Строгий режим - Дёмочка Виталий

Шаповалов тут же подскочил и направился обратно к восьмёрке. Проверка уже начиналась и слышно было, как утренняя делегация хлопает дверьми карцеров. Он быстро вытащил Плетнёва на продол, чтобы успеть присоединиться к проверяющим. Хотелось немедленно взглянуть в глаза Ольге. Хоть и не хотелось верить в слова Соломы, но они крепко засели у него в голове.

— С семь восемь идут на неё малявы? — резко спросил он Плетня.

— Ой, да откуда только на неё не идут, всех и не упомнишь, — ответил Олег опять с улыбкой. — Шалава первая тут походу, кто её тут только не дрючит.

У Шаповалова помутнело в голове.

— Откуда знаешь? — спросил он упавшим голосом, даже чуть пошатнувшись.

— В тюрьме ж сижу, начальник, — пожал плечами Олег. Он уже хотел было сказать, что сам её чуть не трахнул, да побрезговал после кого-то, но потом решил не сдавать ту путёвую смену дубаков, которая могла ещё пригодиться. И хотя очень хотелось сказать об этом, потому что видел, что куму это очень неприятно, но он только спросил: — А тебе она, что, не для этого разве нужна?

Шаповалов посмотрел на Плетня, с ухмылкой делающего при этих словах лыжные движения, красными помутневшими глазами и зло проговорил.

— Все мальки на неё со всех хат — мне. Понял? Все до одного.

Улыбка слезла с лица Плетня, понимающего, что это будет уже не просто сложно, а уже опасно. Камера семь восемь, откуда ей пишут, это хата положенца, и могут быть последствия. Он вопросительно взглянул на кума.

— Твою безопасность я гарантирую, — жёстко проговорил Шаповалов, правильно поняв выражение его лица. — Все мальки на неё — мне. Всё. Иди.

Едва захлопнулась дверь за Плетнёвым, как её опять пришлось открывать уже для проверки, потому что оба корпусных, сдающий смену и принимающий, уже подошли. С ними был и Женя Шмон, и ДПНСИ, что ещё более усиливало статус проверки. Шаповалов стал заходить в хаты с ними. Сегодня ему уже не требовалось изображать заглядывающего под нары кума, сейчас это делал Женя Шмон. Шаповалов лишь бездумно пялился на заключённых, испытывая всё больший мандраж по мере приближения к Ольгиной камере. Слова Соломы не выходили у него из головы.

Солома очень удивился, получив маляву от Кузнеца с хаты восемь семь. Он когда-то был шнырём у Соломы, когда они несколько лет назад сидели в одной зоне и были в одном отряде. Стирал ему носки с трусами и всё остальное, заваривал чай и готовил еду, когда не было из чего готовить носил со столовой. В общем, был при Соломе полностью, довольствуясь вторяками чая и остатками с барского стола в куражные дни. Иногда ему, конечно, и перепадали центра чая или даже сигареты с фильтром, когда Солома был в добром расположении духа. Но он никак не был задействован ни в каких лагерных делах и спешил удалиться, поставив кружку с заваренным чаем, если в проходняке Соломы велись какие-то разговоры. Так что получить от него малявку смотрящий никак не ожидал. Сначала, правда, подумал, что Кузнецу может помощь нужна какая-нибудь, на которую он в принципе мог и рассчитывать. Но закончив читать, понял, в чём дело. Помощь ему никакая не нужна была, он теперь был шнырём почти у самых обеспеченных заключённых тюрьмы и ни в чём не нуждался. Просто он был среди этих обеспеченных единственным, кто сидел и знал по лагерям Немца. Когда-то они даже чуть не пересеклись и с Соломой. Немец поднялся с карантина в отряд как раз в тот день, когда Солому закрыли в ПКТ, а оттуда потом вывезли на больничку. Так и не дождавшись Солому, Кузнец тогда начал шнырить у Немца, чтобы выжить, и даже бегал по его поручениям, чтобы собрать мешок Соломе в ПКТ. Сейчас же, наивно полагая, что Солома может быть не в курсе того, что Немец заехал в тюрьму, Кузнец спешил известить его об этом.

