Крест и посох - Валерий Елманов

Видя, что палач мешкает, просительно и жалко глядя на князя, он прикрикнул:

— Ну! Живо!

Многолетняя привычка к безусловному повиновению вместе с ужасом при виде таких самолично учиняемых князем зверств сыграли свою роль, и вскоре Парамон уже держал в трясущихся руках гвозди и молоток, боязливо протягивая их Глебу.

Тот придирчиво взглянул на них, удовлетворенно хмыкнул, оставшись доволен осмотром, и приказал:

— Их пока подле ног моих оставь, а сам подсоби служителю божьему подняться. Видишь, попу сил не хватает. Видать, занемог чего-то. — И распорядился вдогон: — Да к стенке его прислони, чтоб не завалился. — Он медленно нагнулся, выбрал два самых длинных, сантиметров по двадцать, гвоздя, в другую руку взял молоток и шагнул вперед, скомандовав палачу: — Руку правую у него подними в сторону и прислони к стене покрепче. Вот так и держи.

После чего он деловито, будто всю жизнь только этим и занимался, приставил гвоздь острием к ладони руки отца Николая и принялся точными сильными ударами молотка прибивать его.

Священник не кричал.

Он лишь сдавленно охнул, из глаз его непроизвольно брызнули слезы от нестерпимой боли, но крик усилием воли удерживался где-то там, в глубине груди.

— Больно? — участливо осведомился Глеб, когда завершил свой труд и вогнал гвоздь чуть ли не по самую шляпку. Не дождавшись ответа, он порекомендовал заботливо: — А ты потерпи, отче. Господь терпел и нам велел. А чтоб духом возвыситься, вспомни про страдания Христа на кресте. Я тебя, правда, к стене прибил, ну тут уж извини, нет под рукой у меня ничего такого. К тому же, — поучительно продолжил он, — ежели бы я тебя к кресту пригвоздил, то ты бы непременно возгордился, а это смертный грех, особливо для священнослужителя. — Повернувшись к Парамону, он коротко приказал: — Левую руку!

Сил сопротивляться у отца Николая почти не было, но и тех, что оставались, вполне хватало, чтобы успешно противодействовать трясущимся рукам палача.

— Экий ты немощный, — досадливо крякнул Глеб и, крепко ухватив руку священника, без особых усилий преломил слабое противодействие отца Николая. — Теперь так и держи, — распорядился князь-палач, установив руку священника в нужном положении.

И вновь тонким неприятным звуком отозвались косточки ладони, пробиваемые железным гвоздем. Впрочем, все это заглушалось звонким ударом молотка по металлу.

Закончив работу, Глеб отер рукой выступившую на лбу испарину и отошел на пару шагов назад, чтобы полюбоваться итогом своих трудов.

— И язык не отрезал, а видишь — молчит, — назидательно заметил он скорчившемуся у стены Парамону, который был уж не в силах даже отодвинуться от пригвожденного по соседству с ним тела. — Стало быть, по-моему вышло, — удовлетворенно кивнул Глеб, но в этот миг опять раздался отчетливый шепот священника:

— Да не скажет враг мой: я одолел его. Да не возрадуются гонители мои, если я поколеблюсь.

— О-о-о… — Брови Глеба озадаченно поднялись вверх. — Сызнова заговорила ослица валаамова. Ну-ну. Стало быть, надо к ногам переходить. Или по-хорошему умолкнешь? — сделал он попытку договориться.

Непонятное, загадочное упорство священника, поначалу так взбесившее князя, теперь постепенно начинало вызывать некий суеверный страх.

К тому же мужество, с которым отец Николай перенес пригвождение рук, тоже не могло не внушить невольного уважения к стойкости пытаемого.

— Так как, сам утихнешь? — еще раз переспросил Глеб, стиснув зубы и заранее чувствуя, что добром договориться не удастся, а стало быть, придется либо признать собственное бессилие перед этим фанатическим упорством, либо идти до конца, занявшись ногами, чего ему уже как-то не очень-то и хотелось.

— Объяли меня муки смертные, — шелестело с уст священника еле слышно, но в то же время очень отчетливо, — и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня.

— Жаль, — сокрушенно вздохнул Глеб и нерешительно буркнул: — Парамон, тащи еще два гвоздя.

Тот не шевелился, привалившись жирной спиной к стене, и лишь умоляюще смотрел на князя.

— Ты что, не слышишь меня?! — напустился рязанский князь на палача. — А то и тебя за уши приколочу тут же, рядышком с этим безумным.

Трудно сказать, нашел бы в себе силы Парамон, чтобы оторваться от спасительной стены и выполнить повеление князя, но тут раздался голос Константина:

— Остановись, Глеб. Его кровь тебе господь никогда не простит.

