Чингисхан. Верховный властитель Великой степи - Александр Викторович Мелехин

специальной ясе Чингисхана, которой регулировался вопрос об окончательной судьбе и принадлежности пленного: после того как монгольский военачальник и специальный чиновник (судебный пристав) устанавливали степень его виновности в сопротивлении монгольским войскам, а также возможность его дальнейшего использования для государственных нужд, пленный окончательно становился либо рабом пленившего его монгольского воина, либо зачислялся на военную или хозяйственную службу монгольского государства[751].

Выше шла речь о правонарушениях «против жизни и интересов отдельной личности», а также «против хана и государства», которые Яса («Книга Великой Ясы») признавала в качестве преступлений, подлежащих наказанию[752].

Далее будут рассмотрены и прокомментированы правонарушения еще одной группы: преступления против религии, морали и установленных обычаев.

* * *

По мнению А. М. Джувейни, положительное влияние на поведение и поступки «пришедших под приказ» Чингисхана людей оказало то, что «в начальную пору его владычества, когда с ним соединялись монгольские племена, он отменил дурные обычаи, которые соблюдались теми племенами и признавались ими, и установил обычаи, достойные похвалы, диктуемые благоразумием»[753].

Чингисхан узаконил эти похвальные обычаи, его ясы признавали их нарушение в качестве проступков, подлежащих наказанию. Замечу, что в основе этих норм были те самые «старопрежние притчи, которые матушка Огэлун ему сказывала, слова предков сокровенные, которыми она его поучала»[754]. И главное, их следует рассматривать в неразрывной связи с многовековыми национальными традициями, мировоззрением, особенностями жизнедеятельности, быта, верований монголов.

Чингисханом, прежде всего, были законодательно закреплены традиции гостеприимства и взаимопомощи. При этом, злоупотребление гостеприимством хозяев, нарушение общепринятых норм поведения могло стоить нарушителю жизни:

«Он (Чингисхан. — А. М.) запретил своему народу есть из рук другого, пока предоставляющий сначала не вкусит сам от предлагаемого, хотя бы он был князь (эмир), а получающий — пленник;

он запретил им есть в присутствии другого, не пригласив его принять участие в еде;

он запретил насыщаться одному более товарищей и шагать через огонь трапезной и через блюдо, с которого едят.

Если кто проезжает подле людей, когда они едят, он должен сойти с лошади, есть с ними без позволения, и никто из них не должен запрещать ему это…»[755]

В «Легенде об установлении Владыкой Чингисханом празднования дня рождения» говорится о том, как его сын Угэдэй «незабвенно следовал установлениям» отца, касавшимся того, как следует себя вести, «проезжая подле людей, когда они едят».

Когда Чингисхан принялся было упрекать сына Угэдэя за то, что тот, будучи приглашенным к отцу, сильно припозднился, «Угэдэй ответствовал на это: «Я мог прийти и раньше, хан-отец. Да загостился на хмельной пирушке. Не вы ли говорили нам всегда: «Пренебрегая предложенной едой, вовек вам будет не до жиру!» Вот потому и припозднился». И сменил тогда Чингисхан гнев на милость и молвил: «Единственный, кто незабвенно следует моим установлениям, — ты, сын мой Угэдэй; и впредь пусть будет так!» И стали законом слова его»[756].

Плано Карпини засвидетельствовал, что злоупотребление гостеприимством хозяев, нарушение общепринятых норм поведения могло стоить нарушителю жизни:

«…Монголы называют грехами… проливать на землю молоко или другой какой напиток, или пищу, мочиться в ставке, но если кто это сделает добровольно (преднамеренно. — А. М.), его убивают, если же иначе (не преднамеренно. — А. М.), то нарушитель должен заплатить много денег колдуну (шаману. — А. М.), чтобы он очистил их и заставил также и ставку, и то, что в ней находится, пройти между двух огней, а раньше, чем она (ставка. — А. М.) будет так очищена, никто не дерзает войти в нее и унести из нее что-нибудь.

Точно так же, если кому положат в рот кусочек, и он не может проглотить его и выбросить его изо рта (подавится. — А. М.), то под ставкой делают отверстие, вытаскивают его через это отверстие и без всякого сожаления убивают; точно так же, если кто наступает на порог ставки какого-нибудь вождя, то его умерщвляют точно таким же образом»[757].

По поводу первой из двух последних норм обычного права монголов следует отметить, что таким образом в «Книге Великой Ясы» было выражено традиционно негативное отношение монголов к людям, не знающим чувство меры в еде; эта норма должна была предостеречь людей от приема пищи в спешке, от проглатывания пищи без ее пережевывания, что отрицательно влияло на их здоровье.

Что касается запрета «ступать ногой на порог входной двери в юрту», то включение этой нормы в «Книгу Великой Ясы» было обусловлено тем, что монголы издревле связывали приход счастья и благополучия в семью с такими атрибутами юрты как дверь и порог. Намеренно ступить ногой на порог входной двери означало посягательство на спокойную, зажиточную жизнь данного семейства…

В связи с тем, что пьянство у древних монголов не считалось пороком, слова Чингисхана, обращенные к не знающим чувство меры в питие соотечественникам, были призваны покончить с этим «дурным обычаем»: «Эти вино и водка не смотрят на лицо и сердце пьющих, одурманивают и хороших, и дурных. Хмельное зелье руку делает слабой, так что она отказывается брать, а человек становится неспособным к своему ремеслу; ногу делает нетвердой, лишает человека способности самостоятельно идти; сердце и разум делает слабым, так что человек не может размышлять здраво: все чувства и орудия разумения делает непригодными.

Если нет уже средства от питья, то должно в месяц напиваться три раза; если перейдет за три, будет считаться наказуемым проступком; если в месяц два раза напивается — это лучше, а если один раз — еще похвальнее, а если не пьет вовсе, что же может быть лучше этого? Но где найдут такого человека, который бы не напивался? Если найдут, то он достоин всякого почтения»[758].

По свидетельству многих источников, аморальными, предосудительными поступками у монголов считались содомия и прелюбодеяние. Гильом де Рубрук по этому поводу замечает: «Они карают смертным приговором… соитие не со своей женщиной. По не своей женщиной я разумею или не его жену, или не его служанку. Ибо своей рабыней можно пользоваться как угодно»[759].

В упомянутой выше «Легенде об установлении Владыкой Чингисханом празднования дня рождения», речь идет и о происхождении ясы Чингисхана, посвященной празднованию дня своего рождения, «первого празднества из празднеств»:

«Достопочтенный Чингисхан призвал к себе сына Цагадая и спросил у него: «Какое празднество считаешь ты самолучшим на свете?»

И ответил Цагадай Владыке так:

«Когда мы провожаем старый год

И новый год сменить его идет,

Мы дня такого чувствуем главенство:

Верх счастья бытия, предел блаженства».

И выслушал Чингисхан речи Цагадаевы и молвил так: «Неправо умствуешь