Этим он, конечно, Солому не удивил, а только вызвал улыбку. А вот то, что Немец заходил в гости в хату восемь семь, для него было новостью, которая заставила его задуматься. Что ему там было нужно? Кого он мог там знать, кроме Кузнеца? Кто мог его туда пригласить и зачем, если он не сам зашёл? Голова Соломы начала с трудом переваривать эту информацию и пытаться найти другие варианты ответа на эти вопросы. Он уже и сам замечал, что после знакомства с Ольгой он всё больше думал о ней, чем о делах. Тем более теперь, когда они стали уже духовно сближаться. И сейчас, кроме как темы Протаса, другого повода он не видел. В голове стояло только одно предположение, что Протас мог каким-то образом знать Немца и обратиться к нему по своей проблеме. А какая у него может быть проблема? Ну конечно же Солома, если он как-то узнал об его подкатах к Ольге. Да она, в принципе, и сама могла написать ему об этом, просто Протас мог молчать. Сознавая щекотливость своего положения перед Протасом, Солома со вздохом хвалил себя за то, что вовремя вспомнил о своём варианте с извещением об этом Протаса. И судя по полученному ответу Протаса это не очень его и задело, или он делает вид, что не очень. Но ситуация всё равно оставалась скользкой и он уже начинал продумывать ходы на этот случай. Додумался даже до того, что уже хотел спросить у Ольги, рассказывала ли она своему бывшему соседу о том, что Солома много писал ей и они стали общаться.

«Уж не мания ли у меня преследования началась? — подумал он, поймав себя на такой тупой мысли. — Может, Немец просто сам навестил эту хату, чтобы поживиться чем-нибудь?»

Но мысли всё равно возвращались к вариантам своих действий на худший случай. Он уже и так чувствовал неодобрительное отношение своих тоже авторитетных сокамерников из-за Ольги. В основном, конечно, из-за телевизора, который он ей отправил, но сути дела это не меняло. Сейчас они ничего не скажут, но если будет какой-то кач, могут и вспомнить.

Опасность представляло ещё и то, что сам он Немца этого не видел даже, и отношений братских не было, а авторитет его был непререкаем. Даже будучи на МОБе Солома слышал, что Немец все рамсы разруливает по понятиям и по справедливости не только на их отряде, откуда Солому закрывали в ПКТ, но и по всей зоне.

Ходя по камере, он не мог прийти к какому-либо умозаключёнию. Мысли ещё и беспрестанно перекидывались на Ольгу, от которой недавно получил малявку и уже поневоле думал о том, что напишет ей. Но когда двери на проверку стали открывать уже в соседних камерах и он услышал с продола голос кума Дунаева, лучший выход сам пришёл на ум. Нужно перевести Немца в свою хату и приблизить к себе. Всё равно скоро уже суд и зона, а тюрьму надо будет на кого-то оставлять. А авторитетнее Немца на данный момент Солома не видел. Даже Паха, который с ним был уже немало времени, таким влиянием пользоваться не будет. А Немец кандидатура самая подходящая, и к тому же находясь здесь, рядом, он против Соломы ничего мутить не будет и они ещё и сблизятся.

Обрадовавшись верно найденному решению Солома стал ждать окончания проверки, чтобы подтянуть Дунаева для решения этого вопроса. У него сразу так поднялось настроение, что он даже подумал, что может он и зря всё это на себя нагоняет, и Немец заходил в восемь семь по какому-нибудь своёму делу. Но потом уже решил, на всякий случай, сделать задуманное, тем более что человек Немец действительно достойный и ему самое место быть здесь и смотреть за тюрьмой после Соломы.

Даже дверь открылась в этот раз как-то необычно, весь этот лязг тяжёлых засовов и звук открывания массивной двери были какими-то зловещими. Зашедшие в камеру корпусные сначала застыли в изумлении, если можно было так назвать их вытянувшиеся лица с вылезшими из орбит глазами. Вперемежку с женщинами в камере стояли, опустив головы, несколько подростков. Не в состоянии произнести что-то оба корпусных медленно двинулись вперёд с застывшими лицами. Видно было, что соображали они ещё очень плохо от этого шока. Но когда заметили сбоку движение и повернули головы, то увидели причину того, что они, наверное, считали своими галлюцинациями. Из-под раковины умывальника прямо из стены торчало полтела заключённого, который, извиваясь, пятился назад в свою камеру, скребя руками по полу. По бокам от него стояли с растерянными лицами ещё двое подростков, только-только сумевших освободить его из крепких объятий стены, но не успевших вытолкнуть его назад.