Гибель синего орла. Приключенческая повесть - Виктор Болдырев

За ужином собираемся у костра. Полуночное солнце низко спустилось над сопками, вызолотив тайгу. Озеро притихло.

Буранов показывает карту:

— Вот отсюда, из Чаунской тундры, перегоним табуны чукотских оленей к вам на Омолон. А весь прирост уйдет дальше, к приискам. Нужна цепь оленеводческих совхозов в тайге. В горах Омолона, на Синем хребте выкуете, друзья, главное звено этой цепи…

Буранов волнуется. Оказывается, он мечтатель. Мы расположились вокруг походного костра на пустынном берегу озера, в сердце девственной тайги. Еще не существует ни Чаунского, ни Омолонского совхозов, а ему мерещится живая цепь таежных совхозов вокруг золотых приисков, в глубине Колымского края.

Не думали мы, что жизнь опередит вскоре самые смелые мечты. Откинув непослушные пряди волос, Буранов продолжает:

— Усадьбу вашего совхоза построим у водной магистрали, на берегу Омолона…

— Да где же тут водная магистраль? По Омолону пароходы еще никогда не плавали, — удивляется Мария.

— Пойдут, если надо, — спокойно отвечает Буранов.

— А течение — ведь пятнадцать километров в час. Перекаты! — не унимается девушка.

— Пароходы пустим на Омолон в летнюю высокую воду.

Буранов, в сущности, прав. Почему не пустить пароходы на Омолон, подвезти одним махом строительные материалы, продовольствие? Ведь Дальнее строительство имеет свой речной флот, а режим горных колымских рек необычен. Здесь два половодья — большое весеннее и поменьше, августовское. В это позднее половодье реки вздуваются, принимая воды тающей мерзлоты и дождей.

Пьем горячий чай у костра, рассуждая о заманчивых перспективах таежного оленеводства. Наконец летчики уходят спать. Поднимаются и Буранов, Костя, Пинэтаун. Утомленные полетом, они быстро засыпают в просторной палатке красного уголка. Мы остаемся с Марией наедине.

Полуночное солнце выглядывает из-за дальней сопки. Тайга на гребне пылает золотым пожаром. Спустилась ночная прохлада. Черный омут озера дымит туманом. Комары скрылись в траву. Догорает костер, потухающие дымокуры курятся синевой. Из тумана выплывают на середину озера два диких лебедя. Распушив белые крылья, они то сплываются, то медленно расходятся, отражаясь в темной воде.

— Смотри, Мария…

Девушка задумалась. Она срывает полярный одуванчик и откусывает нежные лепестки. Желтоватая пыльца окрашивает пушок у губ. Осторожно привлекаю ее. Мария доверчиво примостилась к плечу. Прикрывшись штормовкой, молчаливо любуемся игрой лебедей на уснувшем озере.

— Неужели уедешь, Мария?

— Что же делать, Вадимушка? Буранов привез свежие газеты: в Польше уже народное правительство, наши войска прошли границу, гонят фашистов. Дедушка написал телеграмму Болеславу Беруту — они вместе работали в подполье. Буранов обещал отправить телеграмму с Колымской радиостанции. А уезжать дедушка собирается катером пушной инспекции. Катер скоро заберет на фактории пушнину.

Алыми парусами загораются облака над сопкой. Туман ползет к берегу, закрывая лебедей. Тихонько укутываю Марию штормовкой. Она свернулась калачиком и примолкла. Может быть, дедушка Михась прав — разлука навсегда закалит нашу дружбу.

— Мария, любишь ли?

— На всю жизнь… — тихо и твердо говорит девушка.

Все завертелось, поплыло куда-то. Целую родные теплые губы в пыльце одуванчика. Это был первый и прощальный наш поцелуй.

…Мария улетела на факторию. Я не чаял больше увидеть девушку и тяжело переживал разлуку. Мне снились грустные глаза и бледное лицо, затуманенное печалью. Такой я видел Марию в последний раз в промелькнувшем иллюминаторе самолета.

Улетел с Бурановым и Костя. Ему предстояло объехать тундровые стада Колымского совхоза в самое опасное, знойное время.

После памятного полета к Синему хребту прошел почти месяц. Трудное это было время: мы собрали с висячих долин всех потерянных оленей, но в душные, жаркие дни тучи комаров накрыли безлесные долины, и пастухам приходилось туго. Табуну грозила эпидемия, и пришлось спасать оленей необычным способом.

Перед отлетом Буранов вручил мне конверт, оклеенный марками. В сутолоке полетов он чуть не забыл отдать письмо, полученное из Якутска.

В конверте оказался ответ Николаевского. Бактериолог получил наше длинное послание из Колымской тундры. И первая победа над копыткой обрадовала его. Теперь ученый-ветеринар советовал испытать в таежном походе защитные навесы. «Под теневыми шатрами, — писал Николаевский, олени не перегреваются на жарком солнце, а дымокуры вокруг навесов защитят от комаров».

Веток и шестов в близкой тайге было хоть отбавляй. Мы разделили табун на три части и принялись мастерить навесы на альпийских пастбищах, в безлесных долинах. Полудикие животные, забираясь в шатры из веток, становились послушными и ручными; часами нежились они в тени, спокойно пережевывая жвачку под защитой дымокуров.

Ромул только прищелкивал языком, удивляясь магическому действию навесов. Олени быстро поправились, и угроза эпидемии миновала. Бригадир с любопытством расспрашивал о Николаевском, почтительно называя бактериолога «главным оленеводом».

Наступил август, и комары стали исчезать. Пора было готовиться к походу сквозь тайгу межгорного понижения. Близились темные ночи, и Ромул хотел вовремя загнать табун в закрытые долины Синего хребта.

Но далекие вершины уже не манят меня. Забираясь на скалистый пик, часами разглядываю в бинокль плесы Омолона. Там, в невидимой дали у подножия утесов, осталась одинокая фактория.

— Где ты, дорогая Мария? Увидимся ли мы с тобой?..

Однажды на близком перевале появился человек с котомкой и винчестером за спиной. Он торопливо спускается по осыпям, почти бежит к пастушьему стану.

Что за гость?

Подходит загорелый незнакомец, обросший рыжей щетиной, в изорванной, запыленной одежде. Уж не беглец ли пожаловал?

Лесной бродяга смеется.

— Да это же Костя! Окаянная душа… Откуда ты?

Обнимаю и тискаю друга. Оказывается, он вернулся на Омолон с катером пушной инспекции. Длинный путь от фактории по комариной тайге Костя совершил в трое суток и принес уйму новостей.

Наша бригада заняла первое место по отелу и удержала переходящее красное знамя. Директор совхоза, услыхав о роспуске табуна в тайге, подал Буранову рапорт, слагая с себя ответственность за судьбу оленей на Омолоне.

— Ох и разозлился Буранов! — ухмыляясь, рассказывает Костя. — Заявил, что боязливых нужно вообще освобождать от всякой ответственности. Алексей Иванович стал даже собираться на материк. Спасибо Кате — помирила начальство.