Академия святости + Рассказы - Роман Алимов

Морщинистая баба копошилась в ящике, вытаскивая остатки еды из шкафчика, чтобы накормить Борьку. Тот наливал себе стопку за стопкой и бормотал, что-то совсем несвязное.

Баба подняла тяжелый чугун, а мужик схватил ее за платок и сорвал, бросив на пол, крикнув, что-то очень обидное. Чугун упал, рассыпав содержимое по полу. Тут-то Дуняша и заметила у бабы в мочках ушей, крошечные сережки, что ей самой, в прошлом году подарил любимый отец, на Рождество.

Она не верила своим глазам. Баба растирала кашу тряпкой по полу, а слезы молчаливым ручейком капали вниз. Что-то знакомое ей показалось в движениях хозяйки дома, в волосах и фигуре. Но как Дунины сережки могли попасть к этой измученной жизнью женщине?

— Бабушка Вера? — только и смогла произнести девочка.

— Ты сама все поняла, — опустила взгляд старушка.

Теперь пройдемся немного.

Дуня шла, подавленная, не понимая, за что ей такое будущее, жалела она, что связалась с этой старухой, а горечь жгла сердце как ледяная вода из ведра.

— Отбрось плохие мысли, у тебя еще многое впереди, внучка. Сейчас ты пережила урок и будем надеяться поймешь его и осмыслишь. А теперь снова, смотри да слушай! — хитро улыбнулась старуха.

За кустами камыша сидел молодой, симпатичный рыбак, аккуратная бородка шевелилась на ветру, а на щеках поигрывал румянец. За спиной у него играл мальчуган, разглядывая улов в ведре, полном от рыбы.

— Сынок, аккуратнее, не упади! Чтобы, не как в прошлый раз. Мамка нас с тобой заругает! — засмеялся рыбак.

Мальчик улыбнулся и показал на удочку. Рыбак дернул сухую палку — удилище и вытащил средних размеров карасика.

— О — о, теперь и домой не стыдно показаться!

Мужичок и сын отправились к дому, а Дуня с бабушкой тихо пробирались следом, чтобы не выдать себя.

Снова подошли к домику, и опять Дуня прильнула к окошку. За стеклом висели чистые вышивные занавески, поэтому рассмотреть обстановку комнаты было сложнее. Не вызывало сомнения, что хозяйка очень ждет гостей. Обед на столе уже приготовлен и накрыт, на печи кипели во всю чугунки. Комната казалась прибранной, новенькая скамейка, на которой дремал довольный трехцветный кот.

Хозяйка хлопотала и заметив входящих в дом сына с мужем, повернулась и поправила прическу.

Дуняша набрала воздуха полную грудь и ахнула, мгновенно узнав в молодой женщине саму себя. Именно такой и представляла она себя в мечтах, красивую, стройную и улыбчивую.

— Мишка! Ну как, поймал что? — спросила взрослая Дуня у мужа.

— Мам, мы полное ведро притащили, карасей! — хвастался сын.

— Теперь всем гостям хватит. Так ведь, хозяюшка? — добавил муж, приобняв взрослую Дуняшу.

К воротам домика подъехали телеги, и веселая компания с радостными приветствиями прошла внутрь.

— Нам пора уже! — проскрипела старушка. — Пора… скоро, совсем скоро уже… тебе решать Дуняша…

В мыслях помутнело, лоб обдало холодком, и Дуня открыла глаза. Жар, видимо спал, а на голову мама положила влажный кусочек ткани.

— Слава Богу очнулась! Напугала, ты нас доченька! Три дня как лежишь, не приходя в себя, и доктора мы звали, и молилась я две ночи напролет! Ой напугала! — причитала мама.

Дуняша обвела комнату взглядом:

— Мам, а Борька не приходил?

— Нет, доченька, мы с папкой одни. Правда… Мишка вот только ушел, сутки парень не спал, все волновался о тебе, да сидел рядом.

— А ты доча, все просила бумагу вставить какую-то, во льва, говорила, что поможет. Я и не знаю, куда бежать и как тебя вылечить… Так вставить ее или как? — мама вопросительно посмотрела на дочку, держа свиток возле льва.

Дуня поглядела на маму, протянула руку к записке и разорвав на мелкие кусочки бумагу, ответила:

— Нет, мамочка, пусть, все идет своим чередом, не нужно торопить события и настаивать на своем!

Исповедь шептуна

На пригорке, возле кладбища, рядом с забором ветхой, деревянной церквушки, толпился народ. Несмотря на глубокую ночь, люди что-то живо обсуждали. Метель колыхала пламя факелов в руках собравшихся. Пареньки крепко держались за вилы, словно стояли не по пояс в сугробах, а прибыли на осеннюю уборку сена. Бородатые мужички поигрывали острыми топориками ожидая, чего-то, что вот-вот случится. Даже бабка Евдоха притащила черную кочергу, такую же жесткую и изогнутую как сама жизнь старухи.

Внутри запертой церкви, возле аналоя, стояли два человека. Молодой священник — отец Николай, которого недавно назначили в деревенский приход и склонивший голову, худой как мумия-старик по имени Захар. Оба вымокли, будто хорошо пропарились в бане или прожарились, растапливая дровами печь. Только иконы, скамейки, да церковная утварь еще с вечера обросли налетом белого инея.

— Так ты говоришь с детства, началось? — перекрестившись, обратился священник.

— Да. Так и есть. По рассказам покойной крестной знаю. Сосал я тогда грудь, у мамаши своей — на телеге ехали. Кроха еще совсем был — к бабке-ворожке вез нас отец. Лекарь не помог мне-младенцу, — руками развел, а я криком кричал уж неделю как. Сил, видать, у маменьки не оставалось терпеть. Землю тогда поливало с неба, словно открылись небесные хранилища, телега намертво застряла в грязи, а лошадь от погоды такой вырвалась и след ее простыл, остались мы посреди поля. Молния сверкала крепкая, нас и убило с маменькой в тот день.

— Батька погоревал, оплакал, и хоронить собрался. Тогда я и очнулся, выжил…

— Правда, недолго папаша радовался, до первого случая со мной, — Захара стало трясти, он оскалил зубы и зашипел словно змея, затем плавно приподнялся в воздух, оторвавшись на ладонь от пола.

Священник