Запоздалые истины - Станислав Родионов

— Ваше благородное желание получить ученую степень — просто дань моде. В день защищается более семидесяти диссертаций.

— Вероятно, эта мода вызвана потребностью практики.

— Я скажу, чем это вызвано... Человеку хочется иметь какое-то положение в обществе, стать значительным. Путей для этого предостаточно. Например, сделаться руководителем производства. Но ведь надо проработать много лет, накопить опыт, проявить себя, иметь организаторские способности... Трудно. Можно стать известным рабочим. Тогда надо повкалывать, надо попотеть, надо в спецовке походить... Трудно. Можно стать военачальником. Опять-таки надо послужить не один годик, по стране мытариться, себя не жалеть... Трудно. Стать артистом, писателем, режиссером?.. Талант надо иметь, ночи не спать, да и вдруг ничего не выйдет... Трудно. Но, оказывается, есть одно звание, кандидат наук, которое трудов возьмет не много, что-то года три, а и звучит, и престижно, и вроде бы ученый, и вроде бы цель достигнута. Вот и вы... Не работу по душе, а хотите престижное звание заиметь, вроде модных джинсов.

Она выглядела разочарованной. Не ждала такой горячности и таких слов не ждала. А каких? Утешительных?

— Впрочем, многим своя работа опостылела, — не удержался Рябинин от соблазна, надеясь, что она не согласится.

Но она кивнула с готовностью. И Рябинин ни к селу ни к городу вспомнил чищенные апельсины. Они лежали за буфетным стеклом, как шершавые бильярдные шары. Оттого что продавались без кожуры, в них не убыло ни вкуса, ни сока, ни витаминов. И все-таки это были не апельсины, ибо не походили на маленькие солнца и не горели его огнем. К чему вспомнилось?

Вроде бы все у нее есть: и молодость, и здоровье, и красота, и образование... И не глупа. А жизнь не удается. С мужем худо, работа претит... Чего-то не хватает, какого-то взрывного витамина, как тем апельсинам не хватало солнечной оболочки, чтобы стать апельсинами.

Но этот взрывной витамин известен...

Когда Рябинин говорил с молодым человеком, то частенько впадал в странное состояние размытости лет и возраста; он как бы стоял на временной оси меж прошлым и будущим, свободно передвигаясь туда и обратно. И тогда не знал, он ли на двадцать лет вернулся назад, молодой ли человек на двадцать лет забежал вперед... С Жанной подобное состояние не пришло, словно они были одногодки. Да и одногодки ли? Не моложе ли он ее на те самые двадцать лет?

Этот взрывной витамин известен испокон веков...

Рябинин повел головой — топаз, так и лежавший на столе, отозвался глубинным мерцанием, словно это был не кристалл, а льдистая толща.

— Жанна, вы как думаете, может человек летать? — задумчиво спросил он.

— Давно летает.

— Нет, без самолета, а распластать руки, как крылья, и полететь?

— Человек тяжелее воздуха.

— А вечный двигатель возможен?

— Разумеется, нет. Как инженер говорю.

Она не улыбнулась, даже не насторожилась, отвечая уверенным голосом студента, вытянувшего счастливый билет.

— Жанна, а вы верите в «летающие тарелки»?

— Глупости.

— А в привидения верите? В духов, в сны, в телепатию?..

— Какие привидения — мы живем в век научно-технической революции.

— Жанна, вас случайно не тянет на станцию Яя?

— Нет. А что там?

— Не знаю, я там не был, но меня тянет.

— Почему?

— Название-то какое, Яя. А на станцию Ерофей Палыч тянет?

— Зачем мне эти станции?

— А вам не хочется купить... лошадь?

— К чему мне лошадь?

— Прокатились бы.

— Я вас не понимаю.

— А наесться... жень-шеня хочется?

— Наесться жень-шеня?

— Ну, нажраться жень-шеня.

— Нет, не хочется, — отрубила она, только теперь догадываясь о каком-то подвохе.

— Жанна, вы знаете английский и музыку, но вы очень скучный человек.

— Потому что не верю в привидения и не жру этот самый, жень-шень?

— Ага.

— А вы его... ели?

— Ел.

— И в привидения верите?

— Верю.

— Вы, следователь, верите в привидения?

— Случались они в моей жизни...

— А-а, так вы,меня тестировали? — удивилась она, дрогнув стремительным носиком.

— Ага, тестировал.

— Что во мне определяли?

— Степень молодости.

— Я же сказала, что мне двадцать семь.

— Ну, тогда определял склонность к романтичности.

— Опоздали, романтичность уже прошла.

— Больно скоро.

