Страх - Игорь Христофоров

число. - Значит, так... Выйдешь на лодке в море...

- Вы же сами сказали, что будет запрет на выход.

- Уже запрет не нужен, - недовольно ответил Межинский.

Говорить о нападении на АЭС даже по спутниковой связи не хотелось. Но что-то нужно же было говорить. И больше всего сейчас

Межинскому захотелось избавиться от назойливого собеседника. Избавиться дня на три.

- В общем, так. Выйдешь все-таки в море. Команду по инстанции мы дадим. Выйдешь как... как... в общем, по тому же профилю - выйдешь политработником, якобы проверяющим работу заместителя командира по воспитательной работе. Ты с ним знаком?

- Не-ет, - потрясенно ответил Тулаев.

Он докладывал лишь с одной целью: чтобы выход на стрельбу под каким-нибудь благовидным предлогом отменили. Меньше всего в жизни он хотел идти в море на черной, похожей на сгоревшую на противне сосиску, огромной подлодке. Под сердцем что-то больно заныло и медленно стало опускаться ниже, к животу. Таким маршрутом обычно разгуливал по телу Тулаева страх.

- Все. Конец связи, - начальственным тоном произнес Межинский и с облегчением положил трубку.

Хотелось опустить на ее холодный пластик лоб и уснуть. Так крепко уснуть, чтоб перестал существовать мир.

О том же самом подумал и Тулаев.

9

Черное китовье тело подлодки выталкивали из бухты два буксира. Правый оказался резвее, и командир - высокий, по-борцовски скроенный капитан первого ранга с морской фамилией Балыкин - беспрестанно одергивал его.

Тулаев, переодетый в РБ - костюм подводника-атомщика, скорее похожий на синюю больничную пижаму, чем на костюм - стоял на рубке за спиной командира и очень хотел, чтобы сюда же поднялся Дрожжин, но он почему-то упрямо не поднимался.

Истертый кожаный реглан на спине Балыкина сложился в складку-кишку. Обернувшись, он посмотрел сухими серьезными глазами на бирку "Офицер-психолог" на груди Тулаева, потом на его красные уши и посоветовал:

- Оденьте что-нибудь потеплее. Простудитесь же.

Тулаев не знал, что на самом деле Балыкин хотел сказать: "Посторонним при проходе узкости нельзя находиться на мостике", и ответил с героической интонацией:

- Ничего. Я потерплю.

- Старпом! - наклонившись над рубочным люком, прокричал вниз Балыкин.

- Я-а, та-ащ к-дир!

- Кувалду взял?

- Взял.

Из-за плеча Балыкина Тулаев посмотрел в теплое нутро лодки. Внизу, на зеленом линолеуме центрального поста стоял мужчина в пестром - желтое вперемешку с синим и красным - свитере. Его стриженая голова была сплющена у затылка, а когда он вскидывал ее, то показывались узенькие черные усики и усталые, непонятно какого цвета глаза. Казалось, что если бы глаз вообще не было бы, то Тулаев этого бы и не заметил. Лучше всего он помнил усы, а остальное вроде бы и не существовало.

На рубке стояли еще какие-то подводники. Кто в кожаном реглане, а кто и в меховом полушубке. Для семнадцати градусов тепла и яркого, по-южному яростного солнца полушубки, на взгляд Тулаева, смотрелись глупо. Но моряки их упорно не снимали.

С монотонностью рэповского речитатива Балыкин спрашивал: "На румбе?", а офицер с микрофоном, висящим у губ, как у эстрадной звезды Мадонны, с той же монотонностью называл цифры: "Сто сорок два ровно... Сто шесть ровно... Полста три ровно..." Когда будет неровно, Тулаев так и не дождался.

Буксиры, похожие на галоши, медленно стали отходить от лодки. Они явно сделали свою работу, потому что Балыкин смотрел на них примерно так же, как на чаек, упрямо пытающихся сесть на нос лодки.

Теперь уже на рубке звучали не только цифры, но и названия сторон.

- Левая назад малый!

- Стоп правая!

- Стоп левая!

- Обе вперед самый малый!

- Нравится у нас? - вынырнул из люка старичок-боровичок из сказки: окладистая бородка, озорные глазенки, плотно сбитая мужицкая фигурка на коротких ножках.

На кармане его куртки таинственно чернели буквы "ЗК ВР", а через руку был переброшен новенький, пахнущий лаком кожаный реглан.

- Оденьте, товарищ капитан третьего ранга, - протянул он его Тулаеву.

Отзываться майору на звание капитана третьего ранга равносильно тому, что не назвать жену именем любовницы.

Тулаев принял подарок с паузой, вызванной именно этим, но таинственный "ЗК ВР" эту же паузу посчитал за выражение солидарности и выдержки.

Он нырнул в люк с видом человека, спасшего жизнь другому, а Тулаев надел великоватый для него реглан и с наслаждением запахнул его на остывшей груди. "ЗК ВР" в голове медленно расшифровались в зам командира по воспитательной работе, замповоспа. Значит, этот старичок-боровичок и был его "коллегой".

