H2O - Яна Дубинянская

Виктора молниеносно подсоединили к микрофону, припудрили, причесали.

— Поехали, — равнодушно сказал Розовский.

Виктор заговорил. Сильно, красиво, душевно, убедительно. Политтехнолог улыбался, сложив руки на животе. Для этого он ее сюда и пригласил, поняла Татьяна. На заранее отведенную роль в маленьком спектакле, топорном, незамысловатом и лживом, как и в шестнадцатый раз озвучиваемый сейчас на камеру текст. По-видимому, столь же действенный. Дмитрий Розовский до сих пор не провалил ни одной избирательной кампании, говорил… неважно кто.

Не вышло — вместе против них. Получилось с точностью до наоборот. Разыграно по правилам, установленными вовсе не нами, ради чьей-то чужой цели, которая, разумеется, будет успешно достигнута.

Только вряд ли у нее есть что-то общее со свободой.

ГЛАВА V

Она проваливалась в снег по бедра, по пояс, потом выбиралась, брела по колено, опять проваливалась… Иногда, если попадался упавший ствол, получалось пройти по нему несколько шагов и еще шаг-полтора — проскользить по насту, который, конечно, тут же проламывался под ее тяжестью. Слежавшийся снег был сплошь покрыт осыпавшимися иглами и лущеными шишками, исчерчен полупрозрачной сеткой лунной тени. Черные деревья стояли, как призраки, и приходилось держать руки все время вытянутыми вперед, чтобы внезапная ветка не хлестнула по лицу. Хотя какая разница, какой смысл?

Мы идем домой. Простая и ясная цель. Домой. Может, удастся дойти.

Можно было заночевать где-то в городе. В офисе, например… ну да, конечно, в офисе, какой, к черту, офис, от одной мысли мерзкая дрожь по хребту. Или пересидеть ночь в каком-нибудь круглосуточном кафе… ага, так они и остались открыты без света. Да хотя бы на давно заброшенном морвокзале, там уютные залы, и в них постоянно, мы знаем, ночуют бомжи. Мало ли где.

Но любая остановка немыслима, как смерть. Только идти и идти, все равно куда, но будем считать, что все-таки не по кругу, а вперед. Чтобы быть уверенной, стоило держаться береговой линии — но тогда они все время попадались бы на глаза, граненые стразы комбинатов, жуткие под луной. Лучше через лес. Короче и быстрее — если не сбиться с пути. Но не сбиться невозможно, лес не терпит прямых линий, мы давно плутаем наугад, не представляя себе даже приблизительного направления, и пускай, потому что истинная цель у нас одна — не останавливаться, не останавливаться…

Совсем юный, двадцатилетний лес. Геометрические посадки молодых деревьев переплетены беспорядочным буреломом и дикой порослью вокруг толстых узловатых пней, кое-где вздымаются гиганты, по прихоти древесной судьбы уцелевшие тогда, в двадцатом. Нынче не уцелеет никто. Ни море, ни лес, ни город, ни люди, ни любовь. Но это неважно. Важно идти.

Мороз после полуночи стал цепким и звенящим, от него слипались ноздри и с треском лопались под ногами ветки глубоко в снегу. Весна. Своих ног в тесных сапожках на каблуках Анна давно уже не чувствовала. Пальцы рук, затянутых в тонкие перчатки, пока еще болели. Но это ненадолго. Не надеемся же мы, в самом деле, проблуждать здесь, в лесу, до утра. До утра нас точно не хватит.

А выйдем ли мы к дому или нет — непринципиально.

Надо подумать о детях. Срочно подумать о детях, это действенно, это безотказно, хотя, конечно, прием подметный и довольно дешевый. Хорошо, подумали. Вспомнили, представили ярко, проглотили соленый спазм. А теперь вдохнуть побольше колкого воздуха — и двигаться дальше. Проваливаясь по колено, по бедра, по пояс… Ничего не меняется. Просто идти, и все. Напрямик, сквозь заросли и бурелом, наступая на поваленные стволы и щетинистые пни, не разбирая дороги, не оборачиваясь…

И вдруг лес зазвучал.

Сначала чуть слышно, на низкой органной ноте, потом по нарастающей, постепенно набирая силу и высоту, надрыв и вибрацию, отчаяние бессильного крика. Звук несся со всех сторон, обрушивался сверху, наполняя собой морозный воздух, словно упругая пружинистая масса.

Анна остановилась, в тот же момент со всей очевидностью осознав, что больше не способна сделать ни шагу. Вскинула руки к вискам, зажала уши — но пронзительный вопль зимнего леса прошил перчатки и ладони легко, будто и не встретив сопротивления. Он продолжал расти, почти переходя в ультразвук, и уже не различить внешнюю неистовую волну и бурлящую пульсацию в мозгу, потрясенном, дезориентированном… Стволы и ветви деревьев плыли и дрожали, теряя очертания, дробясь в лунном полумраке. Переступив с ноги на ногу, Анна коснулась локтем ближайшего ствола и вскрикнула, панически отшатываясь — он оказался горячим даже сквозь толстый рукав.

