Ключ от двери - Алан Силлитоу

— Сумасшедший, — повторил он. — Я как слепой трехногий прусак.

— А что такое прусак?

— Таракан. Жук такой.

А в Англии жуки тоже есть?

— Конечно. Там есть и змеи, и леса, и дикие звери, и горы, города, болота, широкие реки. Не веришь? Что ж, я не могу доказать это сейчас, и все-таки я говорю прав­ду, чистую правду.

— А если так, почему же ты хочешь остаться в Ма­лайе?

— Потому что... — Если не можешь найти ответа, при­думай что-нибудь, любая ложь лучше, чем молчание. Когда его еще мальчишкой спрашивали братья: «Какой са­мый большой город в Австралии?» — он предпочитал ответить: «Париж», чем сказать: «Не знаю». — Потому что люблю тебя.

Но слезы все равно выступили у нее на глазах, и ни­какая ложь не могла остановить их и даже никакая прав­да, ибо то, что он сказал, было и впрямь наполовину ложью и наполовину правдой.

— Когда мне сказали, что ты женат, я не поверила. Я подумала: этот солдат лжет или разыгрывает меня. Но теперь ты сам подтвердил все.

Он только глазами хлопал, удивляясь этой неожидан­ной, так поздно пущенной в ход уловке, и не мог ничего ответить на хитрость, причинившую ей не меньшую боль, чем ему.

— Прости меня, — сказал он, но было уже поздно. Он вывел ее из обычного состояния пассивной покорно­сти и понимал, что она не может простить ему этого. — Я останусь здесь, — сказал он. — Я хочу остаться. Я про­сто не могу поступить иначе.

И, танцуя с ней, он представил себе, как они живут в каком-нибудь доме, вроде дома вдовы китаянки на краю Патанских болот, где крик лягушек и ночные шорохи при­глушают все чувства, погружают их в забытье после этого грохота и рева труб, заставившего его сегодня потерять голову.

А назавтра всех, кто поднимался на Гунонг-Барат, разбудили в пять часов утра. Рука сержанта полиции, де­журившего в караулке, вырвала Брайна из застенка сна, заставила поднять голову, налитую свинцовой усталостью. Накануне он провожал Мими и пробыл у нее до двух ночи, а потом прошел от городка до части, через все за­ставы, и был рад, когда добрался до койки, не получив пулю. Это было настоящее приключение, ему зачастую приходилось ползти на четвереньках по тропкам и при­брежным пескам, обходя малайские патрули: солдаты мирно курили и рассказывали какие-то истории у костров, но в любую минуту ждали появления партизан и вполне могли принять Брайна за одного из них. «Жить здесь ста­новится все труднее, — сказал он себе. — Если меня не подстрелят по ошибке, то донесут дежурному офицеру, что я гуляю без увольнительной. Я тут и сам себя чувствую, как партизан, во всяком случае, я буду похож на него, когда начну отстреливаться».

— Вставай, — приказал сержант. — Вылезай из этой вонючей дыры. Тут для вас в джунглях дело есть.

— Что там стряслось? — спросил Брайн, подозревая, что над ним решили подшутить. — Ведь еще совсем темно.

— Самолет разбился, пойдете его искать. — Он под­нял Керкби, Бейкера, Джека и еще одного паренька из Чешира. — Живее, пошевеливайтесь. Время не ждет.

Брайн сел на койке, но не вставал, до тех пор пока мимо не прошел уже одетый Нотмэн.

— Одевайся. Надо помочь этим беднягам. Там в радиомехвзводе уже готовят для нас грузовики и рацию.

Брайн натянул штаны.

— Чего ради этим психам вздумалось разбиться среди ночи? В жизни я еще так не уставал.

— Что ж, по-моему, ты пользуешься жизнью вовсю,— сказал Нотмэн. — Пошли. Вот увидишь, ты еще напла­чешься, пока тебя в Сингапуре на корабль погрузят.

— Если б они для этого меня разбудили в такую рань! Нотмэн кинул ему сигарету.

— Схожу к связистам и выясню, где он там упал. Сержант вернулся.

— А ну-ка, поживее. Марш на кухню, там вас накор­мят завтраком и паек выдадут.

— Надолго нас посылают? — спросил Бейкер.

— А я почем знаю! — заорал сержант. — Сейчас свя­жусь с господом богом и выясню, если это для вас так важно.

— Еще бы не важно, — сказал Бейкер. — Недели че­рез две нам отсюда уже отплывать, корабль отходит.

— Пошевеливайся! — крикнул сержант. — А то ты у меня на пятьдесят шесть дней под замок сядешь, и пле­вать я хотел на твой корабль.

Они спустились с крыльца и не торопясь пошли на кухню завтракать, а потом у них еще осталось время по­болтаться немного в казарме. Брайн сгорал от нетерпе­ния.

— Они там настраивают радио, — пояснял Нотмэн. — Я был в радиорубке, они считают, что самолет упал милях в тридцати к югу отсюда.