— А ты что, вестник божий? — мрачно осведомился Глеб, поворачиваясь к очнувшемуся брату. — Архангел Гавриил?

— Не делай этого, — вновь потребовал Константин слабым голосом.

— Ишь, сам еле-еле языком шевелит, а туда же, повеления мне раздает, — усмехнулся Глеб и хитро поинтересовался: — А коль остановлюсь, обскажешь про то, что мне надо?

— Хорошо, — с тяжким вздохом согласился узник.

— Вона как?! — Брови Глеба от удивления взлетели высоко-высоко.

Он и впрямь не ожидал такого поворота событий. То запирался братец, молчал упрямо, что бы ему ни сулили плохого или хорошего. И муки не устрашили его, и всевозможными наслаждениями подкупить не удалось, а здесь…

Но надо было пользоваться моментом, и тут уж было не до рассуждений и не до анализа.

— Отвечай тогда, — распорядился он, — что да как да почему. Расскажешь все, тогда и прибивать не стану.

Константин отрицательно мотнул головой:

— Поначалу гвозди у него из рук вытащи. Тогда и разговор будет.

— Ишь ты какой, — улыбнулся Глеб криво. — А ну как обманешь?

— Не обману, — тяжело вздохнул Константин.

— Нет, — отрезал Глеб. — Либо излагай, либо мы с Парамоном сей миг к его стопам приступим.

— Бумагу давай, — распорядился узник, чувствуя, что настоять на своем не получится.

— Кого? — не понял Глеб.

— Пергамент, — тут же поправился Константин. — Да чернил с перьями.

Еще полчаса ушло на разъяснение технологии отливки пустотелых болванок. Очень подробно, припомнив Минькины пояснения, Константин указал все размеры выемок и прочего.

Уходил Глеб очень довольный, хотя и не получив окончательных разъяснений, для чего нужны такие точности в замерах, однако вытащить из ладоней отца Николая вбитые гвозди отказался.

— А вдруг ты мне солгал? К тому же сдается мне, что это лишь половинка дела, — пояснил он перед уходом. — Посему ноги не прибиваю, как обещал, а вот с руками обождать надо. Пущай допрежь того мои кузнецы по твоим каракулям пробу сработают.

Отец Николай, очнувшийся от глухого стука захлопнувшейся за палачами тяжелой входной двери, простонал:

— Почто ироды пытку оставили? Неужто сказал ты им требуемое?

— Я только про болванки говорил, — пояснил Константин.

— Все равно. И тем зло в мир этот внесешь, коего и без того в нем с избытком, — упрекнул священник.

— От одних болванок зла не добавится, — попытался успокоить его Константин. — Ну ты сам подумай — что ею можно сделать? Разве что по голове настучать. Так это и молотком запросто, даже удобнее, а он, между прочим, давно изобретен. Вот и получается, что тут скорее не совершенствование орудий уничтожения, а, наоборот, их ухудшение.

— Казуистика, — вздохнул отец Николай. — Так ты в следующий раз, дабы себя оправдать, вовсе бог знает до чего договоришься.

— Да ни до чего я не договорюсь, — не согласился Константин. — К тому же не сумеют они отливку сделать. Нет же пока литейного дела на Руси, не развито оно еще.

— Но ведь ты-то их как-то изготовил? — не понял отец Николай.

— У меня Минька есть, — лаконично ответил Константин и с грустью добавил: — Лишь бы он выжил…

— О том не думай, — посоветовал священник. — Лучше скажи, как он ухитрился эту самую отливку наладить?

— Да очень просто. Взял и доменную печь состряпал, — хмыкнул Константин. — Хотя что это я… На самом-то деле все ох как непросто было, но справился малец. — И протянул восхищенно: — Голова-а.

— А они эту печь…

— Ума не хватит у них на такие фокусы, — твердо заверил Константин. — Если уж Миньке еле-еле такое удалось, да и то не с первой попытки, то им…

— Не отольют, так выкуют, — сурово предположил отец Николай.

— Она же круглая, — пояснил ожский князь. — Я и сам ему после первых неудач с домной такое предложил, а он мне ответил, что, если б сварка имелась, тогда куда ни шло, а так осколков практически не будет, потому что тогда их просто по шву разорвет, и все.

— А если все-таки изготовят? — не унимался священник.

— Ну и пусть. От болванки проку все равно нет, а секрет изготовления пороха я им не выдал.

— Так ведь ты сам говорил, что он давно в Китае изобретен. Неужто Глеб не додумается, какую начинку туда насыпать?

— Не успеет, — мрачно пообещал Константин. — Ратьша вот-вот штурм начнет.