Апелляция - Гришэм Джон

— Никаких. Решение принималось не в Хаттисберге. Банк «Секонд стейт» продал нас самому дьяволу, попомните мое слово.

— Это какая-то бессмыслица.

— Полностью согласен.

— Вы обратите нас в банкротство, а банк ничего не получит.

— За исключением фермы.

— Так ты наложишь запрет на пользование фермой.

— Кто-то наложит. Надеюсь, что не я.

— Мудрое решение, Хаффи, потому что когда они попытаются добиться этого запрета в суде Баумора, вероятно, произойдет убийство.

— Может быть, старину Хренхеда пристрелят.

— Ты у себя в кабинете?

— Да, с запертой дверью.

— Уэс сейчас в центре. Он будет у тебя через пятнадцать минут. Отопри дверь.

— Ни за что!

Пятнадцать минут спустя Уэс с красными от гнева щеками, словно желая кого-то задушить, ворвался в кабинет Хаффи:

— Где этот Хренхед?! — взревел он.

Хаффи вскочил из-за стола и развел руками:

— Успокойся, Уэс!

— Где Хренхед?

— В настоящий момент едет на машине на срочную встречу, которую внезапно назначили десять минут назад. Садись, Уэс.

Уэс глубоко вдохнул и медленно опустился в кресло. Хаффи посмотрел на него, а потом вновь занял свое кресло.

— Это не его вина, Уэс, — объяснил Хаффи. — Технически условия займа нарушались уже в течение двух лет. Он мог сделать это еще несколько месяцев назад, но не стал так поступать. Я знаю, что он тебе не нравится. И мне тоже. Он даже собственной жене не нравится. Но он как раз проявлял ангельское терпение. И это решение было принято в головном офисе.

— Дай мне фамилию ответственного за это в головном офисе.

Хаффи подтолкнул к нему письмо, полученное по факсу. Оно было составлено на бланке банка «Нью-Виста», адресовано Пейтонам и подписано мистером Ф. Паттерсоном Дювалем, вице-президентом.

— Его выслали около получаса назад, — сказал Хаффи. — Я не знаю мистера Дюваля. Я дважды звонил ему в офис, но он находится на какой-то очень важной встрече, которая не закончится до тех пор, пока мы не перестанем звонить. Это просто потеря времени, Уэс.

В письме требовалось полностью погасить сумму основного долга в размере 414 656,22 доллара с ежедневной уплатой процентов в размере 83,5 доллара. По условиям кредитного договора у Пейтонов было сорок восемь часов на погашение, в противном случае начинались разбирательства по истребованию долга и отчуждению заложенного имущества. Разумеется, гонорары юристов и судебные издержки прибавлялись к сумме задолженности.

Уэс читал письмо медленно, постепенно успокаиваясь, и, дочитав, положил его обратно на стол.

— Мы с Мэри-Грейс каждый день говорим об этом займе, Хаффи. Это неотъемлемая составляющая нашего брака. Мы говорим о детях, о делах, о долге перед банком, о том, что сегодня на ужин. Он всегда незримо висит над нами, и мы сделали все возможное, чтобы распрощаться с другими обязательствами и сосредоточиться на выплатах банку. Мы почти подошли к тому, чтобы выплатить вам пятьдесят тысяч на прошлой неделе. Мы поклялись себе, что будем работать как проклятые, до тех пор пока банк не исчезнет из нашей жизни. А теперь этот трюк. Какой-то придурок в Далласе решил, что ему надоело смотреть на неоплаченный кредит в ежедневном отчете и он хочет от него избавиться. И знаешь что, Хаффи?

— Что?

— Банк сделал хуже только себе. Мы подадим заявку о признании нас банкротами, а когда вы попытаетесь прибрать к рукам собственность моего тестя, мы добьемся признания его банкротом. А когда мы найдем способ вырваться из уз банкротства и вновь встанем на ноги, угадай, кто останется с носом?

— Придурок в Далласе?

— Точно. Банк ничего не получит. И это просто чудесно. Мы сможем оставить 400 тысяч долларов себе, когда их заработаем.

Чуть позже днем Уэс и Мэри-Грейс собрали встречу сотрудников в «бункере». Помимо унизительной перспективы подачи заявки о признании банкротства фирмы, которая, казалось, никого особенно не беспокоила, других забот не было. Ежемесячные платежи в 2 тысячи долларов прекратятся, и деньгам, несомненно, найдется лучшее применение.

