то ли из желудка, в который сегодня попала не только кровь…

Прополоскав рот, волосы, слипшиеся будто от клея, Маша с трудом натянула на избитое тело юбку, натянула блузку, попытавшись прикрыть грудь. Юбка спадала, блузка расходилась в стороны – пришлось найти острые сучки, проткнуть ткань и закрепить ее так, чтобы одежда держалась.

Снова надела туфли, пошла от реки и тут вспомнила о дипломате, который упорно так и тащила с собой. Решила – надо бросить его в воду. Тащить такую тяжесть, в ее-то положении? Скоро проснутся ублюдки, могут организовать погоню! Хоть она и шла так, чтобы не нашли – но кто его знает, вон, в кино показывают – собак пускают! Нужно скорее свалить из района турбазы, а то и правда здесь прихватят, и тогда точно конец.

Размахнулась и… опустила руку с дипломатом. Что-то щелкнуло в голове – не зря эти твари приезжали! Из самой Москвы! Нет, тут что-то не так.

Опустилась на землю, положила дипломат, потянула вверх замки, не рассчитывая на успех, загадала: если откроются – значит, все будет хорошо! Все будет здорово! Не откроется – в воду. Значит – судьба!

Щелк!

Замки открылись. Они не были поставлены на шифр.

Хлоп! Крышка открылась.

И Маша онемела.

Пачки денег. Много! Доллары…

Схватила одну пачку – полтинники. Другую – сотни. Много пачек!

Сиротливо притулились две пачки пятитысячных, розовые, словно от стыда – стесняются лежать рядом со своими наглыми зарубежными родичами.

Сунула пачку пятитысячных в сумочку. Подумала – и еще одну. Захлопнула дипломат, встала, застонав от боли. Посмотрела – по ноге прокатилась капля густой темной крови.

«Порвали, твари! Все порвали! В больницу надо, истеку кровью. С чемоданом не дойду. Спрятать!»

Определилась на местности – неподалеку, на опушке, здоровенный дуб. Маша знала его – еще в детстве, в юности играли, забирались по его корявой коре – наверху была площадка, образованная толстыми ветвями. Там можно было сидеть, болтать ни о чем… целоваться.

Там впервые ее девичья грудь оказалась в потной ладони мальчишки – Витальки. Он был влюблен в нее и трясся от волнения, даже случайно коснувшись руки Машульки – так он ее звал. Ей, глупой, было смешно наблюдать за страданиями молодого «Ромео», как звал его Машин отец.