Она бросилась бежать. Бежать — неправильное слово, бежать по-настоящему, конечно, невозможно в глубоком снегу, среди раскаленных ветвей. Низко опустив голову, по-прежнему зажимая уши ладонями, а сведенными локтями пытаясь защитить лицо. Ничего не видя и уже не слыша, только чувствуя всей кожей нестерпимое давление и жар — жгучий, но не отменяющий стужи, сковавшей бесчувственные ноги.

Рано или поздно мы должны упасть, подумала о себе привычно отстраненно — нет, гораздо отстраненнее, чем всегда.

И в конце концов упала.

— Аптечку принеси, говорю.

— Какая еще аптечка? Вот, держи.

— Внутрь ему, если мужчина, если же нет — раздеть!

— И не стыдно вам гоготать?

— Вот так… еще глоточек… Гляди, заработало, а?

Горло обожгло, и Анна распахнула глаза. Увидела белый свет, голый, как больничные стены. Изображение проступало постепенно, будто при проявке старого фото. Фон сгущался, темнел, а людей и предметов все равно не разглядеть, и детали пропадают в расфокусе…

— Как вы себя чувствуете?

— Она, по-моему, пока не того. Не слышит.

— Дай ей еще.

— Не надо, — сказала Анна.

Зажмурилась, несколько раз сморгнула, пытаясь навести резкость. В помещении оказалось довольно темно, а может, несбалансированное зрение до сих пор искажало картинку. Прямо перед глазами висело что-то черное, тревожное. Отодвинулось и оказалось бородой, настолько самодовлеющей, что о ее носителе ничего больше и не скажешь, кроме как «чернобородый». Вокруг были еще мужчины. Человек шесть. Или четыре. Или кто их знает.

К губам приблизилось твердое, с закругленным краем, в нос шибануло резким запахом: нас не послушали, а может, мы ничего и не говорили, по крайней мере вслух. Вскинула руку, чтобы отвести в сторону стакан. Услышала приглушенный вскрик, ругательства погромче, звон внизу. На груди и коленях стало холодно и мокро.

— Вы чего? — спросил, кажется, чернобородый.

— Теперь уж точно придется раздеть, — усмехнулся кто-то.

Анна стиснула пальцами и помассировала виски. Снова огляделась по сторонам. Пора приходить в себя. Сообразить, где мы находимся. Кто эти люди, сколько их, по крайней мере: один, два, три… трое всего.

— Я все понимаю, но зачем же стаканы бить?

— Простите, я не хотела, — сказала Анна чернобородому, прислушиваясь к собственному надтреснутому голосу. — Не рассчитала движения.

Тот молча протянул ей полотенце, а сам нагнулся, собирая осколки. Подобрал несколько крупных и выкинул куда-то у себя за спиной, а остальное вместе с лужицей водки попросту растер подошвой.

— На счастье, — бросил один из троих, маленький, темноглазый, подвижный. — Как это вас угораздило среди ночи?

— Я шла домой.

— Пешком через лес? Оригинально.

— Машину пришлось оставить на заправке, — с трудом подтягивая расползающиеся слова, пояснила Анна. Нужно же что-нибудь сказать. Хотя бы затем, чтобы перестали расспрашивать.

Мужчины переглянулись. С таким зримым взаимопониманием, словно мы и вправду дали исчерпывающее пояснение всему.

— Я тебе говорил? — сказал чернобородый.

— Оно-оно, — подтвердил третий, самый молодой из них. — «Вспышка звезды». Я на «Обозревателе» видел.

— В городе все к чертям повырубалось, скажите? — мелкий и подвижный обращался к Анне. — Отопление, электричество, транспорт… Правда?

— Не знаю, — она сглотнула; блокировать, не вспоминать. — Электричество… да.

В который раз осмотрелась: глаза, слава богу, уже работали нормально, честно фокусируясь на предметах. Помещение было небольшое, приземистое, обставленное спартански и функционально — стол-скамейки-мойка-холодильник-чайник-микроволновка — кухня у них тут, что ли? За окном, отороченным по краю легкой морозной бахромой, стояла непроглядная чернильная темень, как всегда бывает, если смотреть ночью из ярко освещенной комнаты. Лампы под потолком горели в полную силу, негромко жужжал холодильник.

— А мы давно на термоядере, — перехватил ее взгляд подвижный. — Химик не гордый, чего уж там. Мобилу вам зарядить? Давайте сюда. Зато машина у меня на эксклюзивном топливе! Подброшу вас с утречка домой, без проблем. Недалеко же?