— А эти бедняги тем временем висят на деревьях, истекая кровью, — сказал Брайн.

Он вынул библию из тумбочки соседа, открыл ее и ткнул пальцем наугад в какой-то стих, чтобы погадать о будущем, как в одном из фильмов, который он видел не­сколько дней назад: «И отсекли ему голову, и сняли с него оружие, и послали по всей земле филистимской, чтобы возвестить о сем в капище идолов своих и народу». «Ка­кому народу? Дурацкое гадание. Ни черта не пойму, да и вообще я ведь не суеверен». Он уложил свой вещевой мешок, весивший на этот раз не больше сорока фунтов. Ему еще нужно было упаковать рацию, если только ра­диомеханики сумеют ее наладить, потому что другой в ла­гере нет. Он открыл библию и снова наткнулся на стих: «И отсекли ему голову...» Все время открывается на этом месте, у нее с переплетом что-то неладно, и она будет от­крываться на этом месте до бесконечности, если только нарочно не избегать его, а он не хотел его избегать, по­тому что чем больше он вчитывался, тем больше закрадывался ему в душу скрытый смысл текста. И он уже начал было понимать, но тут шофер просунул голову в дверь и крикнул, что пора ехать.

20

Получив свой первый отпуск еще в ту пору, когда его муштровали в глухом углу Глостершира, Брайн почти весь день потратил на то, чтобы добраться до Ноттинге­ма, и в город попал только под вечер. Выбравшись на просторные плоские низины Трента за Брумом, он почув­ствовал такое волнение, что не мог даже съесть бутер­броды и пирожное, купленные на последней остановке. Ко­ровы, словно темные точки, усеивали берег мирной, обме­левшей реки, солнце еще освещало набитый людьми ва­гон, и он чувствовал, как с каждым перестуком колес при­ближается к Ноттингему. Волнение его было вызвано не столько предстоящей встречей с Полин, сколько каким-то внутренним чувством, говорившим ему, что сейчас он сно­ва затеряется в паутине ноттингемских улиц, таких милых и знакомых.

Выпив с матерью и отцом чашку чаю, он на двух авто­бусах добрался до Эспли, где жила Полин. Может, по счастливой случайности она сейчас дома одна, и тогда они смогут поваляться на кушетке или на какой-нибудь кро­вати наверху; или же можно пойти в «Могучий дуб» и потом полежать где-нибудь на сухой лужайке среди паху­чей летней травы.

Но вся семья оказалась дома, за ужином, будто они специально ждали его, хотели с ним увидеться после пер­вых полутора месяцев отупляющей муштры на службе ко­ролю и отечеству. Никогда не выходит так, как заду­маешь, и он должен был это предвидеть. Миссис Маллиндер налила ему чаю в любимую чашку бедняги Маллиндера, вмещавшую добрую пинту, как бы подчеркивая этим, что он теперь уже свой в семье. Четырнадцатилет­няя Морин читала у огня «Оракула», еще по-детски угло­ватая, с маленькой высокой грудью и тонким слоем по­мады на губах, совсем как Полин в пятнадцать лет, когда он только начинал за ней ухаживать. «Они все такие хо­рошенькие»,— подумал он, начиная, впрочем, испытывать все большую неловкость под пристальным взглядом ма­тери и замечая при этом, что, хотя они сидели впятером, за столом было довольно тихо.

— Видно, нелегко тебе пришлось там, в авиации, — сказала Бетти с едва заметной улыбкой. — А кормят хоть вас хорошо?

— Неплохо. Иногда, впрочем, дают настоящие помои.

Полин почти все время молчала. Сидя в конце сто­ла, она открывала банку варенья, и волосы падали ей на лицо. Но Брайн был увлечен сытным ужином и ни­сколько не беспокоился. Да он и не ожидал торжественной встречи.

После ужина он предложил Полин прогуляться.

— Ты лучше скажи ему, пока не поздно, — услышал он голос миссис Маллиндер, — как-нибудь порешите.

Когда они вышли на Ковентри-лейн, она наконец ска­зала:

— У меня будет ребенок.

Они остановились, и он, пораженный, прислонился к каким-то воротам. Даже военная служба не поколебала настолько весь его внутренний мир, не потрясла его так, как это известие. Вся его жизнь нарушилась, расплылась н завертелась перед глазами, как огненное колесо. Он за­жмурился, но тут же сообразил, что такие известия по­лагается воспринимать иначе; он открыл глаза, взглянул на зеленое поле, уходившее к могучей стене Кэтстонского леса, над которым виднелась туманная зеленоватая по­лоска неба, и, несмотря на свое смятение, подумал, что солнце уже заходит.

— Что ж, пойдем, — сказал он с глубоким вздохом. — Ну и ошарашила же ты меня.

— А мне-то каково было про это узнать, — сказала она, побледнев и плотно сжав губы.