- Потрясающе! - не сдержался Тулаев от вида огромного

ленинского профиля, высеченного на скале по правому борту.

- Несчастливое место, - пояснил моряк с переговорным устройством, надетым поверх черной мутоновой шапки.

- Почему? - метнулся к нему с вопросом Тулаев, как прыгает бездомная собака к первому кто приласкает ее.

- А в самом конце работ старшина-скалолаз, который его

делал, сорвался и насмерть разбился.

- Да-а, эту наскальную живопись надо в музее выставлять,

еще раз восхитился Тулаев.

Огромный, метров пятидесяти в поперечнике, ленинский профиль был густо укрыт красной охрой, но на носу она обсыпалась, и оттого чудилось, что это какой-то великан со стороны океана одним мощнейшим ударом вмял нос в знакомое до боли лицо.

- А скажите, - спросил Тулаев спину моряка с переговорным устройством, - этот профиль высечен не по приказу того чудика, что построил фонтаны?

Первым обернулся Балыкин. В его взгляде попеременно появлялись то удивление, то раздражение. Наконец, удивление победило, и Тулаев понял, что сболтнул лишнее. Ни один настоящий политработник не обозвал бы чудиком другого политработника, тем более в адмиральских погонах.

- Он, - не оборачиваясь, ответил моряк с микрофоном и что-то хрипло зашептал в него.

Балыкин с командирской резкостью стал выяснять курс, скорость и глубину на эту минуту, а Тулаев раздраженно подумал о том, что начальник особого отдела так и не приехал на причал к отходу лодки, и он так и не узнал, зачем ездил в Мурманск на своей машине Комаров.

Ободранный профиль бывшего вождя мирового пролетариата сплющился, медленно исчез за поворотом. Профиль, дома с забитыми подъездами, циклопический фонтан, атомные лодки с ободраной резиновой шкурой у причалов, - от всего этого веяло медленным, мучительным умиранием, но теперь оно уже жило в душе Тулаева, и он так явственно ощутил муки затянувшейся смерти, будто умирала со стоном какая-то часть его души, а не база в Тюленьей губе. Хотя, возможно, это просто гудела голова после бессонной ночи, дурной пьянки, скандала с Вовой-ракетчиком, гудела от мыслей о своей несложившейся жизни, от странного чувства, что Маша, смешная рыженькая Маша, не случайно оказалась рядом с ним белой северной ночью.

А стон нарастал и нарастал. Тулаев сглотнул, чтобы выгнать стон из ушей. Барабанные перепонки не отозвались на его просьбу.

Тулаев вскинул глаза от люка, в котором тщетно пытался повторно высмотреть Дрожжина, и они сразу округлились. Небо, зажатое слева и справа базальтовыми челюстями берега, почернело и вот-вот должно было разорваться на куски.

- Что это? - спросил он спину Балыкина, но вместо ответа получил боксерский удар ветра в лицо.

Черное мгновенно сменилось белым. Исчезли берег, небо, вода. Лодка пузатым дирижаблем висела в плотной снежной круговерти и, кажется, вот-вот должна была взлететь, оторваться от постылой воды и взмыть к солнцу.

- Обе вперед средний! - отвернувшись от ветра, потребовал

от моряка с переговорным устройством Балыкин.

- Есть обе вперед средний!

Через полминуты опять голос Балыкина:

- Что по лагу?

- Стоим!

Ветер хотел затолкнуть лодку в базу, лодка упрямо намеревалась выйти, и в этой жуткой схватке на время установилась ничья. Винты атомохода рубили и рубили холодную свинцовую воду бухты, но свиднуть субмарину хоть на метр вперед не могли.

Тулаев уж и рад был прыгнуть в тепло центрального поста, но рука, вцепившись в какую-то стальную скобу, не отпускала.

Балыкин еще что-то кричал, но кричал уверенно, ему спокойно, даже вяло отвечали, и эти вялые голоса постепенно успокоили Тулаева. Ветер, намертво залепивший снегом рубочные окна, стал стихать. Скорее всего, он понял, что лодку с упрямыми людьми ему не одолеть, и унесся в глубину губы, к поселку.

- Что, снежный заряд? - спросил выбравшийся из люка

адмирал, командир дивизии. - Хреновая примета.

Без жены, на которую он тогда, в строевой части, смотрел масляными глазками, он выглядел старше и злее.

- Таких примет нет, - упрямо не согласился с ним Балыкин.

- Ты почему не доложил, что у тебя некомплект турбинистов?

Балыкин посмотрел на Тулаева так, будто это он один виноват в том, что на лодке некомплект турбинистов. Чувство слитности, родства со всеми, кто сейчас терпел на рубке снежную бурю, чувство, которое, как казалось Тулаеву, сжимало здесь всех наверху в единый кулак, мгновенно исчезло.