Открытым все же оставался вопрос о земле мистера Шелби, отца Мэри-Грейс. Уэс разработал план. Он найдет дружественного покупателя, который появится на этапе отчуждения имущества и выпишет чек. К нему перейдет право собственности, и имущество попадет в «доверительный траст», до тех пор пока Пейтоны не смогут выкупить его, то есть, как они надеялись, через год. Ни Уэс, ни Мэри-Грейс не могли и мысли допустить о том, чтобы попросить ее отца присоединиться к ним в суде, где бы их всех признали банкротами.

Истекли сорок восемь часов, за которые выплата так и не была произведена. Банк сдержал слово и подал иск. Их юрист, местный джентльмен, которого Пейтоны хорошо знали, позвонил чуть раньше и извинился. Он представлял банк уже много лет и не мог позволить себе потерять такого клиента. Мэри-Грейс приняла его извинения и благословила на то, чтобы он выступал против них в суде.

На следующий день Пейтоны подали заявки о банкротстве, как от себя лично в качестве физических лиц, так и от имени «Пейтон энд Пейтон» в качестве юридической фирмы. По приведенным данным, сумма их общих активов составляла 35 тысяч долларов: две старые машины, мебель, офисное оборудование — на все распространялась защита от обращения взыскания. Они указали сумму долга в размере 420 тысяч. Подача заявки позволяла приостановить разбирательство и в итоге делала его полностью бесполезным. «Хаттисберг американ» на следующий же день опубликовала об этом статью на второй странице.

Карл Трюдо прочитал ее в Интернете и рассмеялся вслух.

— Попробуйте засудить меня снова, — сказал он с глубочайшим удовлетворением.

В течение недели три юридические фирмы Хаттисберга сообщили старику Хренхеду, что забирают из банка свои средства и закрывают счета, уходя к конкурентам. Ведь в городе насчитывалось как минимум восемь других банков.

Богатый юрист-судебник по имени Джим Макмэй позвонил Уэсу и предложил помощь. Они дружили уже много лет и дважды сотрудничали по делам об ответственности производителей за некачественные продукты. Макмэй представлял четыре бауморские семьи в иске против «Крейн», но избегал активного продвижения дел. Как и другие юристы, судившиеся с «Крейн», он ждал исхода дела Бейкер, надеясь сорвать большой куш, когда начнутся выплаты.

Они встретились за завтраком в кафе «У Нэнни», и за крекерами с деревенским окороком Макмэй с радостью согласился спасти двести акров на этапе отчуждения и сохранить право собственности до тех пор, пока Пейтоны не смогут его выкупить. Фермерская земля в округе Канцер продавалась отнюдь не по самой высокой цене, и Уэс предположил, что собственность Шелби уйдет тысяч за сто долларов. Лишь этот доход банку удастся извлечь из своего глупого маневра.

Глава 27

Шейла Маккарти как раз закончила ненавистные утренние занятия на беговой дорожке, когда включила телевизор и в недоумении уставилась на экран. Рекламу показывали в 7.29, прямо в перерыве выпуска местных новостей. Начиналась она с провокационного зрелища — страстного поцелуя двух хорошо одетых молодых мужчин, в то время как на заднем плане улыбался какой-то чиновник. Хриплый голос за кадром рассказывал: «Однополые браки получают распространение по всей стране. В таких местах, как Массачусетс, Нью-Йорк и Калифорния, даже встает вопрос об изменении законодательства. Сторонники браков между геями и лесбиянками изо всех сил стараются навязать свои взгляды всему обществу». Фотография молодоженов (мужчины и женщины) у алтаря неожиданно осквернялась — ее крест-накрест перечеркивали жирные черные полосы. «Либерально настроенные судьи с симпатией относятся к однополым бракам». Место предыдущей фотографии занимало видео группы счастливых лесбиянок в ожидании массовой церемонии бракосочетания. «Наши семьи подвергаются нападкам гомосексуальных активистов и либерально настроенных судей, которые их поддерживают». Дальше показали короткое видео, где небольшая группа людей сжигала американский флаг. За кадром произнесли: «Судьи-либералы разрешили сжечь наш флаг». Затем показывали журнальную стойку, сплошь уставленную журналами «Хастлер». «Судьи-либералы не видят ничего плохого в порнографии». Далее демонстрировали фотографию счастливой семьи — маму, папу и четырех детей. «Разрушат ли судьи-либералы наши семьи?» — зловеще вопрошал рассказчик, не оставляя у зрителей никаких сомнений, что если судьям дать волю, то, безусловно, разрушат. Семейная фотография небрежно разрывалась пополам. И тут появлялось красивое, серьезное лицо Рона Фиска. Он, искренне глядя в камеру, говорил: «Но не в Миссисипи. Один мужчина. Одна женщина. Я — Рон Фиск, кандидат в Верховный суд. И я одобрил эту рекламу».