Не/много магии - Александра Давыдова

Хозяин понимающе кивнул. Встал. Потянулся. Стянул рубаху через голову.

Ребра на груди слева у него были разломаны, торчали наружу острыми розовато-белыми краями. Внутрь тела вела нора, в глубине которой ворочалось сердце. Шрамы на месте вырванных крыльев. Дымящаяся язва до колена правой ноги.

— Зачем? — вопрос уже успел сказаться и обрел жизнь, хотя Рин уже понимал, истинно понимал, что не желает слышать ответ. Но «зачем» отправилось к хозяину и привело его слова:

— Чтобы далеко не ушел. И чтобы сердце мое всегда рядом с ней было. Так она пожелала.

Рин зажмурился.

Вопрос с ответом отплясывали в темноте, рисуя серебристые узоры на блуждающем слепом пятне.

«Будь рядом» — первое пожелание потрачено.

«Никуда не уходи» — второе сказано.

«Не смей летать!» — третье выкрикнуто.

«Отдай мне свое сердце» — четвертое слово корежит ближнего.

Все четыре, от рождения хозяйке отведенные, на одного потрачены. Ничего для него, все для себя. Последнее — заклинание смертное, недаром с младенчества детям толкуют: не желай другим больше трех! Не смей. Секут до кровавых ошметков. Бьют головой об стол — пока идиотом не сделается.

Лучше дурак в семье, чем молчаливый. Все желания потративший. Чужое бытие искореживший. В сказках ночных говорилось, что молчаливый потом в демона превращается, летает по домам и жертвы высматривает. У кого бы слова себе забрать, чтобы дело свое черное продолжить.

…

В гроте засмеялись — будто колокольчики хрустальные по полу рассыпались. Дурочка Лия, когда смех закончится — что ж она будет делать?

Рин открыл глаза.

Из окон квадратами в пол смотрелось утреннее солнце. Хозяина нигде не было.

— Пошли? — Лия появилась на пороге, в одной руке — сумка, в другой — кругленький красный чайник, похожий на вишню-переростка с зеленым носиком. — Смотри, что нам подарили!

— Пошли-ка обратно, в позавчера, — пробормотал Рин, отворачиваясь от сестры. — Ни к чему тебе за неправдой ходить. Маленькая еще. Простудишься.

Вытащил со дна сумки шерстяной плащ и укутал Лию.

…

Дорога назад провела их позавчера над долиной. Сверху каменная чаша, наполненная цветами, завораживала. По сиренево-лимонной тени плавала одинокая чаинка — безъязыкая хозяйка бродила от улья к улью, собирая бесполезный мед. Рин сглотнул. В страшных сказках все есть, только нет рецепта, как спастись от слов, которые могут с тобой сотворить, что угодно.

«Может, не влюбляться?» — подумал Рин.

А вслух торопливо произнес:

— Знаешь, что… Пусть у тебя смех никогда не заканчивается!

В воздухе пропела лопнувшая струна, и одним желанием в чашке стало меньше.

К вопросу о сваях

(Максим Тихомиров, Александра Давыдова)

А.1

Караван с фабрики прибыл к полуночи.

Все вздохнули с видимым облегчением. Успели вовремя.

Шесть грузовых шагоходов мерной поступью, от которой содрогалась земля, притопали со стороны города. Корыта их кузовов были полны маленьких тел, стоящих плечом к плечу, тесно, не пошевелиться. Детишки и не пытались — только крутили из стороны в сторону большими головами, лупали выпученными глазенками и глупо улыбались слюнявыми ртами.

Борта кузовов обернулись аппарелями, и детишки тронулись по ним вниз, шеренга за шеренгой, как и стояли. Оранжеворясная братия организовала коридоры, вдоль которых пупсы потопали к котловану.

Тот был выкопан в форме пентакля — то, что надо для успешного строительства. Пересекающиеся линии звезды образованы множеством глубоких, в рост человека, лунок, слагающихся в пунктир. Пламя сотен факелов бросало багровые отсветы на дно огромной ямы, превращая тени во всполохи насыщенной черноты.

У края котлована детишек встречали заклад-мастера. Каждый отбирал нужное ему количество улыбчивых пупсов и вел за собой. Те жались к ногам мастеров и, словно стадо овечек, послушно семенили следом.

Мастера вели табунки детишек вдоль линий, останавливаясь у лунок. Каждый раз по их знаку один из улыбающихся глупышей спрыгивал вниз, в тесный колодец, и оставался стоять там, глядя в темное небо и шепеляво лепеча что-то себе под нос.

Следом за мастерами шли забойщики. При каждом был заступ. Земля летела в лунки лопата за лопатой — прямо в доверчиво распахнутые глаза. Детишки улыбались до самого конца, пока земля не скрывала их с головой.

Ровно в полночь луна зависла в зените. Облака, затянувшие было небо тяжелым пологом, враз расступились, и сияние чистого серебра залило весь мир. Факелы превратились в колючие искры злого огня, очертив контур огромной звезды, и тогда забойщики двинулись вспять по своим маршрутам.

Длинное древко, испещренное вязью рун, упиралось острием в шевелящуюся земляную насыпь над лунками. Мерно взлетал к небу тяжелый деревянный молот — и опускался: раз, два и три, вбивая древко в почву на треть длины. Рыхлая земля вскипала на мгновение короткой дрожью агонии — и успокаивалась. Когда забойщик с усилием вырывал кол, в темное небо коротко ударял фонтан — черный, густой, тяжко рассыпающийся жирной капелью брызг, щедро орошая землю.

Забойщик шел к следующей лунке.

Все заняло считанные минуты — люд на строительство набирали бывалый.

Когда замерла земля над последней лункой и забойщики выбрались на край котлована, грандмейстер подал знак бетонщикам. Потоки жидкого серого камня хлынули в установленные по тем же линиям опалубки, заполняя их до самого верха.

Фундамент вышел на славу.

Милая Дженни!

Наконец есть минутка, чтобы написать тебе пару строк!

Бумаги у портье — не допросишься, лишь в обмен на монетку выделил мне половину листка. А искать канцелярскую лавочку — мне же терпения не хватит, когда можно сию же секунду начать тебе письмо. Пусть и короткое. Обещаю, следующее будет длиннее.

Дорога до Хильстерра была на редкость утомительной. Не могу сказать, что мне тяжелее далось — пыль, жара или бесконечно унылые пейзажи. Представь себе: серая степь без единого деревца или куста, только перекати-поле и грязно-белые ветряки. Никакого сравнения с нашими любимыми зелеными холмами.

Гостиница здесь неплохая: комната мне досталась маленькая, но уютная. Матрас мягкий, таркаранов — не видать (надеюсь, к ночи не вылезут — не хотелось бы подвешивать съестное к потолочной балке), окно открывается почти без скрипа.