— В студенческом стройотряде мы были знаете какими романтиками? Орали песни, работали от зари до зари, ели одну кашу... А наш командир, мой сокурсник, присвоил тысячу рублей. Тоже к романтике призывал.

— И вам хватило?

— Чего хватило?

— Хватило этого ловкача, чтобы разочароваться в людях?

— А вчера пошла в химчистку за своей дубленкой. Говорят, что не могут найти. Жулье.

— У вас еще и дубленка есть? — Рябинин бросил непроизвольный взгляд на ее шубу, белевшую на вешалке наметенным сугробом.

— Что тут странного?

— Хочешь быть свободным, носи дешевые костюмы, — буркнул он.

— Я не расслышала...

— А, ерунда.

— Так что в своем возрасте романтикой переболела.

— И что же теперь вместо романтики?

— Здравый смысл.

— Вот поэтому криогенная специальность и кажется вам холодной.

Она замешкалась с ответом, которые обычно были так скоры, что Рябинину казалось, что это его же вопросы отскакивают от нее, лишь переменив форму. Он тоже помолчал, раздумывая, откуда берутся приземленные, скучные люди. От рождения, от воспитания? Или от того узкого пространства, в котором вырастают современные городские дети? У них лишь квартира, улица, школа. Замкнутое, неестественное пространство. И это для детей того человечества, которое вырвалось в космос, побывало на Луне и земной шар зовет шариком... Загроможденная улица да квартирные стены влияли на психику детей, ограничивая взлеты фантазии. Но ведь каждый ребенок видит и небо...

— Ну какое отношение имеет ваша детская романтика к моей специальности? — не то чтобы она вспылила, но чуть повысила голос и расширила глаза, сразу блеснувшие серым стеклом.

— Жанна, а вы пошли бы работать дворником?

— Нет.

— Платили бы две инженерские ставки. Пошли бы?

— Нет.

— А почему?

— Потому что неинтересно.

— Уверяю вас, что интереснее, чем сидеть без дела и бегать за обоями. А вы бы не пошли. Потому что не престижно.

— Да, и не престижно.

— Жанна, а что такое «престижно»?

— Работа высокой квалификации и с хорошим заработком.

— Токаря?

— Почему токаря?

— Он может быть высокой квалификации и очень хорошо зарабатывать. Официант, шофер, наладчик, машинист тепловоза, шахтер... Прекрасные заработки. Престижные специальности?

— Нет.

— Почему же?

— Уж очень они... заурядные.

— Выходит, что престижной работой вы зовете работу романтичную. Дворничиха? Э-э... Инженер-криогенщик? О-о! Отрицаете романтизм, но держитесь за нелюбимую работу как раз ради романтизма.

Его отрицала не только она. Не раз слышал он, как моряки, геологи, летчики и даже его коллеги следователи начинали разговор о своей работе, открестившись от романтики. Им казалось, что иначе они затушуют тяжесть и значимость своего труда. Рябинин же считал романтику красотой профессии...

Она вдруг хитровато улыбнулась, отчего лицо стало неприятным, — Рябинин не знал, что у хитрости хватит сил обезобразить даже красоту.

— Сергей Георгиевич, моей маме вы бы не посоветовали сменить профессию...

— Но ваша мама не пошла бы за обоями даже для министра геологии.

Измученные маршрутами, комарами и потной жарой, геологи решились на отдых. Начальник партии объявил выходной. Лагерь сразу утратил полевую строгость и начал походить на стан потерпевших кораблекрушение, выброшенных на сушу. Забелели отсыревшие вкладыши, повисли на палатках спальные мешки, затрепетало на ветерке стираное белье...

Рябинин выволок на гальку кусок кошмы и растянулся под июльским солнцем — всех комаров сдуло в береговые заросли. Едва он распахнул «Мартина Идена», как услышал зовущий голос Багрянцевой...

Он впервые переступил порог ее жилища, удивленный, что в палатке может быть такая чистота. Пол застлан брезентом. Спальный мешок аккуратно расстелен на походной койке. И столик есть — вьючный ящик, и стулик есть — сосновый чурбачок. В колья стояка вбиты гвозди, на них висело и зеркальце, и полотенце, и связка лимонника... Пахло яблоками. Тихо играл невидимый транзистор.

— Сережа, любишь музыку?

— Как и все.

— А какую?

— Есть модерновая песенка «Пришла любовь, запели радиолы...»...

— Нет, Сережа, это для города, для людных улиц. А в лесу и в горах эстрадная музыка неуместна. Тут нужен Чайковский, Бах, Вагнер...

Он решил, что его пригласили слушать музыку. Но она разложила планшет и ткнула тонким загорелым пальцем в залесенный квадрат.